Снятие пробы: литературные новинки прошлого года

Андрей ГЕЛАСИМОВ

14.02.2020

Опыт моих выступлений перед читателями показывает, что наибольший интерес у аудитории вызывает писательская кухня. В разных городах, в разных странах люди в основном спрашивают об одном и том же: «как вы это придумали», «откуда приходят замыслы», «из чего складывается сюжет». 

Получается, писатель в известном смысле похож на повара. У того тоже свои секреты, хитрые ингредиенты, задумки, процессы и такая же конечная цель — то, чем он занят, уединившись в закрытом помещении, должно понравиться не только ему. Это, конечно, если рассматривать кулинарию шире, чем простой способ утоления голода.

И тем не менее, при всей схожести двух профессий, литература отличается от поварского искусства по крайней мере в одном очень важном элементе — в ней напрочь отсутствует снятие пробы. Мы открываем толстенный роман, читаем, пытаемся войти в новую для себя вселенную, не всегда в нее попадаем, скользим по поверхности, зеваем, потом раздражаемся, но вдруг — чудо — все в один момент озаряется, мы услышали автора, мы зацепились, нам это близко, мы, что называется, «расчитались». Согласитесь, трудно представить себе подобное в ресторане. Ну, то есть, вам принесли блюдо, вы принимаетесь за него, вам непонятно, вы уже одолели добрую треть, вам не нравится, но вы усиленно продолжаете, многие ведь дочитывают роман из одной лишь компульсивной привычки не бросать книгу, — и тут вас настигает гастрономическое счастье. Вы понимаете замысел шефа, все его тонкие ходы и сложные комбинации, вы «разъелись». Подозреваю, что все повара на свете мечтают о таком клиенте. 

Современным писателям в этом отношении повезло значительно больше. Времена Пушкина, Толстого и Тургенева давно миновали, и от нас уже никто не ждет сильной завязки, когда, скажем, Анна встречается на вокзале с Вронским или когда Николай Петрович, краснея, сообщает сыну о Фенечке, которая теперь живет у него дома, а в соседнем тарантасе раскуривает трубку Базаров, — всего этого от нас уже не ждут. Воспитано, слава Богу, не одно поколение дочитывающих до конца в любом случае — тех, кто шуршит страницами в поисках самоуважения или в попытках избежать тревожного состояния от зачем-то взятого на себя и невыполненного обязательства. На наш век их, видимо, еще хватит, а потому пробу снимают пускай одни повара. Раз уж такие невезучие.

Ну и я, пожалуй, рискну. Интересно, можно ли угадать с пары-тройки страниц, насколько хорошо приготовлено?

Сухбат Афлатуни «Рай земной» (шорт-лист Национальной литературной премии «Большая книга» за 2019 год)

Отведано — три страницы

На старте нам предлагается закавыченный пассаж о том, что смерть может являться как в женском, так и в мужском обличье. С этим не поспоришь, поскольку на память немедленно приходит колоритный лысый парень в балахоне из фильма «Седьмая печать». Далее, там же в кавычках, нам сообщается о некой монахине, которой так славно жилось на земле, что она не хотела в рай, и уговорить ее сумел только пророк Давид, присланный для этой цели с музыкальным инструментом.

На роль заявленной в цитате монахини, обретающей земной рай, автор назначает тихую девушку по имени Плюша. Одинокая героиня на протяжении нескольких первых страниц ведет бесцельную, лишенную мотиваций, а также событий, довольно унылую жизнь, поэтому в итоге возникает невольное, но при этом стойкое чувство: если таков путь к святости, то, наверное, спасибо, лучше не надо.  

Героиня не совершает поступков, не принимает решений, не вступает в конфликты и будто намеренно лишена характера. К сожалению, она даже не очаровательна в этом своем отсутствии черт. Нам подробно сообщают о том, как безликая Плюша сидит, как она переходит из комнаты в комнату, смотрит в окно, грустит, вспоминает о маме. За окном лежит мрачное поле, где в сталинские времена расстреляли много поляков.

Автору удалось ввести в обиход литературы совершенно новый прием. Он создал способ изложения, имитирующий метод старушек на лавочке у подъезда. Наблюдая за жизнью, они тоже определяют в качестве значимых такие события, как «вошла», «ушел», «приехали», «ушел пьяный». Интересный сам по себе, этот прием, однако, может работать недолго. И, скорее всего, лишь в ироническом ключе. Впрочем, могу представить его использование и в трагическом контексте, но для этого требуются события.

