Народный художник СССР, один из самых загадочных феноменов советской эпохи, родился в семье потомственного иконописца, пять лет учился в палехской иконописной школе. Потом были Донской монастырь и помощь Михаилу Нестерову при росписи церкви Покрова Богородицы Марфо-Мариинской обители на Большой Ордынке (Нестеров позже написал двойной портрет братьев Кориных). Навыки совершенствовались в Московском училище живописи, ваяния и зодчества у Константина Коровина и Леонида Пастернака, русских импрессионистов.
Естественно, то было до революции. После — эволюция Корина, не изменявшего себе, но тонко чувствовавшего дух времени. В итоге — законченный парадокс. Модернизм, неоклассика, соцреализм, пафосы — религиозный и гражданственный, коммунизм и христианство, иконопись и германский классицизм, — все смешалось в органичный монументальный коктейль. Главное — Корин повергал в священный ужас своим талантом. Художественным, прежде всего. Гениальностью, не принимавшей в счет законы и хронологию эпохи.
О чем думал этот законченный «нестероид» (как иронически обозвал его в своем докладе 1945 года лучший критик 20–30-х, но сильно подуставший после войны Абрам Эфрос), когда закончил картину-монумент «Реквием», посвященную похоронам патриарха Тихона? Максим Горький заранее в качестве отмазки предложил название «Русь уходящая», советские искусствоведы позже увидели в этом полотне «нечто, адресующее наше чувство к Дали», а Климент Ворошилов — немедленно и однозначно — «воспевание церкви». Люди и храм, иконостас и нищий на первом плане... Композиция, сделанная под любимого художника Александра Иванова с его «Явлением Христа». После этого именно художник Корин оформлял сталинское метро, станции «Новослободская» и «Комсомольская» — вполне декоративно, как и полагалось, но и тут появляется православная иконография, которую нетрудно заметить.
Долго спорят и говорят на тему воскресения национального самосознания во время Великой Отечественной. Да посмотрите вы на триптих «Александр Невский» Корина, начатый в 1942-м и законченный через год. Художник, которого недруги обвиняли в «немецкости», якобы превратил русского героя в тевтонского рыцаря, а персонажей «Северной баллады», левой части ансамбля, — в героев финского эпоса «Калевала», что немыслимо после поражения Советского Союза в финской войне... Ничего подобного! Палехско-васнецовская школа здесь хлещет каждым мазком. И христианские образы торжествуют на полотнах. Это торжество русской идеи в парадоксальной ее форме, в том числе иконографической: славянский дух прорывается через навязанные условности изображения. Так было и у Андрея Рублева, и у Феофана Грека.
Реставратор икон Третьяковки и картин из Пушкинского музея, собиратель старого искусства, художник, пытающийся воскресить классическую эстетику в эпоху торжества коммунистической утопии, религиозный визионер, оформляющий Дворец Советов с фресками голых титанов из смальты, один из которых — с лицом друга, Федора Шаляпина, эмигранта и антисоветчика, Корин соединил в себе новую Советскую империю и торжество Империи прошлой. Он певец Высокого стиля, не знающего хронологических границ. Как его знаменитый Горький на портрете 1932 года — не Буревестник, а какой-то Агасфер, трагический образ, один из лучших в советском искусстве.
Корину бы иконы писать. Но он стал потрясающим живописцем при- и против власти одновременно. Это парадоксальный и полезный опыт.
«Королева русского рок-н-ролла» — часто говорят про нее. Ну, королева или не королева — не столь важно, к тому же само словосочетание «русский рок-н-ролл» довольно странное. Но петь Жанна умела действительно здорово: бодро, зажигательно и искренне. Когда в середине 80-х годов ярко вспыхнула звезда группы «Браво», на отечественной сцене не было фигуры, подобной Агузаровой. Звонкий голос певицы стал своего рода саундтреком тех лет, а лучшие песни «Браво» — «Верю я», «Старый отель», «Кошки», «Чудесная страна» и ряд других — составили золотой фонд популярного искусства постперестроечной эпохи.
Прекрасные вокальные данные, яркая визуальная подача, эксцентричная, на грани китча, манера одеваться — все это служило прекрасным дополнением к цепким мелодиям Евгения Хавтана и сыграло не последнюю роль в том, что армия поклонников группы исчислялась сотнями тысяч, если не миллионами. И это притом что «Браво» едва ли можно назвать стадионной группой — все-таки их творчество всегда апеллировало к более уютной, интимной атмосфере, несмотря на доходчивость и подчеркнутую «неэлитарность» музыкального материала.
Однако на границе 80–90-х годов нарочитая эпатажность певицы начала превалировать над собственно музыкой, в результате чего многие перестали воспринимать Жанну всерьез. Все эти разговоры о внеземном происхождении и внутренних связях с марсианами, катастрофические эксперименты с нарядами, прически а-ля «взрыв на макаронной фабрике» если и лили воду на какую-нибудь мельницу, то уж точно не на жернова популярности группы «Браво» в целом и Жанны Агузаровой в частности.
После сотрудничества с детищем Хавтана певица записала пару сольных пластинок, какое-то время работала в Театре Аллы Пугачевой, жила в Америке, где пела в ресторане, периодически делала попытки приковать к себе пристальное внимание, однако вряд ли можно сказать, что ее сольная карьера задалась: меломанам едва ли есть что вынести для себя из последних двадцати лет творческого пути этой, без сомнения, неординарной женщины. Впрочем, очарования и задорной энергии композиций «Браво» 80-х с лихвой хватит, чтобы Жанну Агузарову не забывали и никогда ни с кем не путали.
