Евгений ДОБРОВ

25.08.2020

Когда сегодня в медиаполе обсуждают детей и детство, мы слышим обычно слова «защитить», «оградить», «спасти». Так говорят о самом ценном. И действительно, дети «наше все». Общество — напрямую или косвенно — в наши дни даже финансово субсидирует деторождение. Ситуация, во многом уникальная для мировой истории.

Детство далеко не всегда являлось священной коровой человеческой цивилизации. На протяжении тысячелетий дети были фактически «недочеловеками», которым приходилось невероятными усилиями столбить себе место под солнцем. И лишь развитие и усложнение мира, новые требования к личностному развитию позволили сравнительно недавно создать этот своеобразный временной «оазис» в жизни каждого из нас, период свободы, необходимый для получения нужного багажа знаний и жизненного опыта.

Данная парадигма, при всех ее плюсах, имеет и свои подводные камни. «Рай» для детей оказывается столь привлекательным, что многие не хотят становиться взрослыми. Сохраняют прежний беззаботный стиль жизни, не углубляются в проблемы взрослого мира, решать которые должен «кто-то другой». Фактически паразитируют на придуманном старшими «счастливом детстве». Кроме того, что особенно актуально именно для России, — общество сегодня крайне туманно представляет, какие именно граждане ему нужны и каким образом их воспитывать. Как именно тратить долгие беззаботные годы «счастливого детства», чтобы они не развращали, а развивали. В отличие от того же Советского Союза, где имелось четкое представление, кто именно необходим для строительства «светлого будущего».

К счастью, концепция, что школа — это всего лишь место, предоставляющее «образовательные услуги» детям, поэтому учителя вовсе не должны никого воспитывать и ни за кого отвечать, уже осталась в прошлом. Однако проблема никуда не делась. Прежде всего, ни уровнем образования, ни пониманием общественных целей и задач преподавательский состав не соответствует каким-либо масштабным задачам. В школу худо-бедно вернули патриотическое воспитание, но в таком виде, как оно существовало в 80-е годы. Ни новых рецептов, ни новых слов не найдено, что вызвало законное отторжение у большей части самого педсостава и детей. Это происходит оттого, что государство само находится в замешательстве относительно того, чего именно оно хочет от подрастающего поколения и какие задачи перед ним ставит. Единственный понятный тезис, даже при плохой реализации, — необходимы патриотически настроенные граждане. Но дальше сложнее. Должна ли образовательно-воспитательная система нести какую-то морально-нравственную базу? Если да, то какую и как ее инкорпорировать прежде всего в головы самих учителей?

Если в советское время в массе своей школьные учителя превосходили по своему интеллектуальному и нравственному развитию родителей своих учеников, то теперь в лучшем случае они пребывают на том же уровне. Кроме того, вообще непонятно, какого рода образование должен получить сегодня будущий взрослый. У чиновников от образования много красивых слов про развитие, искусственный интеллект и цифровую Россию, но в действительности нет четкого представления и тем более плана, что именно они хотят от вверенного им подрастающего поколения. Потому как у государства не имеется вообще никакого образа будущего.

В этой ситуации своего рода «паузы» вся тяжесть и ответственность в воспитании детей снова ложится на семью. Потому нам сейчас особенно нужны крепкие, здоровые, благополучные семьи. Взрослые должны сбросить с себя чары потребительского рая, где детей надо всячески ублажать, развлекать, одаривать дорогими игрушками, старательно ограждая от реальной жизни и всевозможных обязанностей. Самое лучшее, что можно сделать для ребенка, — это сызмальства включить его в свою взрослую интеллектуальную и творческую жизнь. Как участника команды, который на своем уровне может и должен внести вклад в общее дело. Отчасти это напоминает возврат к детству старого времени, когда ребенок не выделялся семьей в отдельный неприкосновенный класс, а работал на остальных — с учетом, естественно, современной специфики. Как это было, например, в семействе гениального нидерландского художника Питера Брейгеля (да и многих других создателей художественных цехов): дети с ранних лет работали вместе с ним, попутно обучаясь ремеслу, и в итоге сами стали великими художниками. Так их отец сумел дать им не только хлеб, кров и родительскую заботу, но и смысл жизни и профессию.

