Выбор столь самоубийственной линии поведения мог быть связан с убежденностью (не вполне основательной), что я-де национальное достояние и потому кто меня посадит, я же памятник, мог быть связан с магнетическим действием адвоката. Или просто с финальной стадией распада личности. Есть и такой итог алкоголизма.

Но дело не в конкретном Ефремове, а в том, как публика отнеслась к тому, что деятель культуры оказался под судом и в итоге получил суровое наказание.

Одобрившие приговор говорили о том, что звание мастера культуры не освобождает от ответственности, а дерзкое поведение подсудимого ее лишь усугубляет. Уголовный суд не балаган. То есть исходили из того, что перед законом все равны (по крайней мере, в норме) — известный артист и безвестный Пупкин. Ибо негоже — хоть артисту, хоть Пупкину — в пьяном виде разъезжать по улицам и губить людей.

Но представители артистических кругов держались иного мнения.

Журналист, актер, музыкальный критик, продюсер, теле- и радиоведущий, т. е. мастер из мастеров М. Н. Козырев написал страстный текст «Расправа над Ефремовым». Обращение к лицемерным «праведникам», в котором указал, что мастер культуры принципиально отличается от «Обычного мажора (хоть Ефремов тоже не совсем минор. — М. С.) на родительской тачке, распоясавшегося мента или попа, оборзевшего от вседозволенности (у Ефремова тоже до поры до времени было не без вседозволенности. — М. С.) чиновника». «С артистом, музыкантом или писателем мне сразу понятно: я благодарен этому человеку. Он сделал мою жизнь лучше. Он мне подарил радость. Я преклоняюсь перед талантом».

А соработник Ефремова, гражданин поэт Д. Л. Быков был потрясен: «Ефремов с самого начала стал объектом такой чудовищной, такой разнузданной, такой откровенно неприличной травли со всех сторон, словно люди ждали, на кого бы обрушиться. А ненависть к элите — это черта раба, это черта плебея, это низкая довольно эмоция». И пояснил: «Элита же бывает не только имущественная и не только финансовая», но также и духовная, к которой принадлежит и гражданин артист, ненавидимый чернью.
Охлажденный наблюдатель был бы потрясен таким взрывом эмоций — «расправа», «чудовищная травля», «ненависть», «рабы», «плебеи». Как будто описываются партсобрания 30-х гг., где осуждаются враги народа и многоусто звучит: «Смерти! Смерти! Смерти!» Поэты и продюсеры смотрят на мир через какую-то свою оптику.

Возможно, впрочем, под травлей и ненавистью они разумеют и спокойное презрение, и простое равнодушие, словом, все, что не является преклонением.

Так могут даже не говорить, кричать либо от чувства «Наша сила, наша воля, наша власть! Всю Россию к ответу призовем!», либо, напротив, от ужасного ощущения, что «элита» размагнитилась, рыжие кудри примелькались и скоро могут начать бить. Или по крайней мере, не признавать самозваных претензий на иммунитет. То, что ты сделал мою жизнь лучше (а может быть, совершенно и не сделал) и подарил радость (а может быть, совершенно не подарил), еще не повод освобождать от ответственности за негодные дела.