Наша попытка номер шесть

Сергей КОРОБКОВ

02.08.2018

Июльской серией премьерных показов оперы Джакомо Пуччини «Богема» завершил 242-й сезон Большой театр России.

На главной сцене страны — ​шестая версия одной из самых популярных в мире опер. Впервые Большой включил «Богему» в репертуар благодаря стараниям великого тенора Леонида Собинова, самостоятельно режиссировавшего спектакль и исполнившего в нем партию Рудольфа (1911), но постановка выдержала всего шесть представлений и благополучно отправилась в архив. Рекордсменом в столичной истории пятой оперы Пуччини стал опус образца 1996-го, просуществовавший вплоть до прошлого лета и показанный более ста раз. Во всех вариациях переведенный на музыкальный язык роман Анри Мюрже «Сцены из жизни богемы» держится изначальной прописки от соавторов Пуччини либреттистов Джузеппе Джакозы и Луиджи Иллики — ​парижская мансарда, Латинский квартал, городская застава д’Анфер, и времени действия — ​1830-е.

Режиссер Жан-Роман Весперини сдвигает происходящее ближе к рубежу веков, когда над французской столицей только что взметнулась башенная стрела от Гюстава Эйфеля, а сочинение Мюрже уже воспринималось не запечатленной в подробностях действительностью, а образом жизни, унаследованным вместе с самим понятием «богема» и распространившимся далеко за городские ограды Парижа.

Не склонный к радикализму и оперным девиациям, соратник Петера Штайна, Весперини осваивает партитуру Пуччини с ученической старательностью, не позволяя себе эпатировать зрительный зал, но и не забывая усердно прорабатывать детали. Вы хотели увидеть Париж времен Мюрже и Пуччини? Получите. Вот типичный дом на Монмартре в разрезе: комнатки с первого этажа до мансарды разделены многоступенчатыми лестницами. Слева — ​остывшая печка, справа — ​замерзший мольберт. Вот — ​Латинский квартал, укрытый, как куполом, неоновыми струнами Эйфелевой башни. Слева — ​мажордомы, справа — ​гарсоны, между ними — ​гризетки. Сюжет излагается без модернистского надрыва и многослойных ассоциаций, в отношениях персонажей нет будоражащих эскапад, психологическая мотивированность не тормозит событий. За легкомыслием здесь не подразумевают предательства, за беспечностью — ​расчета. Влюбленность не выдают за любовь, измену — ​за крушение души. Все, что случается в предложенном развороте действия, похоже на пробу, притирку, эскизную зарисовку будущей взрослой жизни, куда молодым обитателям богемных кварталов любопытно заглянуть. Каждый из них свято верит, что все у них еще впереди.

Под стать не стесняющемуся выглядеть наивным, если не сказать — ​инфантильным, режиссеру и дирижер-постановщик Эван Роджистер, подвигающий оркестр на плотное, но не грузное звучание, осваивающий партитуры романа сквозь сверкающую паутину все той же Эйфелевой башни. В пуччиниевской «Богеме» предощущаются пряные гармонии неовенских оперетт, а может быть, и мюзиклов с Бродвея или Уэст-Энда. И все же здесь ценят вкус к жизни, не заглядывают в завтра, верят в дружбу и счастливый случай.

Собственно, спектакль, созданный Весперини и Роджистером вместе с художниками Бруно де Лавенером (сценография) и Седриком Тирадо (костюмы), не столько о богемном Париже и его обитателях, сколько о пьянящей юности, похожей на рождественскую сказку, которая, к несчастью, быстро проходит. Не случайно главные роли — ​поэта Рудольфа, живописца Марселя, философа Коллена и музыканта Шонара — ​отданы молодым исполнителям Раме Лахаю, Андрею Жилиховскому, Дэвиду Ли и Николаю Казанскому.

Особенно режиссерский замысел чувствуется в финале третьей картины, когда стая птиц, улетая, оставляет за собой хмуро-выбеленное полотно декабрьского неба (автор видеопроекций Этьен Гиоль). Дальше все станет по-взрослому, без иллюзий и миражей.

Самой идеальной с точки зрения претворения замысла и абсолютной по выстроенности вокально-исполнительского ансамбля в новой «Богеме» воспринимается сцена смерти главной героини Мими. Благодаря чувственному лирико-драматическому сопрано Динары Алиевой, отменному соло Дэвида Ли, кинематографическим по стилистике планам, какие дают Раме Лахай, Николай Казанский, Ольга Селиверстова (Мюзетта) и особенно — ​Андрей Жилиховский, заключительная картина видится метафорой прощания с мечтой. Правда, к своему логическому итогу спектакль движется отнюдь не идиллически, не все в нем слаженно, как, например, в сцене праздника в Латинском квартале, которая грешит самодельной карнавальностью, прикрытой кунштюками и гэгами сомнительного вкуса. И все-таки основная мысль проведена твердо, история рассказана внятно, зрительские чувства не на шутку растревожены, а опера — ​по-настоящему спета.

Продержится ли новая версия «Богемы» в репертуаре Большого театра дольше своих предшественниц, зависит от того, насколько обиходят и сохранят ее незатейливые, но важные смыслы исполнители последующих показов. Ставка на актера-певца, осваивающего партитуру роли, по сути, самостоятельно, без новомодных режиссерских изысков, нагружающих оперу несвойственным ей эстетическим дискурсом, сделана, очевидно, не случайно и — ​вовремя. Иногда полезно подумать не только о неожиданных эффектах и провокационных зрелищах, но и о душе. «Богема» — ​тот самый случай.


Фото на анонсе: Дамир Юсупов/bolshoi.ru