КАК ДЕТСТВО ОТНЯЛИ У МИРА ВЗРОСЛЫХ

Прекрасное далеко в XX веке все-таки наступило. Но это был не победивший коммунизм или неолиберализм, а самое обыкновенное детство. Каждый из нас, вспоминая свои первые годы, невольно улыбается. Мы думаем о заботливых родителях, о первых открытиях, о встречах с прекрасным в природе и в искусстве. С теплотой вспоминаем детские сады и школы, двор, друзей и свои игрушки. Однако так было далеко не всегда.

До недавнего времени привычного нам детства не существовало. Детский труд, постоянные наказания, голод, лишения — спутники наших предков на протяжении всей истории. Мы попытались проследить, как детство стало, наконец, восприниматься как нечто самодостаточное и чего эта борьба за детство стоила самим детям.

Нам только кажется, что «детство» было всегда. На деле, оно, как особый период в жизни человека, оформилось в культуре и в государственной политике совсем недавно — к Новому времени. В дохристианском мире в большинстве цивилизаций новорожденный не имел права на жизнь по умолчанию. Ненужных младенцев, которые должны были стать лишними нахлебниками, буквально выбрасывали на помойку. Этот, кажущийся сегодня чудовищным, обычай был законсервирован в некоторых архаичных цивилизациях вплоть до XIX–XX века — например, в Японии. Фильм «Легенда о Нараяме», снятый в 1983 году и получивший «Золотую пальмовую ветвь» в Канне, рассказывает о том, что еще совсем недавно происходило в японской провинции.

Сюжет картины повествует о бедной деревушке, живущей исключительно в рамках заведенного там уклада и традиций. Драма картины разворачивается вокруг главной героини — старушки, доживающей свой век. Все жители деревни знают, что через год, когда ей исполнится 70 лет, ее собственный сын должен унести свою мать на гору Нараяму и оставить там умирать. Нам показывают метания сына, стойкость матери, осознающей ценность традиций, красоты Северной Японии. Кроме шокирующей зрителя главной линии фильма, там есть и другие не менее жуткие детали. Снег сходит на рисовых полях и обнажает трупики новорожденных мальчиков — их не на что кормить, и матери вынуждены выбрасывать малышей в снег. Почему только мальчиков? Потому что девочек можно выгодно продать — обменять на кусок соли.

Фактически феномен ребенка, обретшего право на жизнь по умолчанию, в Европе возник вместе с христианством — вспомним, Христос говорил «Будьте как дети!». Но до того, чтобы в жизни социума появилось такое явление, как детство, должно было пройти еще много веков. Все это время жизнь детей была крайне тяжела. Чудовищная детская смертность, когда в семьях в лучшем случае выживала половина детей, обуславливала сухое и прагматичное отношение к потомству. Ценность маленькой человеческой жизни зачастую стремилась к нулю. Она определялась условиями — прежде всего экономическими, в которых семья находилась на момент рождения ребенка.

С каждой новой генерацией феномен детства, во многом благодаря современной медицине, гигиене и, как следствие, уменьшению детской смертности, становится все шире и доступнее. И даже в самых бедных странах дети начинают восприниматься как дети, а не как «недоделанные», «недооформившиеся» взрослые (хотя и сегодня на планете еще много таких мест, как, например, бедные кварталы в Индии, где убивают нежелательных новорожденных девочек, а дети продаются и покупаются, как рабы). В итоге детство превращается в идеальное место, это почти что тепличная среда, «детская комната», в которую приятно возвращаться в течение всей жизни. Но как же относились к детям до того, как в культуре, наконец, сформировалось «детство»? И почему в какой-то исторический момент «детство» вдруг оказывается нужным и за него начинают бороться?

«НЕДОВЗРОСЛЫЕ»

Не являясь предметом особой рефлексии, феномен детства в зачаточной форме всегда присутствовал в культуре. В античности и Средневековье сложно проследить конкретику по детской смертности, вовлечению детей в основные социальные процессы. Однако определенное понимание вопроса дает нам отражение детей в культуре.