10 июля. Сергей Лемешев. 110 лет
Его часто называли (и продолжают называть) «золотым голосом» России. Обладавший уникальным тембром и завидным вокальным диапазоном, Лемешев мог исполнять что угодно — от лучших эстрадных песен советских композиторов («Моя любимая», «Пшеница золотая», «Одинокая гармонь», «Песня о Москве») до сложнейших оперных арий (Индийский гость в «Садко», граф Альмавива в «Севильском цирюльнике», герцог в «Риголетто»). Никто так проникновенно не пел русскую народную «Ах ты, душечка», и не было на отечественной сцене более убедительного Ленского — кстати, из всего обширнейшего репертуара это наиболее любимая вокальная партия самого Лемешева.
Золотым голосом невозможно стать по блату, и в этом смысле Сергея Яковлевича с полным основанием можно отнести к числу тех, кого принято называть self-made man. Лемешев действительно сделал себя сам: родился в обычной крестьянской семье, в селе Старое Князево Тверской области, он, как гласит легенда, будучи 17-летним юношей, буквально в валенках прошел по морозу порядка полусотни верст, чтобы исполнить в клубном концерте арию, ставшую впоследствии его визитной карточкой (Ленского, конечно же). Успех того выступления предопределил всю его дальнейшую судьбу — в 1931 году он уже главный тенор Большого театра, а в 1939-м — настоящий кумир миллионов: роль шофера Пети Говоркова в кинофильме «Музыкальная история» ввела Лемешева буквально в каждый дом, на долгие годы вознеся певца на недосягаемую высоту. Редко бывает так, чтобы академический, по сути, вокалист был дорог и понятен всей стране. Сергей Яковлевич был, пожалуй, единственным в этом смысле артистом, кому это сделать удалось. Баскова не обсуждаем...
13 июля. Виктор Берковский. 80 лет
Любопытная деталь: многие выдающиеся отечественные барды — люди с техническим образованием. Судите сами: Александр Городницкий — геофизик-океанолог, Александр Суханов — математик, Сергей Никитин — физик, Иващенко и Васильев окончили географический факультет, а братья Мищуки — политехнический институт. Виктор Берковский в этом ряду не исключение — он профессор, кандидат технических наук в области металлургии. Отсюда напрашивается любопытный вывод, что извечное противопоставление физиков лирикам, и наоборот, в случае с лучшими представителями авторской песни не работает.
Виктор Берковский всю жизнь параллельно с научной и преподавательской деятельностью успешно занимался сочинительством: есть в его арсенале музыка к театральным постановкам, кинофильмам, радиоспектаклям, но, конечно же, наибольшую известность принесли ему песни. Их Виктор Семенович написал за свою жизнь порядка двухсот, и лучшие известны практически каждому: «Гренада», «Сороковые роковые», «На далекой Амазонке», «Под музыку Вивальди» (в соавторстве с Сергеем Никитиным), «Снегопад»...
Авторская песня — неотъемлемая часть российской музыкальной культуры, однако имен, сопоставимых по значимости с нашими главными колоссами в этой области (к коим, несомненно, относится Берковский), давно уже что-то не появляется. Последний громкий всплеск общественного интереса к жанру был отмечен на изломе ХХ и ХХI веков, и связан он был с появлением проекта «Песни нашего века», одним из руководителей которого был Виктор Семенович и в рамках которого лучшими нашими бардами исполнялась золотая классика авторской песни.
Неважно, с чем связана нынешняя стагнация в области бардовского искусства — с тем ли, что в этой сфере особо большими деньгами не пахнет, или с поглощением жанра вездесущим шансоном. Главное — что лучших песен, оставленных Виктором Берковским и его коллегами по цеху, у нас никто не отнимет: они давно живут собственной жизнью.
13 июля. Роджер Макгуинн. 70 лет
На музыкальной сцене середины 60-х годов прошлого века, когда битломания овладела миром по обе стороны Атлантики, на какое-то время возникла своеобразная ситуация: умами и вкусами поклонников рока владели, прежде всего, выходцы с Туманного Альбиона, а американские группы и исполнители котировались куда меньше. Этот период вошел в историю популярной музыки под термином «британское вторжение».
После роспуска группы в 1973-м Роджер с относительным успехом возделывал «сольные хлеба», хотя такой фееричной карьеры, как у того же Пола Маккартни, ему построить не удалось. Сегодня Макгуинн ведет обычную жизнь, которая характерна для многих «коллег по цеху» его возраста: наслаждается плодами удачно сложившейся жизни и иногда ездит с концертами по Америке.
Одним из немногих штатовских коллективов, не затерявшихся в это время и сумевших составить достойную конкуренцию ливерпульской четверке, оказалась группа The Byrds, лидером и единственным бессменным участником которой был человек по имени Роджер Макгуинн. Возможно, не наделенные таким мощным сочинительским даром, как The Beatles (первую славу «птичкам» принесли перепевки вещей Боба Дилана), и не обладающие мальчишеской озорной харизмой, The Byrds тем не менее оставили ярчайший след в фолк- и рок-музыке 60-х — начала 70-х годов. >
У ведомого Роджером Макгуинном коллектива были свои козыри: чудесное, мягкое трехголосие, грамотный сплав традиционного ритм-энд-блюза и американского кантри, отсутствие какой бы то ни было провокационности, максимальная доходчивость, слаженное (пусть и не виртуозное) владение инструментами. Звучание The Byrds ни с каким другим не спутать: знаменитый, слегка дребезжащий двенадцатиструнный «рикенбакер» Макгуинна был не менее характерной частью саунда 60-х, чем песни тандема Леннон/Маккартни или рваные гитарные риффы Кита Ричардса.