Алексей ФИЛИППОВ

13.12.2021

Монархист и черносотенец Владимир Митрофанович Пуришкевич 12 декабря 1916-го, 105 лет назад, записал в дневнике: «Все утро провел в хлопотах: сначала ездил в Александровский рынок с женой на извозчике покупать гири и цепи...» Гири и цепи предназначались Григорию Распутину.

Тридцатого декабря по новому стилю (тоже круглая дата!) его застрелят, всем этим обмотают и спустят под лед. Распутин говорил: «Покуда я жив, будет жить и династия», — так и вышло. Владимир Митрофанович на это не рассчитывал. 

Но если взглянуть на тех, кто убивал Распутина, то станет ясно, что в 1916-м дела империи обстояли плохо. Это не железное братство реакционеров, вроде германских фрайкоров, сражавшихся с левыми после Первой мировой. Во дворце Юсуповых на набережной Мойки Распутина поджидали: богатый, как царь Крез, декадент; его друг либерал; великий князь, возглавлявший российскую сборную на Олимпиаде 1912 года и вошедший в историю как один из любовников Коко Шанель; офицер британской разведки; врач, по свидетельствам современников работавший на французскую спецслужбу… И ярый монархист, политический стиль которого был схож с манерой Жириновского. Судя по тому, каким разносторонним оказалось собрание здоровых национальных сил, собравшихся, чтобы убить Распутина, отечественные перспективы были откровенно плачевны.

О том, как именно происходило убийство, написано много. Сравнительно новой информацией является то, что доктор Лазоверт, сослуживец Пуришкевича по военному санитарному поезду, в будущем кавалер полученного французского ордена Почетного легиона, вместо цианистого калия начинил пирожные, которыми потчевали Распутина, аспирином. Доктор, некстати для заговорщиков, вспомнил о клятве Гиппократа. Мистическая сцена, когда Распутин с удовольствием поглощал лошадиные дозы яда, и ему ничего не делалось, таким образом, рассыпается.

Династия Романовых правила триста четыре года,  но такие персонажи, как Распутин и его предшественники, юродивый Митя Козельский, французский оккультист Папюс и французский же предсказатель и целитель Филипп Низье Антельм, до царствования Николая II при дворе не появлялись. Влияние мистички Юлианы Крюденер на Александра I было ограниченным и продолжалось недолго.

В связи с Распутиным принято поминать императрицу Александру Федоровну, женщину нервную, склонную к мистицизму, обратившуюся в православие со всем пылом неофита. Сибирский мужик, странник, побывавший и на Афоне, и в Иерусалиме, стал олицетворением чистой, искренней народной веры, а одновременно и настоящего, глубинного русского народа, напрямую обращавшегося к своему царю, — на фоне заговоров, мятежей и покушений это успокаивало. Распутин, безусловно, был глубоко кризисной фигурой, и проблема выходила далеко за рамки семьи Николая Александровича Романова, и в самом деле не вполне обыкновенной.

Упрямый, безвольный, нежно любивший жену муж. Очень волевая и очень недалекая, полная страстей, чужая родным мужа жена. Дочери, которых они держали при себе. Страдающий гемофилией сын — эта болезнь неизлечима и в наши дни... Семья-крепость, семья-ковчег, закрывшаяся от мира, ищущая опору вне своего круга. Отец семейства пытается расширить империю, как это делали его предки, и в результате получает две проигранные войны, последняя их всех и погубит. Жена понимает его слабость, пытается им руководить, но в результате получается только хуже. Результатом всего этого должен был стать глубоко укорененный в семье невроз. Тут были к месту и Митя Козельский с его туманными предсказаниями, и Распутин, останавливавший царевичу кровотечения.

Но дело все же было не только в семейных проблемах.

Александра I всю жизнь возил кучер Илья Байков, и царь хорошо нему относился. Кучер так с ним сроднился, что догадывался, куда надо ехать, по движению монаршей головы. Он ехал и молчал. Когда в ответ на кивок Байков сказал: «Знаю!», царь тут же отправил его на гауптвахту. Царь любил Байкова, Байков любил царя, но контракт между подданными и самодержцем не предусматривал умничанья и выражений близости. Народ безмолвствовал, и начинал отвечать, когда к нему обращались. При этом монарх не сомневался в существовании идеального, обожающего его народа — да так оно, на самом деле, и было. 

