14.02.2014

Говорят, чужая душа — потемки. А что такое потемки? Густая свинцовая ночь? Холодная глубь пещеры? Да нет, сумерки это. Над лесом теплится последний свет. Видны очертания, но набегают тени. Знакомый силуэт еще можно узнать. Понять, а кто это там из черного угла лезет, мохнатый.

Когда читаю авторов, заявляющих, что памятник защитникам Брестской крепости уродлив, Победа всех задолбала, слава МОКу, что запретил Эрнсту поминать павших на церемонии открытия Олимпиады, а от понятия «Родина» человека тошнит червяками, я прежде всего лезу в собственную душу. И в ее сумерках мне ясней чужая.

Если бы я с детства не разглядывал ордена и медали, которыми наградили родителей в годы войны, не читал бы «В списках не значился», не слушал бы Седьмую симфонию Шостаковича, не стоял бы у кособокого беленого обелиска в сельце Бухолове, где буквы фамилий благоговейно красил золотином местный пьянчуга, я бы, может, и смог рассуждать об эстетических достоинствах памятников тем героям. И, возможно, даже согласился бы, что нависающие над всем миром бетонные головы, гранитные торсы, искривленные бронзовые рты и мраморные бицепсы — не вершина художественного постижения. Больше того — мой внутренний сумеречный черт нашептывает, что многие появившиеся в семидесятые образцы монументальной пропаганды проверки временем не выдержали, как и все эти бесчисленные, площадные, штампованные Ленины. Мне в те годы тоже поперек горла стояла эстетика, когда каждая укладка шпалы приравнивалась к подвигу. Дежурно так приравнивалась, райком сказал — пацан сделал. Сваял. Набуровил. Четыре тыщи кубометров одного бетона ушло. Встал к окошечку за премией. И получил. Может, даже Ленинскую. 

Но сегодня, честно скажу, я о другом думаю. Суровые бетонные защитники, дожив до ХХI века, несут непомерную ношу. На два фронта воюют. За того парня — и за во-он того. С одной стороны, их норовят снести и объявить оккупантами те, кому и золотая медаль нашей юной фигуристки видится вкладом в поддержание «кровавого режима» в России. Те, кто готов, словно в компьютерной игре, виртуально, постфактум впустить гитлеровцев в блокадный Ленинград — не пожалев никого, даже около 300 тысяч евреев, живших там, и чья судьба была бы однозначнее прочих; есть у тех, кто не прогуливал уроки истории, основания так полагать. 

С другой стороны... Бетонные герои привычно, всей своей железной арматурой, всем вечным огнем своим стоят на страже того, что дорого нам — тем, кто не сдал бы виртуального Ленинграда, кто вяжет георгиевские ленточки на антенны своих автомобилей и пишет на стенке «Спасибо деду за Победу!» яркой акриловой краской. Чуть что — они тут, готовы, насуплены их брови, крепок гранитный торс, светлы и праведны очи. Они готовы и в пир и в мир, Олимпиаду ли открывать, в детсадик на утренник, в руководящую речь, в неловкую любительскую строчку патриотического стихотворения... Словом, «вы нам только шепните — мы на помощь придем». Они стойко перенесли даже парады Победы, которые принимал Сердюков. Они защищают еще живых, последних, ветеранов. Которые так и не дождались от своей, такой премногоблагодарной, страны обещанной «двушки». Они готовы служить даже на «Мистралях» — а чего? Они ж прошли Эльбу и мурманские конвои. 

Они стоят в сумерках моей души — с мечами, щитами, автоматами ППШ, связками гранат и девочками на руках: ни трещинки, ни ржавчины. Но, если честно, их мощь не беспредельна. Их оружие не всесильно в новых информационных и кибербитвах. Их надо поберечь. Начать управляться самим. И в этом смысле церемония открытия Олимпиады, поднятая целиком на плечах другого поколения, по-своему увидевшего историю страны, взявшего на себя ответственность хотя бы за сон о ней — моего отторжения не вызывает. 

Однако же одно дело — сохранить и поберечь, и совсем другое — принизить, осмеять, уравнять с врагом. Одно дело — охранить Отечественную войну 1812 года романтической сказкой «Гусарской баллады»  и совсем другое — торговать толерантно-новодельным  «Сталинградом» в 3D. Одно дело — знать горькую правду о войне и другое – жить только горьким, ядовитым, мерзким, отвратительным, чего в войнах, ясное дело, с переизбытком. Никакие не потемки душа тех, кто так и живет — открыв шлюз, дав яду заполнить душу. Для кого вся история России — кости, на которых Питер да ГУЛАГ с Беломорканалом. Стыдоба да мерзость. Собственный черт поможет определить в сумерках, где тут давняя скорбь по сгноенным предкам, где сиюминутная торговлишка «общечеловечностью» вразвес, где привязанность к тоталитарной, по иронии именуемой либеральной, секте. 

Но, зная про все беломорканалы назубок, почему-то не могу я согласиться с чертом. Не тошнит меня червяками ни на Мамаевом кургане, ни на Пискаревском кладбище, ни у обелиска в Бухолове. Потому что внутри даже самого нелепого произведения монументальной пропаганды, как в защитном коконе, для меня таится живая душа людей, прошедших такое, что нам и не снилось. Светит изнутри родительская медаль. Звучит Шостакович — то ли броненосная Ленинградская, то ли «не спи, вставай, кудрявая». Стыдно мне соглашаться с вольными или невольными оскорблениями их (и моей заодно) живых, а если верить Пьеру Безухову, то и бессмертных душ. К тому же ясно предвижу, что будет воздвигнуто на месте прежних мемориалов, дай волю тем, кто понимает в эстетике тоньше моего. Думаете, «Герника»? Хрен на мосту, ансамбль похабной песни и пляски в храме да яйца на гвозде. 

А в качестве дополнительного аргумента перефразирую крылатое: если Ксения Собчак против лозунга «Спасибо деду за Победу!», бетонных солдат, родин-матерей и поминальных молитв — я тем более за.