Зураб Церетели: «Я счастливый художник — не жду долго вдохновения. Утром встал и пошел в мастерскую работать»

Артем КОМАРОВ

12.07.2021

Зураб Церетели: «Я счастливый художник — не жду долго вдохновения. Утром встал и пошел в мастерскую работать»

Материал опубликован в № 2 печатного номера газеты «Культура» от 25 февраля 2021 года.

Зураб Церетели не нуждается в долгих представлениях. Советский, российский и грузинский художник-живописец, монументалист, скульптор. Его стиль не все любят и принимают, но это творческая личность, о которой знают без преувеличения все.

— Зураб Константинович, пытаюсь подобрать эпитет, чтобы охарактеризовать ваш стиль в скульптуре: у вас словно слились воедино классика и авангард. Как бы вы его охарактеризовали?

— Для меня важно создавать «искусство для искусства». Сегодня так много стилей, направлений, можно выбирать любой язык, который тебе близок. Главное — показать индивидуальное отношение, то, как ты и только ты видишь окружающий мир, природу, лицо, предмет. Ведь мы все разные, по-разному живем, мыслим, одеваемся... И в творчестве надо стараться открывать больше себя, свое сердце, тогда можно создать что-то по-настоящему интересное.

— Расскажите, как формировался ваш «авторский почерк», ваш стиль... Кто из художников на вас оказал наибольшее влияние?

— Я в первую очередь хочу вспомнить своих учителей... Моего дядю, известного грузинского художника Георгия Нижарадзе. Я был маленький мальчик, смотрел на него, красивого, прекрасно сложенного. Думал, если стану художником — буду таким же спортивным, красивым! Ну, художником я стал, а вот красивым и атлетически сложенным, увы, нет! (Смеется.) А если серьезно, именно в его мастерской я почувствовал особую магию и понял, что хочу стать художником. К нему приходили в гости известные художники, говорили об искусстве. Я все это впитывал, и потом ко мне многое само собой пришло. Именно в плане того, как стать художником.

Конечно, хочу вспомнить моих гениальных педагогов в Тбилисской академии художеств — Василий Шухаев, Уча Джапаридзе... Они большую роль сыграли в том, чтобы я стал художником. Они меня учили жить по принципу «искусство для искусства». То есть создавать произведение ради самой ценности искусства, а не ради заказа, политики. Главное, чтобы ты сам понимал, зачем ты создаешь, надо слушать себя. А уверенность в себе добавляет мастерство, профессионализм. Шухаев — гениальный рисовальщик, в мире таких нет! Из курса он выбрал меня и Чубчика (Тенгиза Мирзашвили), давал лишние часы. Видимо, почувствовал в нас что-то, ради чего стоило тратить на нас свое драгоценное время. Он, например, ставил композицию, мы поворачивались к ней спиной и так писали, оглядываясь и схватывая за секунду главное в натуре. То есть не срисовать, а схватить самое главное и обобщить так, чтобы и натура чувствовалась, и твое индивидуальное отношение к предмету. Много чего было интересного. Для меня основой всегда была и есть академическая школа, как азбука, как таблица умножения... А потом можно уже искать, пробовать, искать свой почерк. Потому в моем искусстве всегда очень важно работать с натурой, важна не только художественная сторона, но и то, как сделано произведение, будь то скульптура, живопись, что угодно. Техники и технологии, мастерство исполнения. Это важнейший фактор.

Очень много я получил в тот период жизни, когда был художником в Институте истории, археологии и этнографии Академии наук Грузии. Помню выдающихся ученых — Георгий Читая, Вера Бардавелидзе, Джульетта Рухадзе... Много было интереснейших экспедиций, я делал зарисовки, обмеры памятников, объехали всю Грузию фактически. Так я увидел Грузию совсем иными глазами, открыл заново фактически, увидел храмы, монастыри. Тогда религия была запрещена и религиозное искусство тоже. А мне этот опыт на всю жизнь открыл мир особого искусства, духовного, которое соединяет человека и Бога.

