Юрий КОВАЛЕНКО, Париж

12.11.2018

Оскар Рабин скончался 7 ноября на 91-м году жизни во Флоренции, куда приехал на вернисаж собственной выставки. Экспозиция в Русской академии искусств открылась на следующий день после кончины большого художника.

Оскар Яковлевич сыграл знаковую роль в истории отечественного искусства, и прежде всего «неофициального». Он стоял у истоков «Лионозовской группы», объединившей художников-нонконформистов.

Уйдя из Суриковского института, Рабин трудился десятником на строительстве Северной водопроводной станции, где под его началом зэки разгружали вагоны. Зарплату получал 70 рублей, а одежду покупал у самих уголовников. Все свободное время рисовал. «Такая жизнь и работа сказались очень сильно на моих сюжетах — ​помойки, бараки, водка, селедка, железные дороги», — ​рассказывал впоследствии художник.

— Большую часть жизни в Москве я прожил очень скромно и тихо — ​без всяких баррикад, — ​вспоминал Рабин уже в Париже. — ​Я не был лидером — ​мне это совершенно несвойственно. Просто на какое-то время мне досталась от судьбы такая роль. Когда же появилась относительная для художников свобода — ​правда, не совсем та, о которой я мечтал, — ​на этом моя деятельность и закончилась.

Шумная известность пришла к Оскару в 1974 году после скандальной «бульдозерной» выставки в Беляево, завершившейся разгоном и уничтожением большинства работ. После этого в Лианозово потянулись иностранцы — ​вначале журналисты, а потом — ​дипломаты. Оскара тогда окрестили «подпольным министром культуры» и «Солженицыным живописи». Власти приняли «меры» — ​лишили семью Рабиных советского гражданства и отправили их в эмиграцию во Францию.

На историческую родину Оскар и его жена, художница Валентина Кропивницкая, вернулись 15 лет спустя — ​в 1993 году в Русском музее состоялась выставка художника. За ней последовали другие. Мастеру вернули российское гражданство и избрали членом Российской академии художеств. В 2008 году в Третьяковке устроили ретроспективу «Оскар Рабин. Три жизни».

— Сегодня некоторые наши художники называют себя европейскими, — ​говорил Рабин. — ​Я же никогда не забываю, что родился, вырос и получил образование в советское время. Тогда и сложилось мое мировоззрение. И если быть честным перед собой, то должен сказать, что художник я советский. А советское — ​часть русской культуры. Такая основа осталась у меня на всю жизнь. «Каким я был, таким я и остался». И другим не стану — ​проживи я еще десять или двадцать лет.

Оскар Яковлевич, с которым мне доводилось часто общаться, никогда не держал обиды на свое Отечество, даже когда его выставили из Советского Союза: «Это все равно что обижаться на судьбу, на Господа Бога или на стихию. Лес рубят — ​щепки летят. Вот я и стал одной такой щепкой. Что бы ни происходило в стране, где я прожил полвека, — ​в Советском Союзе или в нынешней России — ​у меня остаются к ней теплые чувства, которые я отношу к патриотизму».

Рабина до сих пор часто причисляют не только к нонконформистам, но и к «авангардистам». Его же всегда тянуло к реализму. Мастеру хотелось, чтобы его работы были в первую очередь связаны с жизнью. В его живописи среди экспрессионистских мотивов есть ирония, социальные моменты, ощущение того, как он и его семья жили в бараке (не случайно его живопись называли «барачной»).

— Мне свойственно и лирическое отношение к окружающему. Всегда любил пейзажи, которые писал с натуры, — ​отмечал Рабин. — ​Земной неуют — ​все скромное, незаметное, сарайчики и развалюхи. Когда возвращался ночью с работы, фонарей не было. Только в некоторых окнах горел свет. Я шел и представлял, как там живут люди — ​хорошо или плохо. Все это вызывало у меня теплые чувства, сопереживание. Я не француз по своей живописной культуре, смотрю на все русскими глазами. Скорее живу в прошлом, чем в будущем.

Среди его любимых картин была классика — ​поленовский «Московский дворик», саврасовские «Грачи прилетели», полотна Левитана, Перова, Репина, Федотова, Васнецова. «Живопись вроде самая скромненькая, обычная, — ​повторял он, — ​но как душу согревает, приводит в молитвенное состояние. Внешняя сторона в российской живописи была, быть может, незаметной. Однако, как говорил в знаменитом лесковском рассказе англичанин о своем друге Левше, «у него хоть и шуба овечкина, так душа человечкина».

Искусство для Оскара Яковлевича являлось частью нашей истории. Россию Оскар Яковлевич принимал такой, какой она была, ничего не отвергал: «Все «наше» — ​и плохое и хорошее. Да и Ленин — ​наш, деваться некуда».

Знаменитый живописец критически относился к экспериментам и новациям. Он полагал, что нынешнее искусство переживает период тихой агонии. Идеи  ХХ века так же подвержены старению и умиранию, как и все остальное в жизни. К сожалению, старость часто становится смешной, нелепой, некрасивой и глупой.

— Если в прошлом в искусстве господствовала элитарность, — ​подчеркивал Рабин, — ​то в минувшем столетии воцарилось господство «демократии», которая выступала против избранности. Если красить слово «демократия» в какой-то цвет, то ей подойдет только серый. Наступила некая усредненность в живописи — ​прямой путь на кладбище. Серость победила, потому что оказалась востребована. Ее олицетворение — ​американец Энди Уорхол.

Накануне своего 90-летнего юбилея Рабин заявил «Культуре», что готов отдать половину своих картин Третьяковке: «Мне всегда хотелось, чтобы они находились в лучшей российской галерее. Картины там останутся, когда меня не будет. Сама же Третьяковка будет существовать, пока существует Россия».

Фото на анонсе: Семен Лиходеев/ТАСС