Несколько настораживает настойчивость автора в употреблении уменьшительно-ласкательных суффиксов — тут есть «посудка», «мамуся», есть «полики» (имеется в виду мытье полов, но возможен и намек на расстрелянных поляков), есть «желтоватые разводы на трусиках». В сочетании с частой позицией сказуемого в конце предложения этот прием автоматически вызывал у меня чувство легкой брезгливости. Если таков и был замысел автора, то реализован он великолепно. Быть может, тему святости и земного рая автор намеревался интерпретировать в антиклерикальном ключе. Во всяком случае, ни симпатии, ни даже простого интереса героиня во мне не пробудила.

Вердикт — на любителя. Схожие блюда — овсянка на воде, сваренная без соли и сахара. Подавать остывшей.

Алексей Сальников «Опосредованно» (шорт-лист Национальной литературной премии «Большая книга» за 2019 год)

Отведано — 33 страницы

Заявленный в дебюте романа персонаж по имени Лена с трудом переносит художественную литературу. Классические произведения она читает «со слезами ненависти на глазах». Разыгрывая свою партию именно такой фигурой, автор изобретает любопытный и вполне логичный в этом случае прием — он отказывается почти от всего, что делает литературу собственно литературой. Текст, построенный из тяжеловесных синтаксических конструкций, не делает ни малейших попыток понравиться читателю. Завязка отсутствует. Конфликты незначительны и малоинтересны. Отвергая классические средства по поимке читателя, автор смело погружает нас в бесконечные и лишенные всякого драматизма подробности самой тривиальной жизни. Он как будто на полном серьезе вознамерился описать бытие стандартного существа — стандартного в самом усредненном понимании этого слова. Не считаясь ни с какими условностями, навязанными классикой, автор дерзко выбирает в качестве объекта своего исследования героиню, по оригинальности и необычности схожую, ну, например, с муравьем. Причем с таким муравьем, который окружен мириадами своих собратьев. 

И вот, окутанные сложносочиненными и сложноподчиненными предложениями, мы с очень серьезными лицами (поскольку под запретом не только драма, но и юмор) следим за тем, как этот муравей проживает рутину своей повседневной жизни: вот он проснулся, вот он вышел из муравейника, вот поприветствовал других муравьев, и они ему что-то ответили, и потом он пошел за веточкой, и нашел ее, и она была большая, и можно дать описание этой веточки, а потом рассказать, как он ее нес домой, и рядом устало шли другие муравьи, и все они несли свои веточки.

Дерзость эксперимента ощущается в тексте и на уровне стиля. Вместо простой фразы о том, что поступившая в институт героиня повзрослела в глазах мамы и бабушки, автор отважно открывает новые синтаксические горизонты: «Поступление Лены, совершенно очевидно, переместило ее на следующую ступень взрослости на некой умозрительной лестнице, существовавшей в головах мамы и бабушки…»
 
Придумав необычную вселенную, в которой, как наркотическое средство, запрещены стихи, автор намеренно воспел банальность, однако мир его оказался лишен не столько поэзии, сколько драматургии.

Вердикт — для гурманов. Схожие блюда — любой изыск молекулярной кухни.

Роман Сенчин «Дождь в Париже» (шорт-лист Национальной литературной премии «Большая книга» за 2019 год)

Отведано — 30 страниц

Добротное, надежное письмо. Фабула отсутствует, но она тут и не нужна. Автор неторопливо и со вкусом восстанавливает по крупицам прошлое своего героя. Приезд в Париж, судя по всему, потребовался для контрапункта. Кызыл, откуда центральный персонаж, вопреки обстоятельствам, не хочет переезжать, служит в книге бесконечным и всеобъемлющим вопросом. Париж предполагается в качестве ответа, который в итоге для героя, видимо, не прозвучит. Чтобы узнать наверняка, надо дочитать роман. И, скорее всего, я его дочитаю.

Текст бесхитростно и подробно восстанавливает смытую временем картину восьмидесятых. Автор насыщает свою вселенную аутентичными деталями эпохи. Перед нами практически архивное исследование материальной культуры времен распада СССР. Тут и классификация пластиковых солдатиков, и почтовые марки, модные тогда поп-группы, видеосалоны, а также способы в них попасть, фильмы с Брюсом Ли и спрятанная от родителей брага, девочки-мальчики — дыхание детства. Это энциклопедия последнего советского школьника. Музей, где вы почему-то волнуетесь. Блошиный рынок, мимо которого никто никогда не может пройти.

Вердикт — для тех, кто пожил. Или хотя бы планирует. Схожие блюда — горячие пирожки от бабушек у гастрономов.

Продолжение следует.