Миф — ключевой ее элемент — вписывает детство богов и героев в общую канву культурных сюжетов. Древние греки с их оформившимися возрастными категориями первыми создают широкий миф детства. Этот миф организует вокруг себя среду, в которой дети готовятся стать взрослыми и где само детство не обладает самоценным значением. В качестве примеров такой среды можно вспомнить общество Спарты и сходные «отборочные» образования, повторявшиеся на территории древнегреческих государств.

Эллинские космогонические представления, непосредственно связанные с образами рождения и детства, сделали нормой инфантицид — иначе говоря, убийство ребенка (в экстремальных случаях — массовое уничтожение). Миф выработал в общем-то достаточно рутинное отношение к инфантициду.

Кронос, пожирающий своих детей, Аполлон и Артемида, уничтожающие потомство Ниобеи, Геракл, в безумии убивающий своих отпрысков, — античность знает множество примеров закрепленного мифом инфантицида.

Лучший пример утилитарного отношения древних греков к детству — это история об Одиссее. Изображая сумасшедшего, чтобы избежать участия в военном походе, он все же останавливается, когда под его плуг кладут его новорожденного сына. Однако вовсе не любовь к маленькому Телемаху, как это может показаться, пересиливает страх Одиссея перед неизбывным пророчеством (Одиссею достоверно известно, что если он отправится в поход, то он обречен на 20 лет скитаний). На самом деле владыка Итаки испугался того, что смерть первенца прервет его царский род и навсегда превратит самого Одиссея в изгнанника.

Такое же отношение к детям сохранялось впоследствии и в Средние века. При этом, как писал французский историк Ф. Арьес: «Это не значит, что детьми вообще пренебрегали и не заботились о них. Понятие «детство» не следует смешивать с любовью к детям: оно означает осознание специфической природы детства, того, что отличает ребенка от взрослого, даже и молодого. В Средние века такого осознания не было. Поэтому, как только ребенок мог обходиться без постоянной заботы своей матери, няньки или кормилицы, он принадлежал миру взрослых». Детские образы Средневековья полярны и эпизодичны. Пропорции младенца Христа на иконах больше напоминают маленького взрослого, нежели младенца. Сами младенцы признаются греховными созданиями, и если они умирают до крещения, то их души отправляются в ад.

ИНИЦИАЦИЯ И СЕКС

Важнейшей частью всех архаических и предындустриальных обществ был образ инициации. Именно через инициацию ребенок становится взрослым, то есть человеком. Этот процесс, в отличие от образования и воспитания, «одномоментен», а не длится годами. Инициация, в отличие от воспитания, не состоит в передаче личного опыта, а заключается в символической социализации, то есть включении в состав коллектива. Инициация — экзамен на звание человека.

Согласно сходным традиционным представлениям, до сих пор бытующим у многих первобытных племен, новорожденный не имеет души. Знаковый французский этнограф Арнольд ван Геннеп отмечал: «[У некоторых народов] души умерших отправляются в особую область, но дети не могут туда попасть, так как у них нет души; они не могут даже стать демонами». Так родители отгораживались от смерти детей, часто наступавшей при родах или же сразу после них. Через некоторое время — от нескольких дней до 2–3 лет — ребенок ритуальным образом одушевляется, но, тем не менее, продолжает считаться чем-то, что всецело принадлежит матери и другим женщинам племени. После 7–10 лет ребенок отторгается от женской половины общества, и его начинают готовить к экзамену. Чаще всего это испытание сопряжено с выходом за территорию племени, то есть со своеобразным изгнанием, выходом в мир хаоса, который граничит со смертью. Вне племенной культуры как таковая инициация распадается, но ее элементы могут быть обнаружены в передаче поколенческого знания, опыта, имущества. Мы можем отыскать их и в исторических сообществах, и даже сегодня в окружающем нас мире.

Родоплеменной процесс детского «развития» соблюдался в Спарте. «Неодушевленные» младенцы, не соответствующие спартанским параметрам, отбраковывались, что не считалось убийством, ведь «души у них еще не было». Достигшие 7 лет мальчики изымались у своих матерей и воспитывались мужчинами, а значит, людьми, готовыми к Испытанию, которое проходило за пределами полиса.

