11.07.2019
культура: 85 лет — дата значительная. С каким настроением встречаете юбилей?
Целков: Совсем недавно, с полгода назад, увидел, что на моем корабле, который всегда летел по морям и океанам, один парус порвался, шлюпку потеряли, механик напился вусмерть, матросик сбежал на берег в кабак. Я-то думал, что у меня непотопляемый крейсер, а, оказывается, нет, и он может дать течь. Вокруг меня много страшного. Умерла моя младшая сестра. Недавно один мой друг, который был на год младше меня, застрелился. Другой заболел раком и отправился к Всевышнему. Еще один ослеп. Как никогда начинаешь понимать, что жизнь трагична, хотя сам я абсолютный везунчик. Господь Бог дал мне счастливую жизнь.
культура: Разве не капитан последним покидает корабль? Тем более что Вы еще не все сказали, не все картины написали?
Целков: Я их не очень ценю. Они были несколько однообразные. Предпочитаю относиться к своим работам строже, чем другие художники. И если меня уж очень превозносят, стараюсь снизить градус похвалы. Восторги воспринимаю очень скептически. Не могу сказать, где у меня шедевр, а где не получилось. «Пораженье от победы ты сам не должен отличать». Но большинство людей очень даже отличают.
культура: Однажды Вас назвали «ветераном и классиком советского и русского нонконформизма». Как бы Вы сами определили свое место в искусстве?
Целков: Отвечу словами Маяковского, который привел пример неудачного стиха Валерия Брюсова: «Мы ветераны, мучат нас раны». Даже если я ветеран, все равно не знаю, какое значение для России будет иметь мое поколение, мое время и мое творчество. Еще предстоит узнать судьбу Иосифа Бродского. В свое время даже Маяковский и Есенин были малопонятны.
культура: Отношение к своим картинам не изменили? Вы их по-прежнему считаете байкой, притчей, сказом, а героя — оборотной стороной человеческой личности?
Целков: «Мели Емеля, твоя неделя» — вот что мне сейчас приходит на ум. Емелей я был, им и остаюсь. Не отдавая себе в том отчета, я сорвал маску со всех лиц сразу. Мне говорили, что писал «совка». Так мне и самому казалось в свое время. А сейчас понял, что так называть моих персонажей — чушь собачья. «Совок» — это я сам, а любой другой человек, кем бы он ни был, может оказаться Софоклом.
культура: Много лет назад Вы мне сказали, что всю жизнь пишете картины «в угол». Это лукавство?
Целков: Совсем нет. Хорошо понимаю людей, которым мои картины не нравятся. Напротив, тех, кто называет мои работы «потрясающими», подозреваю в полном незнании искусства. Когда я их сам разглядываю, то думаю, что они ни в какие ворота не лезут, что называется, не пришей кобыле хвост.
культура: Картина для Вас по-прежнему письмо в бутылке, брошенной в море?
Целков: Если твое послание прочитают и в нем обнаружат нечто интересное, стоящее, тогда оно дойдет до адресата и тебя, может, и вспомнят. Плохой художник часто утешает себя тем, что его поймут и оценят после смерти. Но она не может расставить все по своим местам — многие замечательные вещи просто бесследно исчезают. Однако не все так безнадежно. Скажем, Эль Греко в течение двух веков был забыт. Потом его воскресили. Есть и другие примеры.
культура: Почему такой всенародной любовью у нас пользуются Шишкин и Айвазовский?
Целков: Всегда удивляюсь, с каким мастерством Шишкин писал сосны, облака, дали. Это соревнование с фотографией. Но картины лучше потому, что все живое. С моей точки зрения, в них нет никакого художественного смысла. Его противоположность — Айвазовский, у которого море тоже как живое, но это реалистическая карикатура. « Девятый вал» — подсвеченная открытка, театр, декорации, красивые волны, от которых не страшно. Задатки настоящего гения были у Куинджи, но у него неудачная судьба — он сам себя не понял.
культура: «Я не здешний, я чужой» — называется посвященный Вам фильм.
Целков: Обо мне никто ничего путного не сказал. Писали умно, верно, правильно. Но если Целков — настоящий художник, то его ни умом не понять, ни аршином не измерить. Я не вписываюсь в современное искусство.
культура: Почему Вы не любили Казимира Малевича и не без иронии величали его «деятелем искусств»?
Целков: Он искал новые пути, создавал произведения, которые будоражили мозг, заставляли сомневаться. Но он не художник.
культура: Но разве отечественный авангард не вышел из «Квадрата» Малевича?
Целков: Он сам вышел из авангарда — нарисовал квадратик на небольшом холсте. Тогда Россия переживала эпоху революций — путаницы, безобразий, смены понятий.
культура: Кто из русских живописцев Вам наиболее созвучен?
Целков: Как ни странно, на мою живопись меня натолкнул именно Малевич. В пятнадцать лет я попал в запасники Третьяковки. Посмотрел Кончаловского, Машкова, Кандинского и всю нашу запрещенную кампанию, включая Малевича. Тогда я ничего не понимал, и эти художники никакого впечатления не произвели. Вдруг, глядя на картины Малевича, я сказал себе: « Олег, вот для тебя пример. У него нет табу. Он не боится ничего. Смотри, как грубо и вызывающе берет цвета — черный, белый, красный, желтый. Так и ты, ничего не бойся, будь его сыном». Им я и стал, но не сразу. Когда сегодня я показываю свои старые картины, часто недоумевают: «Так за что же тебя выгоняли из училищ?» Я сам смотрю на них и вижу реалистические вещи. Правда, на экзаменах один мой друг сказал: «Олег, что ты мажешь?! С ума сошел? Ты что, не хочешь учиться?»
