Ольга АНДРЕЕВА, журналист

27.01.2021

Протест 23 января не был порожден актуальной российской повесткой, это дитя не наших родителей. Такое в истории российских протестов впервые. Что за этим последует?

До сих пор форма протестной активности представляла собой естественный тест на общественный запрос и структуру социальной повестки. Так народ выражал свое претензии к власти, которая другими способами этих претензий просто недослышала. Когда французские студенты в 1968 году захватывали Сорбонну, все было понятно и студентам, и власти, и мировой общественности. Франция требовала изменений в стилистике и форме правления. Пришла новая политическая эпоха, которая требовала новых ценностей. Когда в конце 80-х в москвичи выходили на Лубянскую площадь, тоже все было понятно: экономический кризис наложился на кризис политический и идеологический. В обоих случаях речь шла о кризисе власти, наличие которого власть сама же и признавала. Да, протесты на Лубянке были вполне мирными, никто и не думал их разгонять. Протесты в Париже были агрессивны и, как следствие, жестко подавлены. Тем не менее в обеих ситуациях за выступлениями последовали существенные политические перемены. Голос народа говорил простые и понятные слова, подтверждая ленинскую максиму о том, что низы не могут, а верхи не хотят. И в этой ситуации верхи, хоть и не хотели, вынуждены были реагировать — голос народа невнятно, но дружно говорил дельные вещи.

Примерно то же самое произошло в России в 2011 году. Абсолютно мирные протесты на Болотной площади и проспекте Сахарова явственно свидетельствовали о кризисе власти. Власть услышала народ и сделала определенные выводы. Вообще протест — это последний из возможных способов донести желания масс до властных структур. Надо поговорить! — сообщает народ, выходя на площадь. Именно это имели в виду и французские «желтые жилеты», и захватчики Капитолия, и сегодняшние возмутители спокойствия в Нидерландах. Всегда и везде умный, хоть и часто безголосый, народ на площадях обращался к власти по делу. Власть либо слышала и менялась, либо слышала и не менялась по разным причинам. Но слышала и понимала народный посыл всегда, просто потому что этот посыл у народа был.

Протесты 23 января в Москве странным образом не похожи на своих протестных родственников. Начать с того, что причина выхода людей на площадь не имеет вообще никакого отношения к реальным проблемам страны. Тут важно понимать, что проблемы в России действительно есть, да еще какие. Москвичи об этих проблемах знают не понаслышке. Их реальные доходы за последнее десятилетие не только не выросли, но упали до уровня 2008 года. При этом квартплата за тот же период выросла примерно в два раза, задолженность по кредитам и вовсе взлетела примерно в три раза. Резко сократилось количество и качество бесплатной медицины. Примерно на треть уменьшилось число московских больничных коек, резко сокращаются места для детей в детских садах. Да, Москва может позволить себе роскошные реконструкции улиц и набережных, парков и музеев, но в условиях, когда треть горожан живет на 45 тысяч в месяц и меньше, особенно не забалуешь и по паркам не погуляешь. Такова реальность. И не надо думать, что народ на нее не реагирует. Уже летом 2019 года электоральный рейтинг президента опустился до исторического минимума — 43%. В ноябре того же 2019 года число сторонников перемен в стране взлетело до 59%, впервые превысив число тех, кто предпочитает стабильность во всем, даже в собственной бедности.

Не надо, впрочем, думать, что власть об этом не знает и помалкивает. Правительство и президент уже объявили о курсе на повышение уровня жизни. «Оптимизированная» медицина, столкнувшись с катастрофой ковида, получила серьезную поддержку. Ковидный кризис в стране разрешается вполне успешно, по крайней мере в сравнении с европейскими и заатлантическими соседями. Понятно, что это мало утешает обедневшее население, которое имеет вполне реальные основания и законные права для возмущения.

Но именно на этом фоне московские терки с властью выглядят невероятно странно. «Долой коррупцию!», «Свободу Алексею Навальному!» — все это, конечно, хорошо, но… Коррупция и для России, и для мира вещь далеко не новая. Расцвет оной, пришедшийся на 90-е годы, в России не вызывал никаких протестов, всем было как-то не до коррупции. Псевдокоррупционный сюжет с «дворцом Путина» выглядит настолько бездоказательным и притянутым за уши, что 10 лет назад, когда это расследование впервые провела «Свободная пресса», оно не вызвало вообще никакого резонанса. Да и свобода Навального, арестованного вполне законным образом, выглядит, мягко говоря, далеко не главной проблемой России. Возможно, впервые в истории протестной активности требования людей, вышедших на площадь, оказались настолько далеки от реальной повестки страны. Поводов для возмущения множество, но требования протестующих аккуратно обходят их стороной. С тем же успехом можно было бы выступать за права котят или необходимость разрешить детям смотреть телевизор до 12 ночи. Вопросы, конечно, важные, но стоят ли они толпы под Пушкиным?

Если считать матерью протестов народное возмущение, а отцом — порочную власть, то складывается впечатление, что мать нынешнего бузотерства на Пушкинской площади, Невском проспекте и в прочих знаковых точках России согрешила с кем-то на стороне. Отцом возмущенных толп явно не является отечественная власть. Вопросы, задаваемые «народом» на площадях, вообще не относились к актуальной российской повестке. Кто стал их отцом — в сущности, понятно. И дело вовсе не в том, что власть не услышала голоса народа, а в том, что народ говорил не по делу.

Проблема сложившейся ситуации выглядит весьма печально. Протесты 23 января говорят о том, что мы имеем очень недовольное население, которое пока не может сформулировать собственных проблем. При этом власть, очевидно, теряет контроль за умонастроениями масс. В этот момент люди готовы послушать кого угодно и что угодно. И они обязательно это сделают. Нас ждут волнения по поводу прав котят, тараканов и прочих божьих созданий. Но эти слезоточивые метафоры надо понимать правильно, потому что за народ, очевидно, говорит кто-то другой.