Многого ожидали от восстановленной оперы французского композитора Марка Антуана Шарпантье — «Давид и Ионафан». Несмотря на несомненный вкус, спектакль Андреаса Гомоки обескуражил зрителя очевидным игнорированием условностей барочной оперы. В результате получился своего рода психологический театр. Это приводило не только к акустическим, но и к стилистическим провалам между оркестром и действием. Камерный, декламационный стиль пения (когда его не заглушал оркестр) гармонировал с тончайшими звуковыми нюансами сопровождения в исполнении «Les Arts Florissants» под руководством Уильяма Кристи. Однако все оттенки этого сопровождения, к сожалению, нивелировались акустикой архиепископского дворца. Ведь и шарм Экс-ан-Прованса, и его неудобство в том, что большая часть спектаклей проходит на открытой площадке под звездным небом во дворе архиепископского дворца XVIII века, где и устроена сцена. 

Но в 2012 году в Экс-ан-Провансе родился шедевр — постановка оперы британского композитора Джорджа Бенджамина «Написано на коже». Слушатели аплодировали стоя, критики по обе стороны Ла-Манша отозвались восторженно: для современной оперы такой успех редок. 

В либретто «Написано на коже» использована провансальская легенда XIII века: богатый землевладелец заставляет свою неверную супругу съесть сердце ее любовника-трубадура, после чего она совершает самоубийство. Либреттист — крупнейший английский драматург Мартин Кримп — переосмыслил сюжет. С одной стороны, он связал его с современностью, с другой — сохранил неподвластный времени поэтический слог. В роли рассказчиков выступают сами персонажи, словно отражая искусственность лирического жанра. 

Зритель совершает путешествие во времени. Прошлое оживает благодаря режиссуре Кейти Митчелл, ее работе с пространством и движением. Митчелл помогает двухуровневая сценография художницы Вики Мортимер, где старинный дом сеньора и расположенный рядом лес обрамляют стерильно-белые — как в лаборатории — декорации. Среди них неспешно движутся персонажи, символизируя замедление бега времени. 

Эту отстраненность, своего рода приглашение дать волю воображению Джордж Бенджамин сублимирует в форму, великолепно скомпонованную за счет текста — понятного, но не упрощенного, гибкого и плавного, а также утонченной музыки. Симфонический оркестр поддерживает атмосферу архаичности (виола да гамба, мандолины) и волшебства (редкие вступления ударных инструментов, сурдины). Едва заметные оттенки и почти прозрачная фактура служат единственной цели — дать звучать вокалу и слову. На этом фоне кульминационные моменты, роскошно исполненные Камерным оркестром имени Малера, которым дирижировал сам композитор (не Малер, разумеется, — Джордж Бенджамин), звучали еще более контрастно.

Поражают свобода и удивительное разнообразие вокального письма (играющего в современной опере роль «бедного родственника»), идеально учитывающего особенности звучания английской речи. Соблазнительная двойственность контратенора Беджюна Мета, полуангела-полумальчика. Мужественная, но вскоре поколебавшаяся уверенность баритона Кристофера Первза. Вокальные интонации Барбары Ханниган, «лирической актрисы», не имеющей равных в современном оперном мире... После спектакля зритель остается если не с разбитым, то, по крайней мере, со сжавшимся сердцем. И в очередной раз убеждается, что опера все еще жива.