Вслед за историческим развитием общества инициация фрагментируется и с каждой новой эпохой становится все более номинальным явлением. Так, для военного сословия инициация, а с ней и взросление проходит на поле битвы: «крещение огнем». Инициация крестьянина происходит со смертью родителя, когда сын становится новым хозяином, наследуя отцовское поле и ответственность. Для женщины инициация происходила на брачном ложе.

В итоге инициация встраивается в более поздний феномен воспитания, включающий в себя постепенную передачу родительского опыта, образование, то есть трансляцию знания, доступного обществу, и собственно инициирующие моменты — событийные, статусные и временные маркеры взросления.

Секс, кстати, до сих пор остается маркером взросления. «Я стал(а) взрослым» — фраза, повествующая о первом сексуальном опыте. Можно заметить, как этот маркер изымается из брачного контекста. Если раньше именно свадебный обряд с консуммацией считался переходным от девочки к женщине и от юноши к мужчине, то сейчас таковым считается первый сексуальный акт.

ДЕТСКИЕ ПОВИННОСТИ

Инициирующие механизмы отражают обратную сторону истории детства: истории детского труда, наказаний, участия детей в войне. Соответствие образу взрослого — задача любого инициирующего механизма, которые мы встречаем и в средневековой культуре, и в культуре новоевропейской, вплоть до массовой урбанизации, которая только и разрушает этот ритуал вместе с иными доиндустриальными традициями, но, увы, сохраняя образ ребенка как «еще не взрослого». По сути, становление взрослым, при всех инициирующих механизмах, с ним связанных, заключается в уничтожении внутреннего «невзрослого», то есть ребенка.

С самого нежного возраста к детям в прошлом применяется практика телесных наказаний, повсеместно неизжитая до сих пор. Литература фиксирует примеры 3–4-месячных младенцев, подвергавшихся разного рода физическому воздействию в воспитательных целях. Интенсивность воспитательных мер растет вслед за ростом ребенка, а ее инструментарий расширяется, ведь провинностей и причин для наказаний становится все больше. Мыслители прошлого, начиная от Платона и заканчивая епископом и богословом Аврелием Августином, единогласно выступают за телесные наказания, расписывая их неоценимый вклад в развитие личности, в том числе и своей.

Вплоть до ХХ века, начиная с двух лет, крестьянские дети работают и в поле. С машинизацией производства на мануфактурах и заводах, в шахтах и прочих предприятиях дети начинают работать не с двух, а с четырех лет. Суровый труд сызмальства толкает детей на попрошайничество и преступления, за что их затем отправляли на «исправление» в рабочие дома. Детский труд — труд более дешевый, поэтому в Великобритании, Пруссии, Франции в ХIХ столетии более 40 процентов от общего числа рабочих — моложе 18 лет. При этом рабочий день на британских фабриках составлял 13 часов и был одинаков для мужчин, женщин и детей. Привычных нам отпусков не было, а единственный выходной чаще всего существовал исключительно на бумаге.

МЛАДЕНЕЦ, СПАСАЮЩИЙ МИР

Тем не менее, параллельно всему этому на излете Средних веков в культуре запускается процесс переосмысления значения детства и статуса самого ребенка. Так, эпоха Возрождения – с ее нарочитым антисредневековым духом и любованием молодостью, столь выраженной в античном искусстве, — делает гигантский шаг на пути к детству. Ренессанс вводит, с одной стороны, реалистичные пропорции в изображении младенцев, а с другой — уподобляет их ангелам. Вслед за тем создается индустрия богатых игрушек и нарядов для детей, также способных выпятить статус семьи.

Религиозные мыслители Контрреформации выступают против подобного поведения. Их ответом становится воспитательный роман и новая поучительная литература, создающие идеальный образ взрослого, к которому необходимо стремиться. Вплоть до начала XX века романы, воспитывающие нравственные качества ребенка, входят в списки обязательного изучения.

В свою очередь баллада «Лесной царь», написанная Гёте в 1782 году, представляет собой первое явление в литературе полноценного детского персонажа. Вслед за Гёте появляется генерация немецких романтиков, обращающаяся к детству и создающая современный облик ребенка. Именно романтикам мы обязаны реабилитацией детства. Они создают для детей особую литературу, показывают значимость игры. В культуре романтизма также появляется идея детской комнаты, как особенного, выделенного во всем доме пространства, и детской библиотеки.