А позже я попал в Париж, посмотрел современное искусство, невероятную свободу. Увидел Пикассо, Шагала, позже Дали. Все это меня вдохновило на многие эксперименты. Тогда я подумал, как важно создать в России музей современного искусства. Мечтал я долго, когда говорил о том с друзьями, надо мной посмеивались, но все же смог это осуществить. Московский музей современного искусства работает. И я счастлив, что создал его — одним из первых — в нашей стране. Ну а сегодня уже много площадок, где молодежь показывает себя. Это очень важно для искусства, для его развития.

— Давайте поподробнее о Пикассо, Шагале... В 1964 году вы находились на обучении в Париже, общались с ними. Какими они были людьми в жизни?

— Это было не совсем обучение. Просто у моей супруги, Инессы, в Париже жили родственники. Они уже были в летах, хотели пригласить племянницу. Очень сложно было получить разрешение, много бумаг. В итоге в последний момент мне дали разрешение, а Инессе нет. Боялись видно, семья, мол, останемся. Такое время было. И она сказала мне: «Езжай без меня. Тебе, художнику, это важнее». Я поехал один. Сначала было очень неловко. Меня родственники ее, кажется, за шпиона принимали. Явился какой-то парень. А потом приняли, полюбили. У дяди Инессы по фамилии Андроников были хорошие связи, он работал у самого де Голля. Мне даже довелось увидеть знаменитого генерала вживую. Тогда для меня неожиданно открылись уникальные возможности. Представьте, Париж, музеи, грузинская и русская эмиграция. Много незабываемых встреч. И, конечно, посещение мастерской Пикассо. С Шагалом я познакомился попозже. Но бывал у него несколько раз. Это уникальнейший опыт. Просто посмотреть на атмосферу в мастерской гениев, почувствовать их энергию. Когда у Пикассо я увидел, как он занимается и керамикой, и скульптурой, и живописью, всем фактически, я для себя понял, что хочу так же. Не как у нас, окончил факультет живописи, и все, теперь ты живописец. А наоборот, есть знание, есть стремление, занимайся всем. Тогда ты и есть художник. И удивительная свобода, и поэзия Шагала. Все это, конечно, на меня повлияло сильно. Я и на занятия по развитию фантазии там тоже ходил. Меня записали лекции послушать. У нас было совсем по-другому, многое и вовсе запрещали, потому было очень интересно. Особое ощущение свободы и творческого поиска и еще того, что художник может все, — вот это все дал мне Париж. За что люблю этот город до сих пор.

— Известно, что Пикассо очень тепло отзывался о вас, как о будущем «великом художнике». А что говорил о вашем творчестве Марк Шагал?

— Ну, это все написано в книгах. Про себя говорить мне неудобно. Не буду повторять. Они такие были — видели во мне, возможно, то, что я еще не видел сам, не успел раскрыть. Я помню, Пикассо говорил об уникальности искусства Пиросмани, то, что это, так сказать, стержень изобразительного искусства и для Грузии, и для ХХ века. Он мне как бы дал направление — изучать, прочувствовать это. Шагал отмечал, как я люблю живопись. И говорил, что я ее чувствую. Меня своими словами тоже направлял. Однажды я оказался в его мастерской. Мне очень хотелось посмотреть его палитру, я подошел посмотреть. И он так, с юмором, как бы подошел и взял меня за ухо, сказал, мол, теперь я все его секреты знаю. Он гениальную вещь сказал: для него палитра — это не просто краски, там душа художника.

— Как складывались ваши отношения с другими известными скульпторами — Михаилом Шемякиным, Эрнстом Неизвестным?

— Мы очень разные, но, мне кажется, всегда ценили творчество друг друга. Оба этих великих художника — почетные академики Российской академии художеств. Как только меня избрали в 1997 году президентом академии, я предложил — давайте выберем в академики наших выдающихся художников, которые вынуждены были покинуть страну. Не все были согласны, к сожалению. Многие мыслили по старинке. Но большинство меня поддержало. Позже мы выбрали и Оскара Рабина, и Эрика Булатова, и Илью и Эмилию Кабаковых... Политика не должна разрывать на части мир искусства. Он все равно един. Светлая память Неизвестному, это был человек с непростым характером, с ним мы общались как в Москве, так и позже в Нью-Йорке. Гениальный скульптор. А Михаилу я желаю долгих творческих лет и вдохновения. Не так давно наш Московский музей современного искусства показал его персональную выставку. Это было событием и во многом открытием. У него замечательные программы для молодых художников, много идей, он такой человек — больше отдает людям, чем получает.