При Николае II многое изменилось. Монарх по-прежнему чувствовал себя хозяином земли Русской, а народ стал другим. Это уже не был народ-ребенок, который мог бунтовать против бар, но в царе видел отца. Городские рабочие относились к царю по всякому, крестьянство было ему предано — но при этом оно стало подведенной под государство миной. После великих реформ и отмены крепостного права деревенская жизнь стала лучше, сытнее, в быт крестьян вошли различные гигиенические практики. Крестьянские дети теперь умирали реже, крестьян стало больше. Это обернулось аграрным перенаселением и земельным голодом. В первую революцию по всей России пылали дворянские усадьбы, возникали крестьянские республики, карательные отряды пороли не покладая рук. Крестьянин все еще был верен царю, но потенциально он был его врагом. Это не столько осознавалось, сколько ощущалось вплоть до самого верха. Понимал это Столыпин, но его аграрную реформу свернули. А Распутин был олицетворением коренного, корневого, глубинного, живущего по старинке, преданного царю-батюшке крестьянина — не человек, а оживший миф. Такой человек был нужен царю и царице: перед ними было живое олицетворение тех, о ком писали консервативные публицисты.

Отчасти шарлатан, отчасти визионер, он был здравомыслящим человеком. Распутин отговорил царя от вмешательства в Балканскую войну 1912 года. Распутин был категорически против участи России в Первой мировой, и для этого ему не потребовался дар предвидения. Он так и остался мужиком, и отлично понимал, что мужикам война не нужна, а нарушать худо-бедно установившуюся рутину российской жизни крайне опасно.

Распутин был хамом, болтуном и сексуальным маньяком. Но это еще полбеды, хуже оказалось то, что жить ему выпало на заре эпохи масс-медиа, когда общественное мнение стали формировать газеты и популярные брошюры. То, о чем они писали, чудовищно трансформировавшись, превращалось в ходившие по всей России слухи и сплетни. Сначала это сделало его мегазвездой: последний крестьянин в распоследнем селе знал, что в Питере есть Гришка Распутин и с ним грешит царица. Война затягивалась, жизнь становилась все хуже. Распутин делался живым олицетворением глупостей и неудач монархии, и это пронизывало всю страну. От солдат на фронте до тех, кто в ночь на 30 декабря 1916-го ( 17 декабря по старому стилю) поджидал Распутина во дворце Юсуповых на Мойке. Учившемуся в Оксфорде миллионеру Феликсу Юсупову и учившемуся в Лозанне родственнику Льва Толстого, поручику Сергею Сухотину, Пуришкевичу и великому князю Дмитрию Павловичу казалось, что общая ненависть к монархии прежде всего связана с Распутиным. Лейтенант британской разведслужбы Освальд Рейнер, который, как считают многие исследователи, был вместе с ними, хотел выполнить свой долг и прикончить шарлатана, выступавшего за сепаратный мир с Германией.

Так и не решившийся отравить Распутина доктор Лазоверт мог бы им растолковать, что устранение симптома болезнь не излечит, но он, судя по всему, не был человеком большого ума.

Революцию ждали, ее боялись, на нее надеялись. Она бродила по России с 1905 года, в 1916-м ее жаркое дыхание стало ощутимым: бастовали рабочие, казаки отказывались их разгонять, шло брожение в столичных казармах, где ждали отправки на фронт плохо выученные и скверно накормленные запасные полки. Убийство Распутина сильно ударило по престижу монархии — говорят даже, что сделанные в него выстрелы стали первыми выстрелами Февральской революции. От 30 декабря до 8 марта по новому стилю, когда в Петрограде начались беспорядки, расстояние действительно небольшое. Как бы то ни было, но предсказание Распутина сбылось.

Еще он обещал человечеству бабочек-коршунов, летающих лягушек, страшное чудовище кобаку и эпическую битву между восточным князем Вьюгом и его западным врагом князем Граюгом. Григорий Ефимович фантазировал, как средневековый сказитель, причина была в том, что его культурный уровень оставался примерно таким же.

Остается верить, что до ужасной кобаки и Вьюга с Граюгом дело все-таки не дойдет.