На смену популярности дидактических жанров приходят новые сказки, главными героями которых часто выступают дети. Читатель конца XVIII — начала XIX века открывает для себя не только экзотику отдаленных стран и экзотических островов, к которым его влекло Просвещение, но целый мир. Мир, который слишком долго оставался незамеченным. Мир человеческого детства. Всполохи сумрачного германского гения быстро проносятся по всей Европе, создавая национальные сказки нового типа, а вслед за ними и романы, посвящаемые детскому вопросу. Так рождаются отверженные беспризорники Андерсена, Диккенса, Гюго, которые прокладывают себе путь из романтизма в реализм.

Возможно, первым, кто заявил, что мир ребенка неизъясним и нам непонятен, был Артюр Рембо, противопоставив метущийся гений поэта спокойному созерцанию ребенка в стихотворении «Пьяный корабль».

Русский Серебряный век, во многом следующий Рембо, подхватил эту мысль, и детское сознание начинает уравниваться с сознанием гения. Постоянные обращения к себе-ребенку происходят у Анненского, Цветаевой, Есенина. Тот же Анненский и Мандельштам в нескольких своих стихотворениях обращаются к Богу-младенцу.

После Серебряного века в России массово появляется литература для детей. Двадцатые годы ХХ века — бум детской литературы, правда, с партийным уклоном. Тогда же начинают работать Чуковский, Маршак, Барто, совместными усилиями создавшие золотой век нашей детской литературы. Вместе с поэтами появляются педагоги, психологи и другие ученые, обращавшиеся своими интересами к теме детства и ребенка как такового. Усложняя систему знаний о маленьком человеке, прошлый век наконец создает то детство, которое знакомо нам с вами, — непростое, но и не мистифицируемое.

ГОСУДАРСТВО И ДЕТСТВО

Вместе с реабилитацией детства в культуре особый и окончательный шаг в этом направлении совершает государство. Как мы знаем, государственная политика в области детства — явление сравнительно недавнее. В странах Европы она складывается к середине — концу XIX века, вместе с первыми попытками развернуть масштабную социальную политику (первые такие инициативы мы встречаем в Германии времен Отто Бисмарка). Вместе с этим складывается и первичное понимание того, что такое права ребенка и как они должны быть реализованы.

Авторы книги «Социальная политика и мир детства в современной России» отмечают: «...Первичное понимание прав ребенка сформировалось через осознание особенности телесности ребенка. Ребенок должен быть накормлен — он не должен голодать. Ребенок должен получать регулярную медицинскую помощь. Передвижения ребенка должны регулироваться взрослым — с целью обеспечения безопасности. Ребенок не должен подвергаться физическому наказанию и насилию».

Вместе с тем возникает установка, чтобы защитить ребенка от ужаса индустриального капитализма. На этом фоне начинает разворачиваться общественная кампания, которая вылилась в ряд законодательных инициатив: так, первый принятый в Великобритании в 1834 году «Закон о бедных» (Poor Law Amendment Act) упоминает права детей на безопасность и семью, что впервые позволило хоть как-то законодательно ограничить детский труд.

Многочисленные протесты против чудовищных условий детского труда привели к тому, что уже к середине столетия условия труда детей улучшаются. Так, в 1847 году детский рабочий день в Великобритании сокращается до 10 часов (эта норма распространяется и на женщин). В Пруссии в 1853 году вступает в силу закон, согласно которому дети могут работать, начиная с 12 лет, и только 6 часов в день. В борьбу за прусских детей вступило военное ведомство: повальный детский труд среди низших слоев общества мешал набору юношей в армию.

В той же Великобритании уже в последней трети XIX века многие общественные организации развернули активную кампанию против матерей, которые фактически убивают новорожденных, оставляя их без ухода и питания, не ухаживают за больными детьми или применяют к ним физическое насилие. В какой-то момент в Палату лордов поступает подробный отчет о насилии над детьми в рабочих семьях. Так, в 1872 году был принят закон, ужесточивший наказание в отношении матерей-детоубийц. Однако долгое время считалось, что государство все же не имеет права прямо вторгаться в жизнь семьи. В частности, нормы викторианской морали прямо предписывали абсолютную непререкаемость авторитета отца, перед которым бессилен любой закон. Об этом же лорд Шафтсбери как-то сказал, что «неизбежность вмешательства в дела семьи кажется большим злом, чем все плюсы от защиты детей».