— Когда вас как скульптора сравнивают с ними, как вы к этому относитесь?

— Почему нет, пусть сравнивают... Иногда, когда есть возможность сравнить, лучше видна индивидуальность каждого. Я думаю, это про нас. Сравнивать, чтобы понять. В научном плане в искусствознании всегда так. Главное, каждый из нас создает то, что велит сердце. А дальше уже зритель, критик, время — анализирует, судит.

— Вы делали памятники Бродскому, Высоцкому, Миронову, Ростроповичу, Табакову и многим другим деятелям культуры. С каждым были лично хорошо знакомы?

— Да. Я счастливый человек, в моей жизни были уникальнейшие встречи, люди, которые не могли не вдохновить. Потому я создал серию «Мои современники». Это нельзя назвать памятниками. Я сделал их образы в скульптуре. Это сегодня для меня такая память в бронзе. Причем и в горельефе, и в круглой скульптуре. А дальше уже надо смотреть: памятник — это уже выход скульптуры в пространство города, улицы. Там свои законы. Моя главная задача была языком скульптуры передать их уникальнейшие характеры, индивидуальность. Ведь я создавал их образы, когда они были живы. Поэтому я не называю их памятниками. И радостно, и тяжело вспоминать — это были интереснейшие встречи. Так, с Бродским я встречался и здесь, и в Нью-Йорке, в знаменитом «Самоваре». Помню, просидели почти всю ночь за разговором. У меня бывали в гостях и Ростропович с Вишневской. Помню, отмечали свадьбу Пааты Бурчуладзе у меня дома. Олег Табаков приходил и в академию, и домой, гениальный, добрейший человек. Помню Андрея Миронова, Володю Высоцкого, таких талантливых, гениальных, так рано ушедших... Вот сразу перед глазами будто вся жизнь пролетела. Свадьба Володи Высоцкого и Марины Влади, наша поездка в Грузию, как они у меня гостили. Вот это — мои современники, для меня вечно живые.

— Как складывались ваши отношения с «шестидесятниками»: Евтушенко, Аксеновым, Ахмадулиной, Рождественским, Вознесенским, Окуджавой? Кто из них был вам наиболее близок?

— Почти всех их я хорошо знал, близко общался. Близкий друг, один из самых близких, безусловно, Андрюша Вознесенский. Да и Евгений Евтушенко тоже. У него была дача в Гульрипше на море, рядом со мной, там много времени проводили вместе. И Белла Ахмадулина любила Грузию, Тбилиси. Не забуду, как мы с ней шли по ночному Тбилиси, и она читала стихи. Сказка. Все эти имена — это были легенды при жизни. Но я имел радость дружить с ними, что мне необыкновенно много дало. Все они приезжали в Грузию, любили Грузию. «О Грузии забыв неосторожно, поэтом быть в России невозможно» — вот так от сердца Евгений Евтушенко написал о Грузии. А Роберт Рождественский и его стихотворение о грузинском тосте. А Белла и ее «Сны о Грузии»... Это было взаимно, такое вдохновение, друг другу дарили радость, говорили про искусство, удивительное время. В Гульрипш приезжали многие поэты, писатели, композиторы. Там была уникальнейшая атмосфера, знаете, для творчества, вдохновение. Море, солнце, доброта, гениальные люди, которые дышали искусством. Это ощущение счастья, которое у меня связано с этим местом и, главное, с людьми, которые там были со мной, на всю жизнь. Многие также приходили ко мне в мастерскую на Тверской бульвар. Многое мы переживали вместе.

— Какими вам запомнились годы хрущевской оттепели и последующего периода, так называемого брежневского застоя?

