Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

01.07.2014

На двери этой мастерской висит самодельный плакат: суровый мужчина в белом халате сжимает в кулаке инструменты — скальпель и кисточку. За ним на операционном столе истекает кровью пациент — картина. Ироничный собирательный образ реставратора нарисован лет 30 назад, однако до сих пор не потерял актуальности. 

Накануне профессионального праздника, который отмечается 1 июля, «Культура» побывала в реставрационной мастерской Государственной Третьяковской галереи на Крымском Валу и узнала, что заставляет людей выбрать нелегкую профессию и как придать картине экспозиционный вид при помощи утюга.

Вообще у Третьяковки есть мастерские и в Лаврушинском переулке. Там занимаются старыми картинами. А на Крымском Валу «лечат» работы XX века. По словам Владимира Бурбицкого, художника-реставратора, это даже сложнее:

— Иногда произведение XVI столетия восстановить проще, потому что мастера нашего времени могли использовать несколько сложных техник.

Мы разговариваем в отделе научной реставрации живописи ХХ века. На столе — огромная картина, на первый взгляд напоминающая работы фламандцев.

— Нет, это советский автор, Василий Яковлев, — объясняет Юлия Хомякова, художник-реставратор, «делающая» (на профессиональном жаргоне) картину. — Осенью пойдет на выставку «Магия тела» в Третьяковской галерее. Яковлев был нашим коллегой — заведовал мастерской реставрации в ГМИИ имени А.С. Пушкина, в «Грабарях». И увлекался живописью фламандцев. Готовил специальные лаки. Поэтому его картина такая темная. 

В мастерской — разгар рабочего дня. Пользуясь случаем, подглядываю за процессом реставрации. Юлия совершает непонятные для обывателя действия — гладит холст утюгом. Владимир Бурбицкий, видя мое недоумение, объясняет:

— Для укрепления живописи используется осетровый клей и папиросная бумага. Картину «выглаживают», чтобы клей, впитываясь, схватывал красочный слой. Заодно убираются деформации.

Работать так приходится долго — часа по полтора. Утюги — тяжелые, чугунные. Хранятся они в необычном месте. Владимир проводит меня в уголок, где висят полотна, написанные самими реставраторами. Открываем холодильник. Морозильная камера забита старыми утюгами.

— Я тоже их, кстати, собираю, — говорит Владимир. — На даче уже штук двадцать.

На некоторых этапах реставрации нужен именно холодный утюг. Впрочем, прежде чем браться за картину, следует выполнить несколько действий: сфотографировать работу, занести все данные, в том числе о состоянии холста и рамы, в паспорт, похожий на увесистую тетрадку. Затем собирается реставрационный совет: специалисты решают, какие технологии использовать. Единого рецепта нет. С одной стороны, реставрация — ремесло, требующее умелых рук и гигантского терпения: при мне художник Елена Буриличева скальпелем, по щепочке, очищает холст Самохвалова от фанеры, на которую он был наклеен. С другой стороны, каждый раз приходится решать своеобразную головоломку. Ведь растворителем можно не только аккуратно убрать грязное пятно, но и ненароком смыть краску.

— После укрепления холст, если плохо сохранился, дублируется — наклеивается на новый, — рассказывает Валентин Максимов, заведующий сектором нетрадиционных технологий живописи. — По правилам мы переносим все надписи, которые были на обороте. Даже с орфографическими ошибками.

Когда холст укреплен, мастер подводит грунт туда, где откололась краска. В коммерческой реставрации — например, для аукционов — художники иногда «дорисовывают» картину, если неизвестно, что было на месте утраченных областей. Музейные правила самоуправство запрещают. Главный принцип — поменьше вмешиваться в работу автора. Если нельзя выяснить, как изначально выглядело произведение, белые пятна просто тонируют — чтобы они не зияли, мешая восприятию. Вообще реставраторы обижаются, если сказать: восстановленная работа выглядит как новая. Картине должна быть присуща «патина времени», дабы не возникало ощущение новодела.

Жизнь восстановленного произведения длится в среднем 50 лет даже при хороших условиях хранения. Затем оно снова окажется в мастерской. Впрочем, реставратор обязан сделать все, чтобы прошедшая через его руки картина как можно дольше была в сохранности. Как шутят в профессиональном сообществе, они и хирурги, и терапевты. Аналогия с врачами не случайна. На столах можно увидеть не только скальпели, но и, например, здоровенный трепанационный нож. Реставраторы говорят, что он используется для «раздублирования»: если работа была приклеена на фанеру и теперь ее нужно снять.