Переосмысление роли государства в жизни семьи — и, как следствие, усиление контроля со стороны власти — стало возможным вместе с возникновением демографической политики, которой посвятил свой первый том «Истории сексуальности» Мишель Фуко. По мнению философа, как только государство осознает экономическую значимость высокой рождаемости и низкой младенческой смертности, оно тут же начинает продумывать самые разные способы контроля, в сферу которого в первую очередь попадает именно семья.

Так, в начале XX века во многих странах Европы принимаются законы о наказании родителей, если те нарушили право ребенка. Устанавливается особое, «детское правосудие» — ювенальная юстиция. Вместе с тем, как отмечается в книге «Социальная политика...», «формируется система служб надзора за семьями, появляются специалисты, призванные контролировать поведение родителей... Появляются специальные закрытые институции, которые поддерживаются государством, — начинает формироваться государственная система общественного воспитания детей».

Таким образом, формируется концепция ребенка уже не только как хрупкого создания, а как потенциальной жертвы родителей. Моральный вред, который они могут ему нанести, начинает рассматриваться государством и обществом как куда более существенный. Отныне пафос государственной политики в области детства пронизан нравственным долгом. Налицо — «переоценка ценностей».

Последний перелом в области государственной политики в области детства происходит в 60-х годах прошлого века вместе с оформлением рыночных ценностей, когда провозглашается, что базовое право каждого ребенка — это «право на любовь», а также на достойное образование. Развернувшаяся либерализация социальной сферы привела к сокращению расходов на содержание учреждений общественного воспитания и к уменьшению нагрузки на систему социальной помощи.

ПРЕКРАСНОЕ ДАЛЕКО

Сегодняшнее детство — это время особого отношения к человеку. Особое нежное время, закрытое от всех угроз. Будто бы в средневековом святилище, окруженном вражеским войском, ребенок укрывается нами от всех тревог и забот, от лишений и обязанностей взрослой жизни. Конечно, XXI век пока не может похвастаться тем, что полностью изжил жестокое отношение к детям. Есть страны третьего мира, где, например, все еще массово практикуется детский труд. Однако глобальный сдвиг в понимании огромной значимости детства все же произошел, и это, быть может, единственное крепкое основание для того оптимистического взгляда на настоящее, которое предписывается прогрессом.

Дети сегодня мыслятся государством как общественный капитал. Можно сказать, что «детство» было подхвачено им из больших культурных веяний, чтобы на его основании построить свою демографическую политику. И теперь государство делает ставку на образование, а не традиционное воспитание. Новые воспитательные модели — это уже не передача родительского опыта, а преодоление его.

Но вот незадача: разрушение традиционной семьи привело к тому, что государству потребовалось привлечь огромные инвестиции для того, чтобы люди решались на создание семьи. Отныне не традиция, а материнский капитал, а затем строгий медицинский и социальный контроль за ребенком и его родителями стал постоянной головной болью государства, захотевшего взять под контроль рождаемость своих граждан. А вместе с этим и сама ценность «взрослости» оказалась под вопросом. Уже сейчас мы видим, как безусловный акцент на детстве в современной культуре породил целую армию «инфантов» — людей, которые всеми силами оттягивают вступление во взрослый мир.

Какие риски это в себе несет? Посмотрите на сотрясающие сегодня Запад беспорядки. Не видим ли мы на самом деле «восстание детей»? Толпа, которой что-то «не нравится», способная лишь к разрушению памятников (число которых скоро иссякнет) и грабежу ярких «игрушек» из магазинов. Они не выглядят как люди, которые могут сформировать какой-то план действий по изменению реальности и осуществить его. В этом смысле у них нет будущего. Их обманут, успокоят формальными уступками, как взрослые обычно уговаривают детей, и отправят обратно по их квартирам — на самом деле детским комнатам, где разозленные тридцатилетние дети успокоятся и вернутся к своим прежним игрушкам.

Материал опубликован в №6 газеты «Культура» в рамках темы номера «Детство»

Рисунки Владмира Буркина