Скалолазковое детство

Вот уж кому-кому, а мне бы о Высоцком промолчать: жарким летом 1980-го я поминал Владимира Семеновича лишь плачем из младенческой колыбельки. Да и впервые обратил внимание на его песни довольно поздно — аккурат четверть века назад, когда вся страна отмечала 50-летний юбилей «всенародного барда», а фирма «Мелодия» затеяла издание серии грампластинок «На концертах Владимира Высоцкого» (собрание которых стало моей первой личной коллекцией).

«Песня о друге» в те дни мной была выучена наизусть после двух-трех прослушиваний. Равно как и «Скалолазка». Но почему старшие так дружно смеялись при виде очкарика с октябрятской звездочкой, распевающего «Первый раз меня из трещины вытаскивая, улыбалась ты, скалолазковая», я понял значительно позже...

Сегодня, размышляя над творчеством Высоцкого, я понимаю, что вырос на его песнях в самом буквальном смысле этого расхожего выражения. И когда сейчас кто-то говорит, будто он был типичным богемным диссидентом, во мне клокочет протест. Не знаю как для вас, а лично для меня в Высоцком совершенно очевидно то, что я могу выразить лишь избитым термином «почвенность». Нет, конечно, не «достоевская», но какая-то особенная — этакое русско-советское ощущение экзистенциального отчаяния в окружающей беспочвенности. 

Михаил ТЮРЕНКОВ

Один на все времена

Он не воевал, но так пел про Великую Отечественную, что плакали ветераны. Не штурмовал вершины, но нашел правильные слова про горы и альпинистов. Мог достучаться до душ даже тех, кто не понимает или не приемлет бардовскую песню в принципе. Так было и в моем случае. Песни про «скалолазку» и про то, что «лучше гор могут быть только горы» всегда и везде напоминают о моих родителях, в молодости занимавшихся альпинизмом. Когда я слушаю Высоцкого, то вспоминаю рассказы отца и матери о трудностях восхождений, о многочисленных опасностях, которые таят горы, о взаимовыручке и о той грани риска, за которую нельзя переходить. И — что чувствуешь, когда стоишь на покоренной вершине, а вокруг стеной высятся горные хребты. Никто другой про это так не пел и не споет. Бардов много, а Владимир Высоцкий — один на все времена.

Нильс ИОГАНСЕН

Гамлет в администраторской

В ГИТИСе конца 70-х все завидовали Саше Ефимовичу. Он был таким же студентом, как и все остальные, только еще и служил администратором в Театре на Таганке, куда попасть было практически невозможно. Желание увидеть Высоцкого на сцене в годы, когда страна распевала его песни под нестройные переборы гитар, обуревало нас страстно.

Тогда Высоцкий оставил за собой три спектакля: «Гамлет», «Вишневый сад», «Преступление и наказание». Благодаря студенческому блату видели мы их неоднократно. Однажды пришли на «Гамлета» значительно раньше. Минут за сорок до начала спектакля отворилась дверь, и в администраторскую вошел Владимир Семенович, чтобы проверить контрамарки для своих. Невысокий, в темной водолазке, которая подчеркивала крепкую, как античный столп, шею и скульптурность мышц, скользнул по нам отрешенным взглядом — уже принца Датского. В глазах — мощный сгусток энергии, хватит и на партнеров, и на всех зрителей. С нервной пластикой, сосредоточенный внутренне и внешне. Сколько бы ни говорили биографы о стихийности его таланта, легкости перевоплощения — никогда не поверю… Поверю ему: «Поэты ходят пятками по лезвию ножа, / И режут в кровь свои босые души». Он играл, разрывая душу. Но в нем всегда чувствовалось и скоморошье, если вспомнить, что скоморохи были еще и разбойными правдолюбами. Не потому ли и сегодня в спектаклях, где присутствует тема воли, звучат песни Высоцкого?

Елена ФЕДОРЕНКО

Застольные, «застойные»

У меня Высоцкий ассоциируется c Москвой середины 70-х. Кажется, в каждом доме в то время были пленки или пластинки Владимира Семеновича. Мой — не исключение. На полке среди восьмитомного собрания сочинений Конан Дойла (помните, черные с красными буквами и с золотыми галочками томики) стояло несколько бобин BASF с записями «подпольных» концертов Высоцкого.

Это была, как ее назвали позже, эпоха «брежневского застоя». Время, когда люди ходили друг к другу в гости, а не «клубились» (дурацкий термин, означающий посещение ночного клуба). В московских квартирах в выходные и по праздникам собирались родственники, друзья. Тогда не боялись темных переулков, а если не успевали на метро, то ловили такси, не опасаясь, что в нем ограбят или убьют.

И у нас в доме частенько собирались гости. Из холодильника «ЗИЛ» доставались дефицитные запасы, а в духовке подходила утка. Родители включали магнитофон, из которого хрипло надсаживался Высоцкий: «Небось, картошку все мы уважаем, когда с сольцой ее намять». К горячему все расслаблялись, закуривали «Яву» или «Столичные», начинали подпевать Владимиру Семеновичу, травить необидные добрые анекдоты про генсека. Чьим именем будет названа большая эпоха некогда большой страны Владимира Высоцкого.

Григорий РЕЗАНОВ

Виниловое счастье

Когда умер Высоцкий, я и не знала, что он вообще-то был. Но уже лет с четырнадцати вырезала из газет и журналов все заметки о нем, интервью коллег, родных, друзей. Моя мама старалась купить все, тогда еще немногочисленные издания стихов, в том числе первый — «Нерв». Потом к этому собранию прибавились воспоминания Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет». Настоящим счастьем стала выпущенная в 1987-1992 годах серия грампластинок «На концертах Владимира Высоцкого», которые я могла бесконечно слушать на проигрывателе «Rigonda».

Коллекция моего Высоцкого до сих пор жива и по-прежнему хранится в одном из ящиков родительской библиотеки. Хотя уже не пополняется — для такого количества мемуаров, которые начали выходить от лица явных и мнимых приятелей Владимира Семеновича, никаких шкафов не хватит. Но смущает меня даже не число вдруг объявившихся «лучших друзей» Высоцкого, а качество исполнения его песен новоявленными вокалистами. Лучше поставить винил, ну, правда...

Татьяна УЛАНОВА