культура: Искусство создается для тех, кто еще не родился, утверждает один из самых дорогих современных художников, англичанин Дэмьен Хёрст. Согласны?
Целков: Нет. Потому что он цену себе набивает. В жизни разные цели: можно жить для того, чтобы всего достичь. Для этого необходим особый характер, надо уметь обманывать, быть пронырой. Искусство создается для сегодняшнего дня и для вечности. Оно как песня «Ямщик, не гони лошадей», которая до сих пор жива, хотя ямщиков давным-давно нет. Автор понятия не имел, что его песню будут так долго петь. Так же и картина, которая пишется не для того, чтобы чему-то научить, бить в колокол, изобличать пороки. Художник может быть и судьей, но он не дает уроки, подлинное искусство — выше.
культура: Кто решает, кому из живописцев быть в храме искусств, а кому мыкаться на его паперти? Искусствоведы, коллекционеры, галеристы ?
Целков: Решают люди все вместе. Иной раз тебе кажется, что здорово написал, а потом походишь, подумаешь и говоришь себе: «А чего тут здорового?» Кто-то тебя спросит: «Не понимаю, что у тебя здесь такого. Ты можешь объяснить?» Я отвечу: «Нет». Тогда он подумает: «Ну и жулик же Целков!» Напротив, другой поблагодарит: «Олег, ты помог мне найти свой путь». Как мне Малевич, который оказался не буквально учителем, а научил дерзновенно относиться к законам и презирать их.
культура: Словом, не надо терять надежду?
Целков: Ее не надо иметь. Как известно, из надежды штанов не сошьешь. Правда, без нее иные плачут и вянут. Я же индивидуалист, живу сам собой, дружу со своими холстами, не очень знаю, что происходит за стенами мастерской. Так или иначе, художник всегда дитя своего времени. Им движет не желание выставиться, а что-то осмыслить, рассказать о пережитом. Картина пишется потому, что он образами постигает мир. Долго искал истину в искусстве и в конце концов понял, что ее нет и быть не может. Художник не более чем рупор, который выражает нечто, идущее сверху. Может, я и принадлежу к ясновидящим, но масштаб собственного ясновидения от меня скрыт.
культура: Возможна ли кардинальная переоценка ценностей в искусстве? «И я сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал...»
Целков: «Не краску любят, а сан... не трут понапрасну кисти... рисуют кто поцекистей...» Можно сказать, что живопись — это своеобразный театр на плоскости. Но в нем есть сюжет, развитие событий, а на полотне запечатлен только миг.
культура: У Вас с театром особые связи — учились у знаменитого режиссера Николая Акимова, дружили с Петром Фоменко. Ваша жена Тоня была актрисой. У Вас свой театр на холсте?
Целков: На сцене идут разные пьесы — водевили, комедии, трагедии, в них то убивают друг друга, то на дне живут. В моих картинах часто происходит какое-то действо. Но их сюжет и смысл мне самому часто неясны.
культура: «Все на день, — учат древние мудрецы, — и кто помнит, и кого». Разве это не так?
Целков: Мудрых выражений бессчетное количество. Они часто противоречат друг другу, хотя в каждом из них есть своя правда. Поэтому я признателен судьбе за то, что всю жизнь, с 15 до 85 лет, каждый день убивался у мольберта. Я же вырос не в среде умных интеллигентов, не в семье Лансере, где все архитекторы, скульпторы да живописцы. Я пацан из народных низов. Всю жизнь ненавидел отдыхать. На юге все загорают, а я не люблю. Солнце меня уничтожает. Терпеть не могу купаться. Куда бы мы с женой ни ездили отдыхать, если я не работал, то с обеда начиналась пьянка. «Когда я пьян, — говорит Сатин в «На дне», — мне все нравится». Поэтому для меня альтернатива — либо пить, либо рисовать. Мой большой друг поэт Лев Лосев, биограф Иосифа Бродского, называл меня Целков-Водкин. Как бы то ни было, снова благодарю Бога и за то, что столько выпитого мне, в сущности, никак не навредило.
культура: «Случилось страшное, — вздыхает Ваш именитый коллега Илья Кабаков, — прекратились взаимоотношения художников, каждый из них имеет отношения скорее с нехудожниками: бизнесменами, медийными людьми, людьми успеха... Происходит полная депрофессионализация искусства, отсюда культ звезд... Художник не соревнуется с другими художниками, а говорит о своем успехе в социуме». Он ставит верный диагноз?
Целков: Кстати, я поступил в художественную школу, где учились Илья и Эрик Булатов. На сей счет никто не сказал лучше Пушкина: «Ты царь: живи один. Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум, усовершенствуя плоды любимых дум, не требуя наград за подвиг благородный». Если через сто лет меня вспомнят, буду рад, если нет — некого упрекать, кроме самого себя.
культура: Что можно Вам пожелать на 85-летие?
Целков: После того как в Москве ослеп мой друг, я понял: главное, чего бы не хотел, это потерять зрение. Остальное, может быть, ужасно, но я представил себя слепым... Иными словами, для меня самое важное — и сегодня писать картины.
Фото на анонсе: PHOTOXPRESS