Владимир МАМОНТОВ, публицист

28.08.2013

Ты, академик, мне мозги не пудри, ты отвечай, к какому числу будет новый правильный учебник? Чтоб в нем все было чики-пики? Нет, ну это не разговор! Нам надо, чтобы уже в следующем году у детей было правильное понимание: Чацкий — чудила. Ходит, мемекает, воду мутит. Карету ему — и пусть валит, раз так.

Так, валидол надо с собой носить. Пойми, академик: жизнь идет очень новая. Америкосы сейчас влезут в Сирию, вот мы и поймем, кто тут лишние люди. Пойдем искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок. И не факт, что найдем. Вместе с тобой, между прочим. Тебя, если что, в Оксфорд-то не возьмут. Вспомнят твой бессмертный труд «Муму» Тургенева и проблемы соцреализма». Одно хорошо: нефть еще подскочит.

Давай, академик, вот что: чайку с тобой попьем. Черный или зеленый? Черный? Не бережешь ты себя. Смотри, что у нас с советских времен получается. Открываем, допустим, Салтыкова. Щедрина. Что ни градоначальник или губер — органчик в голове. У Гоголя все чиновники — кувшинные рыла. Полицейские — Держиморды. Понимаешь, вам, гоголям хорошо. Чуть что — в Рим, пьем просекко в «Эль Греко», рассматриваем белые статуи, мы ж вам сами все это разрешили. Страдай, рефлексируй сколько влезет. А держиморда — сиди тут, держи страну. Крепко держи. А ее мотает, как турбину на Саяно-Шушенской.

Давай с сушками, с сушками. Сушки — это традиция, говорят, Сталин еще завел. Теперь возьмем Толстого. Старик Каренин. Государственный муж. Жизнь положил на службу. Ох, там одно место есть… Да нет, при чем эта блуда под паровозом? Каренин, когда начинает говорить про измену, он слово даже не может выговорить. Губы дрожат. Я, говорит, пелестрадал. В смысле, перестрадал. Без слез не прочитаешь. Это ж получается не просто измена, а государственная измена!

Чего глядишь, академик? Это шутка, но в каждой шутке… Ты пойми, мы тоже кой-чего читали. И повидали. Просто другими глазами. Вот в «Жестоком романсе»… Ну да, в «Бесприданнице». Тебе кто нравится? Карандышев, небось. Сознайся, что Карандышев. Терпел-терпел — и взбунтовался. Взял — и застрелил. А как же: чувство собственного достоинства-с, смог, тварь ли я дрожащая, то-се. Вы нас просто не представляете. А Паратов, значит, сволочь. Предал любовь ради того же самого приданого… Но обрати внимание: тебе же убийца нравится. Нет, академик, не юли. Тебе, получается, убийца близок. Ладно, хочешь кого-нибудь застрелить в такой ситуации — застрели Паратова. Если ты мужик. Он мужик: Ларису бросил, да, но у него слеза текла в тот момент. Он тоже перестрадал. И судьба Ларисина, кстати, была уже на тот момент устроена, партнеры подсуетились. И жила бы девка долго и счастливо, еще бы телепрограмму «Давай поженимся» вела, детишек бы нарожала, Париж увидела. Толку в твоей пуле? В твоей гордости? Лариса в могиле, сам на каторге.

Но, кстати, классики у нас сильные. Карандышев-то, слава Богу, не герой у Островского. Мелкий он, плюгавенький. А вот в учебниках такие — сплошь герои. Читаешь порой — глазам не веришь. Печорин — «Герой нашего времени». Лермонтов-то с иронией это писал. Это уже в советских учебниках развели: ах, не понятый. Ах, умница, но в лапотной, а главное в царской, России ему места не нашлось. А в это время в той же самой России Максим Максимыч честно служил — и в герои непонятые не лез. Что Печорин, что Онегин, что Карандышев — не находишь, академик, что-то общее есть? Каждый этот непонятый кого-нибудь угробил, подвел, дело завалил, потому, что ему достоинство прищемили. Не обращал внимания? Считай вкладом в теорию отечественной литературы. Ты пойми: однажды возникает интересный выбор — твое личное достоинство или интересы дела. Ладно Лариса-Татьяна. А если страна? Будущее? А ты, начитавшись учебников, уже спал на виртуальных гвоздях, весь на взводе, усвоил материал, где органчики с держимордами, а где простор твоей «геттингенской душе». И делаешь ошибку. Слава Богу, Онегин учился чему-нибудь и как-нибудь, через пень-колоду — хоть на площадь с декабристами не вышел Россию, как прыщ, сковыривать.

А вот тут ты, академик, правильно вопрос ставишь. Я не знаю, кто теперь для нас пример. Кто герой. Думал об этом. Взять «Горе от ума». Скалозуб, что ли? Даже не смешно. Молчалин? Тихоня, первый и предаст. Фамусов? Здравый, но вчерашний. Если все вздыхать про советское прошлое, нас же сожрут. Глобализация, ничего личного. Других классиков взять. Тоже тупик. Штольц? Мы ж не немцы. Обломов? Закиснем, мухами обсиженные. Бунин грустный и желчный. Набоков мелковышитый и гниловатенький какой-то.

Персонажами все библиотеки забиты — а примера-то, кроме как с Тимура, и взять не с кого.

Сушки классные, точно?