Евгения КРИВИЦКАЯ

16.12.2014

Спустя четверть века в Большой театр вернулась опера Верди «Риголетто».

Полуобнаженные стриптизерши рассыпались по сцене, эпатируя публику. Так, в формате пип-шоу, начался бал у Герцога Мантуанского — повесы, порхающего по жизни в поисках любовных утех. Впрочем, сюрпризом этот эпизод стал только для тех, кто не поинтересовался, что же за представление доехало до Москвы? В интернете легко можно найти фрагменты прошлогодней постановки в Экс-ан-Провансе и сделать выбор, идти или нет. Да и тот факт, что премьера назначена на экспериментальной Новой сцене, расставляет акценты.

Режиссер Роберт Карсен не стал политизировать либретто и проводить возможные аналогии с современностью. Перефразируя Шекспира, режиссер заявил: «весь мир — цирк», и занялся срыванием масок со знакомых героев, мастерски обыграв антураж (сценограф Раду Борузеску). В лучах огней на арене происходит завязка драмы: граф Монтероне грозит Герцогу мщением за поруганную честь дочери и проклинает Риголетто. В ночной тиши Джильда, паря на трапеции под куполом опустевшего зала, в прямом и переносном смысле «витает в облаках», вновь переживая любовную встречу с мнимым студентом. Да и домик, куда Риголетто пытается спрятать дочь от посторонних глаз — это вагончик для шапито.

Подобная интерпретация сюжета Гюго (в основу оперы легла пьеса «Король забавляется») вполне оправданна: ведь главный герой, Риголетто, — шут, превращающий все вокруг себя в балаган, иногда забавный, но чаще грубый и опасный, стравливающий между собой окружающих. «Мне кажется, заслуга Верди в том, что он впервые вывел в главной роли антигероя», — подчеркивает Карсен. Бумеранг вернулся, и Риголетто поплатился за свои грехи. Наверное, поэтому ни режиссер, ни вслед за ним зрители не особенно-то и сопереживают отцовским страданиям шута, мастерски сыгранными греческим баритоном Димитриосом Тилякосом.

Гораздо ближе нам оказываются Герцог и Джильда, порок и невинность. Роль обаятельного распутника, — а именно таков он в спектакле, — убедительно представил приглашенный тенор Сергей Романовский. Чемпион по брейк-дансу, он легко взбирается по приставной лестнице и без смущения демонстрирует обнаженные ягодицы, устремляясь покорять похищенную Джильду. Но ценность музыканта в данном случае определяли не эскапады, а взятые теноровые планки: баллада «Та или эта…», песенка «Сердце красавицы», а также чудесная ария из второго действия, где Герцог–Романовский оказывается способен на искренние и даже возвышенные чувства. Правда, побороть напряженность верхнего регистра удавалось не всегда: то ли сказалось волнение, то ли повлиял предпремьерный репетиционный марафон. 

Зато дебют Кристины Мхитарян, молодой солистки Молодежной программы Большого, стал, безусловно, удачным. Поэтичная, без усилий льющаяся кантилена в лирических сценах, драматическое самопожертвование во имя неверного возлюбленного в финальной развязке и трогательное последнее «прости» — ее Джильда покорила не только мантуанского правителя, но и весь зал, жарко приветствовавший актрису на поклонах.

Ценность спектакля — в качественном ансамбле, где блеснули даже исполнители второстепенных ролей: зловещий убийца Спарафучиле (Александр Цымбалюк), его сестра кокетка Маддалена (Юстина Грингите), грозный обличитель граф Монтероне (Вячеслав Почапский). Успех спектакля — а он очевиден — определили вкус и точное ощущение темпоритма дирижера Эвелино Пидо. 

Маэстро оправдал свою солидную репутацию знатока итальянской оперы: ни одного «провисания» в лирических сценах, гибкий и тактичный аккомпанемент, помогающий ловко обходить все вокальные «ловушки», открытый взрыв эмоций во время патетических обличений, коих по ходу сюжета немало. 

Важную роль в опере играет мужской хор, изображающий тех самых «куртизанов, исчадий порока». По мизансценам они много двигаются, вперемешку с мимансом и даже профессиональными эквилибристами, так что дирижеру даже приходится время от времени призывать мечущуюся толпу к соблюдению ритма и порядка.

«Я не знаю, как воспримут мою постановку в Москве, — отметил Карсен, — может, как шокирующую, но и сама опера Верди была шокирующей, а произведение Гюго и вовсе запрещено…» Публика приняла спектакль без всякого возмущения, следуя за убедительной логикой действия и наслаждаясь тонким исполнением музыкальной воли Верди.