Михаил БУДАРАГИН

30.11.2015

В Москве на 89‑м году жизни умер Эльдар Рязанов, и это — тот самый случай, когда не работает правило «или хорошо, или ничего». Нужно или восторженно, или с замиранием сердца, или — всерьез, о главном, о том, что же было в нем такого, что не позволяет промолчать.

О жизни Эльдара Александровича известно почти все, он никогда не скрывался, но и не был героем светских хроник, просто и честно работал, выдавая шедевр за шедевром, великую ленту за легендарной. Хватит одних только названий картин, и всем все понятно. «Карнавальная ночь», «Берегись автомобиля», «Ирония судьбы», «Служебный роман», «Вокзал для двоих», «Жестокий романс» — какие еще вопросы? Хотя список, разумеется, далеко не полный.

Впечатление, которое производил Рязанов, было обманчиво — это, пожалуй, главное, с чего стоит начать. Режиссер не без издевки придумывал себе роли героев, то засыпающих в самолете на Ленинград, то дремлющих в обнимку с бегемотом, и, казалось, вот оно — смешной мужчина, полноватый, обычный, наш, советский, да мы же сами так делаем все время.

Это не так. Рязанов — трудно поверить сразу — интеллектуал уровня Стэнли Кубрика или Альфреда Хичкока, человек выдающегося ума, и именно это сделало его нашим национальным режиссером. В «Жестоком романсе», блестящей экранизации «Бесприданницы» Александра Островского, где каждый образ — в точку, каждое слово — к месту, любой жест — стопроцентное попадание, режиссер видит то, что в самом произведении мало кому заметно. В картине нет детей, все — или взрослые, или очень взрослые. Перед нами — мир без будущего, все они умрут, кто раньше, кто позже, останется выжженная земля. Зато хоть на пароходах покатались, было весело.

В «Служебном романе», в свою очередь, важна не столько любовная линия, сколько сложнейший анализ положения женщины, которую советская власть щедро одарила правами и свободами, а вот счастья добавить забыла. Героини фильма живут и мучаются, не понимая, почему им позволены восьмичасовой рабочий день и равная заработная плата, а прислониться вечером не к кому. Можно ли как-то поменять? Как вообще с этим жить, когда и претензий-то адресовать некому: Клара Цеткин и Роза Люксембург умерли давно. Феминистский западный бунт, говорит Рязанов, — это совсем не про нас, потому что он приводит к тому, что ты превращаешься в Шурочку, бессмысленную, беспощадную, нелепую, зато деятельную и самостоятельную. Нынешние «борцы за права женщин» похожи на нее, как будто вчера еще собирали деньги «на Бубликова».

«Ирония судьбы» — не только про то, что дома в Ленинграде и Москве одинаковы, как и названия улиц, автомобили под окнами, снег, но и о том, что сильный герой замечательного Юрия Яковлева проиграет слабому герою Андрея Мягкова. Сильные ломаются, а слабые умеют вдруг однажды плюнуть на все (на себя, в том числе) и стоять на своем до последнего. Русских мужчин мучили, били, ломали, мордовали, а мы все еще живы, строим, пишем, делаем — это вообще-то чудо, и «Ирония судьбы» как раз о том, почему оно неизбежно. Наши супергерои не похожи и никогда не будут похожи на голливудских, они улетают не тем рейсом, просыпаются не в той квартире, но знают, что самое главное нельзя наладить и исправить, дав кому-нибудь в глаз. Мир холодный, а человек — теплый, на том и стоим.

И, наконец, «Берегись автомобиля», вся картина — тончайшая игра в то, как адаптирует советская культура великие образы Гамлета и Дон Кихота, которые кристаллизуются в Юрии Деточкине. Он и трагичен, и комичен, и всемирен, и привязан ко времени и месту. Идальго, играющий в самодеятельном театре принца Датского, — таковы до сих пор лучшие из нас.

Открытия, сделанные Рязановым, были под силу лишь человеку, главная работа которого — думать. Не читать французских балаболов, презрительно поглядывая по сторонам, не писать «статьи о философии» на птичьем языке, не жонглировать заемными идеями, а идти по улице, вглядываться в лица и думать.

Рязанов не претендовал на роль моралиста, обличителя, ментора, ему важно было понять, что происходит, кто мы, куда идем и почему не важно, правы мы или нет. Вера режиссера в то, что человек по природе своей благ, очень помогла Эльдару Александровичу в советское время и помешала в 90‑е и нулевые, потому что совместить реальность со своим о ней представлением день от дня становилось все сложнее.

Уход Рязанова означает, что страница закрыта. И вопрос о том, каков человек сегодня, остается без ответа. Советский Homo уходит в прошлое, как было когда-то с дворянами, купцами и белыми офицерами, и пусть нас не обманывает протяженность процесса. Там, дальше, пока пусто.