— Когда мы в белых халатах идем по галерее в будний день, — смеется Владимир, — посетители нередко восклицают: «Ой, кому-то стало плохо!»

— Вообще реставратор — многогранная профессия, — продолжает Елена Буриличева. — Не просто ремесленник. Нужно быть  искусствоведом, химиком, художником. И даже математиком — чтобы соблюсти пропорции при изготовлении клея. В профессию идут сознательно.

При этом самые важные навыки получают не в училищах и вузах, а на месте, по старинке — из рук в руки. 

— Пришла сюда 25 лет назад из «Пятачка», — рассказывает Юлия Хомякова. — Так называют Художественное училище памяти 1905 года. Почти вся наша мастерская оттуда. Сначала хотела быть кинооператором, но мама отговорила: мол, камера тяжелая, как же ты ее таскать будешь? Профессию реставратора выбрала потому, что она казалась безумно романтичной. И ни разу не пожалела.

— На самом деле, работа трудная. Лишь на первый взгляд кажется: тяжелее кисточки ничего поднимать не надо, — говорит Елена Буриличева. — Но рамы, да и сами картины бывают очень тяжелыми. У нас бесполая профессия. Женщины знают, что такое молоток, дрель, шуруповерт. Мужчины хорошо шьют и гладят. В одной газете даже написали: реставраторы — лучшие мужья.

Работа еще и вредная. Над потолком мастерской — вытяжки, в углу одиноко висит противогаз — видимо, им пользуются нечасто. Мастера признаются — хоть и приходится дышать растворителями, но работать в респираторах неудобно. 

— На первом занятии в училище легендарный реставратор Галина Сергеевна Клокова сказала: откройте тетради, запишем, чем вы будете болеть, — вспоминает Юлия Хомякова. — Аллергии, кожные проблемы... Исписали полтора листа, после чего два человека перешли на другое отделение. В Третьяковке сразу попала на реставрацию «Принцессы Грезы» Врубеля. Вытяжек тогда не было. Однако поскольку мама работала в химпромобъединении, я принесла противогазы. Растворители распыляли в них.

— Коллеги, занимающиеся монументальной живописью, рассказывали, что им пришлось работать в барабане храма, — продолжает Владимир Бурбицкий. — Замкнутое пространство, вентиляции нет. Расчистку делали спиртом. К вечеру все оказались в веселом расположении духа. Вообще реставрация живописи менее вредна, чем, например, работа с иконами: последние написаны красками, которые со временем перестают поддаваться большинству растворителей.

Очень токсичной считается и реставрация графики. Перехожу в помещение по соседству — мастерскую, которой заведует Валерий Силаев. Там возвращают к жизни акварели, пастели, рисунки углем...

— Работаем с очень вредным материалом — хлорамином. В Англии он запрещен. Особенно противопоказан девушкам, которые еще не рожали. У нас в мастерской работают, кроме меня, одни барышни. За некоторыми мы наблюдали с училища, ходили к ним на диплом, выбивали ставки. Подобные таланты — наше будущее. Вообще мужчин — реставраторов графики в стране немного. У девчонок руки маленькие, аккуратные. А с мужской лапищей только скульптуры восстанавливать.

Реставраторы называют себя в шутку бойцами невидимого фронта. Это не преувеличение: именно они бьются за жизнь пораженных плесенью картин (грибок приходится травить катамином), наращивают оторванные куски бумаги, убирают въевшуюся пыль. Без их согласия работа не может уехать на выставку: они должны убедиться, что она выдержит путешествие. Их редко упоминают в каталогах и еще реже осыпают знаками признания.

— Покойный директор Третьяковской галереи, Королев, — вспоминает Юлия Хомякова, — как-то на открытии выставки нас похвалил. Говорит: а еще хорошо поработали дворники и реставраторы...

Но они все равно продолжают свой нелегкий труд. Увидев реставрационную кухню, понимаешь: конечно, первенство автора неоспоримо — только он может дать шедевру жизнь. Но продлить ее, сделав картину доступной для потомков, — не менее нужное и благородное дело.