Борис МЕЖУЕВ, философ

09.11.2020

Вопрос, кто должен определять стратегию развития страны, создав механизмы планирования и определив способы инвестирования в человеческий капитал, неразрывно связан с самосознанием интеллектуальной элиты. Только через национализацию этого специфического класса, через его обращение к национальной культуре возможно качественное развитие общественных и государственных институтов. 

Как это сделать, если по своей природе интеллектуальная элита не может без автономии и при этом не поддается простой материальной скупке «сверху»? Только благодаря синхронизации действий властной и промышленной элит, которые вместе должны суметь настроить диалог с ней. К чему может приводить отсутствие такого диалога, легко увидеть на примере современной России с ее идеологическим вакуумом и многолетней стагнацией.

Традиционно в элитологии до наступления эпохи модерна выделяют три типа элит — военная, условно промышленная и духовная, — которые до XVI века так или иначе определяли вектор и содержание развития традиционного общества. С наступлением Нового времени в эту систему вторгается новый участник — интеллектуальная элита.

Почти сразу эта прослойка образованных людей бросила вызов принципам традиционного аграрно-сословного общества и начала претендовать на политическую власть. Симпто­матичным было то, что вместе с выходом на сцену интеллектуальной элиты мы видим необычайный всплеск новых религиозных течений в Европе. Со временем этот новый субъект элиты начинает вступать в союзы с разными политическими и социальными силами, обеспечивая себе необходимый фундамент. Мы видим такой союз с предпринимательским сословием в Великобритании, или с Третьим сословием — буржуазией — во Франции во время Великой революции, или с аграрным сословием и пролетариатом в XIX веке в рамках формирования идейной основы социализма.

Все самые значимые политико-экономические и социальные трансформации XVIII и XIX веков сначала формулировались, а затем осуществлялись при непосредственном участии интеллектуальной элиты. Именно она обеспечивает непрерывный поток открытий и инноваций, высвечивает базовые культурные коды и мифы, без которых невозможны ни преодоление социальных и экономических проблем, ни изменение институтов власти под стать исторической эволюции.

Однако вскоре оказалось, что если государство хочет опираться на интеллектуальный класс, ему необходимо решить фундаментальную проблему. Уже в XIX веке мы видим, как интеллектуальная элита все чаще транслирует идеалы не своего суверенного, национального государства, а идеалы космополитизма. И сами интеллектуалы начинают ощущать себя не как представители конкретного исторического сообщества, а как жители некоторого «Града Небесного» — глобального универсума, где традиционные государственные и культурные границы считаются чем-то глубоко вторичным и реакционным. Чеканную характеристику такого сознания сформулировал французский философ Анри Бергсон, который отнес интеллектуальную элиту к «открытому обществу». Оно, считал философ, в процессе прогресса начинает выступать как оптимистическая альтернатива традиционному «закрытому обществу».

Здесь возникает главная проблема для любого, в том числе и современного властного института — проблема «национализации интеллектуальной элиты». Как тянущийся к космополитизму интеллектуальный класс перенастроить на работу в рамках интересов государства? Как укоренить эту элиту на национальной почве, чтобы ведущие научные разработки и интеллектуальные дискуссии велись в рамках государственного и общественного развития?

Эта проблема в разное время остро вставала перед любым национальным сообществом и решалась болезненно, через целый ряд кризисов. Однако успешное преодоление всегда приводило к небывалому развитию культурных и политических институтов. Лучший тому пример — США, где после катастрофы нацизма в Европе удалось создать настоящее прибежище для едва ли не всего европейского интеллектуального класса. Когда тот массово стал перебираться в Северную Америку, ему сумели создать такие условия, что он становится создателем всего самого инновационного — от социологии до реактивных двигателей. Благодаря скоординированной работе американской политической и промышленной элит в США началось эффективное инвестирование в социальные институты, академические университеты и культурные программы.

Совсем иначе эти процессы сложились в России. После петровских реформ военная элита — то есть дворянство — постепенно превращается в интеллектуальный класс, как только оно было освобождено от обязательной службы в армии. И этот класс сразу оказался оторван от национальной почвы, обустроив весь свой быт по тогдашней «моде» — просто копируя внешние образцы западной культуры. Только во второй половине XIX века мы видим, как представители российского интеллектуального класса начинают как бы «заземляться». И это, в частности, привело к преодолению всеобщей моды на нигилизм, который на некоторое время стал быстро распространяться в нашем обществе. Мы видим, как на рубеже 60-70-х годов практически весь цвет русской литературы пишет антинигилистические романы.

Многим тогда показалось, что найдена, наконец, точка соприкосновения между государством и просвещенной частью общества, что интеллектуальная элита в России нашла отклик у трона. Однако после того, как вместе с трагической гибелью императора Александра II начинается реакция Александра III — ужесточение университетского устава, новый закон о цензуре, развернувшееся гонение на различные подозрительные в глазах государства общественные организации, — стало ясно, что союз этот призрачный. Государство продемонстрировало, с каким подозрением смотрит на интеллектуальную элиту, и это, столь явно проявившееся отчуждение уже невозможно было преодолеть. Так, этот ширящийся разрыв и взаимное недоверие политической элиты и интеллектуальной стал прологом к революции и демонтажу монархии, после чего условный «креативный класс» был вынужден либо интегрироваться в государственную систему СССР, либо, не приняв идеологию этого проекта, уйти в глубокое подполье.

Перестройка и падение Советского Союза существенно ничего не изменили. В том строе, который возник после 1991 года, российскому интеллектуальному классу вновь не нашлось места. Прикормленными оказались только те, кто оказался готов работать на олигархат, остальные были обречены влачить свое существование в нищете. Такой поворот привел к новой фазе разочарования и расколу интеллектуальной элиты на два условных лагеря. Одни принялась реабилитировать радикальный сталинизм, как, например, философ Александр Зиновьев или Сергей Кара-Мурза. Другие же решили, что сам «совок» так и не рухнул до конца и единственный выход — присоединиться к «мировой республике умов», то есть вновь обратиться к идеалам космополитизма. Для последних, безусловно, важную роль сыграл Фонд Сороса, который начал скупать умы и помогать тем, кто не мог никак себя прокормить в тогдашней России за счет интеллектуального труда.

Конечно, путинская эпоха позволила людям интеллектуального труда почувствовать себя увереннее. Но и теперь вместо того, чтобы вновь попытаться наладить диалог с интеллектуальной элитой, началась новая фаза конфликта. Пришедшие «наверх» люди сделали из образованного класса главных виновников в катастрофе 1991 года, породивших Горбачева и приватизацию советской промышленности. Так, российская интеллектуальная элита парадоксальным образом оказалась и главной жертвой 90-х годов, и одновременно главной виновницей событий тех лет.

В результате сегодня та интеллектуальная элита, которая по своему самосознанию консервативна и пытается работать в интересах национальной культуры, оказывается либо в полумаргинальном состоянии, либо вынуждена интегрироваться в политистеблишмент на вспомогательных ролях. А те, кто работает в лучших университетах страны и дорожит автономией, все более отчуждаются от своей страны. С российским интеллектуальным классом никто так и не начал серьезно работать.

Подготовил Тихон Сысоев