Максим СОКОЛОВ, публицист

16.06.2020

За время карантина многие из нас испытали утрату всего, что казалось привычным и неотъемлемым. Но экзистенциальный кризис, кажется, не породил у творческой публики никаких новых подвигов духа.

Древние говорили «Inter arma silent Musae» — «Когда говорит оружие, музы молчат». Что справедливо не всегда и не везде. В 1812 г. Жуковский прославился своим «Певцом во стане русских воинов». Великие и страшные песни «Марсельеза» (1792 г.) и «Священная война» (1941 г.) были порождены говором оружия. Равно как и «Ленинградская симфония» Шостаковича. И еще много чего.

Война при всем своем ужасе (и даже именно своим ужасом) производит экзистенциальную ситуацию неслыханной силы — «Жизнь одна и смерть одна». И чуткие музы на это отзываются.

Но вот в мир пришло моровое поветрие, свирепствовавшее всюду — от Китая до Южной Америки. Не выключая и нашей страны. Сейчас первая волна вроде бы идет на убыль, но в любом случае мы пережили два с половиной месяца карантина, а многие тяжкую болезнь, смерть близких.

Даже те, кого Бог миловал, испытали обрушение всего прежнего быта. Опустевшие улицы, закрытые церкви, школы, театры, музеи, магазины. Прекращение сношений с заграницей — и не только. Сношения между русскими краями и русскими городами тоже оказались если не вовсе невозможны, то сильно затруднены.

Так вдруг мы испытали экзистенциальную ситуацию хоть и не военную — Бог милостив, — но на этой линии. Утрату всего, что казалось привычным и неотъемлемым, и воспоминание о прежней жизни, как ушедшей в прошлое, и неизвестно, как и когда могущей восстановиться.

Тогда вопрос: применимы ли к нынешней весне слова «Inter pestes silent Musae» — «Середь чумы музы молчат», или, как и в случае со старшей сестрой заразы, с войной, дух все равно дышит, где хочет, — и музы тоже не безмолвствуют. По крайней мере, из общих соображений так вроде бы должно быть.

Однако, похоже, что при заразе музы действительно молчат, причем молчание продолжается, и неизвестно, когда оно кончится.

Конечно, некоторые виды творчества являются индустриальными. Кино, театр, хоровая и симфоническая музыка, а равно и эстрадная предполагают и массовое взаимодействие исполнителей, и чуткую реакцию публики, собравшейся в зрительной зале. А при карантине и вместе не споешь и не спляшешь, да и публику не дождешься. Залы стоят темные и пустые.

Хотя вроде бы как раз в наше время есть возможности для онлайн-исполнения. Уж во всяком случае созданные в трудное время песни, инструментальные пьесы можно транслировать через электрический интернет. Если в августе 1941 г. Шостакович играл друзьям на рояле со словами «Я не знаю, как сложится судьба этой вещи. Пусть упрекают, а я так слышу войну», темы будущей 7-й симфонии, то сегодня уж тем более отчего бы и не поделиться в клавирном исполнении произведениями самого большого жанра. Было бы чем делиться.

То же относится и к пластическому искусству. Положим, с большими формами трудно, с изваяниями церетелиевского размера будут трудности, но хотя бы графику вполне можно рисовать и в карантине.

А что касается словесного искусства, то здесь всегда будет пример Болдинской осени, где длительность карантина была примерно как нынешняя. Плоды впечатляющие, см. отчет Пушкина Плетневу: «Скажу тебе (за тайну) что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы Онегина, 8-ую и 9-ую, совсем готовые в печать. Повесть писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: Скупой Рыцарь, Моцарт и Салиери, Пир во время Чумы, и Д. Жуан. Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все: (Весьма секретное) Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется — и которые напечатаем также Anonyme». Словесников у нас страшная сила — что мешало?

Тогда как в нынешнем карантине, мало того, не сотворено вообще ничего.

В докарантинное время мастера культуры много занимались не только художествами, но и публицистикой. Пасли народы, бичевали роковую власть etc. Как и положено властителям дум. Казалось бы, моровое поветрие тут ничего не должно было изменить. Народы надо постоянно выпасать, режим надо постоянно подвергать секуции.

Однако же нет. Вместо гражданственных речей — смиренные обращения к власти роковой насчет того, что жизнь стала совсем тяжелой и надо бы деньжат подкинуть.

Жизнь в самом деле стала трудной. Как у культуртрегеров, так и прочих граждан, даже чуждых изящных занятий. И денег хочется всем. Но поражает контраст между «Мы-ста, мы-обчество», так громко звучавшим в мирное время, и последующим «Чума холодная дохнула, и не осталось и следов».

Такая быстрая эволюция понятна, но производит грустное впечатление.