— Знаете, для меня это было время молодости, творческих поисков и открытий, вдохновения, первых успехов! Все мои любимые друзья были живы, здоровы, любили жизнь. Множество интересных встреч, друзей, прекрасное время. Я много работал, постоянно был занят, но это удивительное время постоянного движения. Время оттепели — это момент, когда я фактически встал на ноги. Уже в середине 60-х архитекторы Ашот Мндоянц и Михаил Посохин пригласили меня, молодого художника, поработать в Пицунде. И это был шанс, я смог себя показать. Потом Адлер, потом все остальные мои монументальные проекты. А время застоя для меня тоже прошло очень бурно, в постоянных поездках, проектах — представилась возможность побывать за рубежом, потом в качестве главного художника МИДа оформить целый ряд посольств и представительств СССР. В 1979 году я преподавал в Брокпортском университете, на факультете искусств (штат Нью-Йорк), установил первые два памятника в США. Работал в Токио, в Бразилии, в Нью-Йорке... Были разные моменты в жизни, и сложные тоже. Но я помню очень много хорошего и светлого. Оно для меня сейчас в авангарде. Вообще, я такой человек — не умею грустить. Всегда стараюсь найти в жизни даже в тяжелые моменты что-то хорошее. Меня так бабушка научила, по-христиански, любить Бога и ближнего своего. Ценить жизнь и уметь радоваться самому за других. Поэтому я не разделяю жизнь на эпохи, для меня это единый процесс, в котором случались моменты абсолютного счастья и радости, за что я благодарен друзьям, родным и любимым людям.

— В 1980 году вы были назначены главным художником XXII Олимпийских игр в Москве. Что вам дал тогда этот опыт?

— Безусловно, то был колоссальный опыт и большая ответственность. Огромный объем работы, такое событие мирового значения. Мне как художнику всегда очень интересно было работать в синтезе монументального искусства и архитектуры. И вот там на олимпийских объектах я получил такую возможность. Некоторые объекты фактически делал в авральном режиме, так как сроки выполнения по ним сорвали.

— Как бы отнеслись к тому, что в будущем вам тоже установят памятник?

— Я считаю, лучший памятник художнику — его искусство. Чем оно дольше живет, радует, чем дольше к нему интерес, тем лучше, удачнее этот памятник! Вот мы все когда-нибудь уходим, а искусство наше остается жить дальше. Так что, мне кажется, главный памятник каждый из нас, художников, еще при жизни создает себе сам. Ну а дальше, как говорится, время покажет.

— Где и как вы черпаете вдохновение?

— Мне легко находить образы для моих картин. Любой, самый обыкновенный предмет можно показать интересно. Ведь он — целый мир. Вот интересное лицо, необычное, тоже вдохновляет. Не обязательно, чтобы красивое, важно найти в нем что-то особенное. Люди вокруг, добрые глаза, улыбки, цветы. Я счастливый художник — не жду долго вдохновения. Утром встал и пошел в мастерскую писать. Вот это для меня счастье!

— Ваша текущая работа, как художника и как скульптора, в чем сейчас заключается?

— Я каждый день фактически пишу. Холсты, кисти, краски всегда готовы. Сейчас сделал интереснейшую серию — большие холсты, двухметровые и маленькие взял совсем, сантиметров тридцать. Было интересно менять масштаб, найти образы. Либо иду в скульптурную мастерскую на улице Зорге. Много разных предложений приходит и из России, и из других стран. Смотришь, что интересно, что можешь сделать. Вот заканчиваю свой новый музей — это, в сущности, моя мастерская и одновременно музей в Переделкине. В свое время эту дачу наше государство подарило Фернану и Наде Леже. Я был хорошо знаком с мадам Леже, и ей было интересно мое творчество. Она всегда меня поддерживала, хвалила. И как-то даже говорила, что подарит эту дачу мне. Потом, после ее смерти родственники мне предложили купить дачу, я тогда не понимал, для чего. А позже так сложилось, что стал чаще приезжать туда. Сегодня провожу здесь много времени. Здесь особенно хорошо работается. И вот решил постепенно сделать музей-мастерскую. Получился интересный парк скульптур и трехэтажное здание — там выставочный зал. Как только ситуация будет нормальной, будет не опасно, опять открою музей для посетителей. Тем более, выставочный зал никто еще не видел. Вот парк уже полюбили, много людей приходили посмотреть. Они и вдохновили меня продолжать. Так что в Переделкине у меня такое живое пространство, которое все время меняется.

— Что можете назвать самым главным достижением в жизни?

— То, что я стал художником.

Фотографии предоставлены управлением информции Российской Академии художеств.