Сергей КОРОБКОВ

24.03.2017

Премьеру «Царя Эдипа» Игоря Стравинского и «Замка герцога Синяя Борода» Белы Бартока в Музыкальном театре имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко ждали с двойным интересом. Обе оперы необычны для сцены на Большой Дмитровке, и обе ставил Римас Туминас, за чьим творчеством неустанно следит театральная Москва.

Станиславцы, и исторически, и генетически приученные к нарративу и поискам логики в сценическом действии, не страшатся осваивать новые музыкальные территории. При этом руководитель труппы Александр Титель отчетливо понимает, что эксперимент — столь же мощная традиция, заложенная на будущее отцами-основателями театра, сколь и возможность не выпадать из оперного экстрима. То есть развиваться.

Мистериальная драма Бартока на стихотворную пьесу Белы Белажа (1911–1918), наследующая французскому символизму, и опера-оратория Стравинского на либретто Жана Кокто (1927), абрисами напоминающая католическую мессу,  сходятся вместе по контексту художественных исканий первой четверти прошлого века и при приближенном взгляде роднятся общей темой выбора, ведущего героя к самопознанию. Стравинский и Кокто берут опорой античную трагедию Софокла, Барток и Белаж — сказку Шарля Перро. Очевидно, что именно путь от мифа к сказке и обратно интересует Туминаса, летом прошлого года с триумфом поставившего трагедию Софокла в греческом Эпидавре, а затем переселившего ее на сцену руководимого им Театра имени Вахтангова. 

Спектакли в Музтеатре и Вахтанговском похожи как близнецы-братья. Та же композиция, те же приемы, тот же сценический разворот. Разве что гигантскую ржавую трубу, наезжающую на первые ряды партера в особняке Берга на Арбате и олицетворяющую собой и рок, и колесо истории, в оперном варианте заменяет недвижная гигантская голова Персефоны, дочери Деметры и Зевса. Положим, что тут перекличка схожих сюжетов об Эдипе и Зевсе, вступивших в связь с собственными матерями, но догадка спрятана глубоко. Из головы торчат прутья арматуры, внутренняя полость превращена в трибуну, откуда персонажи, сменяемые хором, будут восклицать то ли о крушении мифа, то ли о падении мира, то ли о конце света (художник Адомас Яцовскис). Хор станиславцев выглядит клоном вахтанговского (в драматическом варианте смыслообразующую роль коллективного комментатора играют наезжающие на московские показы греческие актеры). Пластическая партитура, с ходу узнаваемая по жестикуляции, для обоих разработана хореографом Анжеликой Холиной. И драматический хор, и оперный (хормейстер Станислав Лыков) великолепны, в каждом театре они отвечают за вертикаль сценического действия и виртуозной сменой интонаций через нарастания переводят сюжет в поле высокой трагедии. В оперном изложении, однако, такому движению мешает персонаж, названный Жаном Кокто Рассказчиком. Вахтанговец Сергей Епишев, рекрутированный Туминасом из родных пенат на спорную эту роль, пять раз прерывает рассчитанный на динамику музыкальный поток, осаждая его как на вожжах. Одетый во фрачную пару, выше других на две головы, персонаж Епишева похож на напомаженного дзанни — слугу просцениума из пролога вахтанговской «Турандот» и манерой напоминает заблудшего не по адресу комедианта. Идея Кокто, придумавшего не без обсуждений со Стравинским, как увлечь публику парижской премьеры в другую эпоху, воспринимается иронической выходкой театрального бретера с бульвара Сен-Мишель. Почему устаревший прием не попал под ножницы стилиста Туминаса — непонятно. 

У певцов, под предводительством дирижера Феликса Коробова то и дело сшивающих музыкальную ткань партитуры в целое полотно, восстановить сквозное действие не получается. Вахтанговцы Виктор Добронравов (Эдип), Людмила Максакова (Иокаста), Евгений Князев (Тиресий) и Эльдар Трамов (Креонт) через рефлексию ведут к катарсису. Станиславцы Евгений Либерман, Наталья Зимина, Максим Осокин и Роман Улыбин, выступающие в тех же ролях, тщетно пытаются преодолеть статику неразобранного режиссером действия и выглядят как посторонние друг другу персонажи. При очевидных певческих и оркестровых стараниях раскрыть полный объем партитуры «Эдип» в Музтеатре остается в памяти как эрцаз вахтанговского спектакля или «анекдот с бородой». 

Оперу Бартока даровитые певцы Лариса Андреева (Юдит) и Денис Макаров (Герцог) разыгрывают по ремаркам партитуры, старательно отыскивая зоны конфликта без участия режиссера. Облачений символистского театра, игравшего в искусстве начала прошлого века важную роль, в постановке Туминаса можно не искать. Здесь все впрямую, по фабуле и по движению из исходной точки, когда жестокий Кékszakállú приводит безвинную жертву в похожий на преисподнюю замок, до конечной, мизансценически обозначенной поочередным закрытием семи дверей, таящих за собой секреты мироздания для бедняжки Юдит. «Осторожно, двери закрываются»: сказка Шарля Перро, облаченная Белажем в символистские одежды Метерлинка и Верхарна и транспонированная Бартоком в экспрессивно нарастающие гармонии неомифа, остается «вещью в себе». Под финал действа из зияющей пустоты комнат, обозначающих пыточную, оружейный склад, сокровищницу, царство и озеро слез, соответственно, Туминас выводит на сцену изображающих жен Кékszakállú и напоминающих Марью Моревну, Василису Премудрую и Елену Прекрасную статисток. Дальше ничтоже сумняшеся отправляет к ним в компанию похожую на легендарную парижскую диву Иду Рубинштейн Ларису Андрееву, взявшую для рисунка роли декадентский излом и нервическую пластику. Только актерскому своеволию и развитию режиссерских идей места в спектакле не нашлось. Идеи остались жить в здании на старом Арбате. 

Фото на анонсе: Сергей Родионов