Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

04.04.2014

Одно из центральных событий «Фотобиеннале-2014» — выставка Владимира Лагранжа «Оттепель». В ЦВЗ «Манеж» показан «золотой фонд» легенды отечественной фотографии. Мэтр недавно вернулся из Бразилии, где первым из русских фотографов удостоился персональной выставки. И поговорил с «Культурой» о любви к людям, магии черно-белого снимка и роли случая в судьбе художника.

Несколько лет назад теплые ностальгические фотографии Лагранжа обрели еще больше поклонников благодаря трогательному кадру. Снимок пухлощекого ребенка, основательно закутанного для прогулки на морозе, с доброй иронией называется «Бабуля» (1961). Он был сделан в Александровском саду: как признается мастер — на бегу.

Лагранж: Это фото появилось случайно: шел, увидел, снял. В нем нет ничего, кроме дани эпохе. Никакого особенного света, игры теней или броской композиции… Рядовой кадр, который долгие годы лежал невостребованным. А лет пять назад на выставке произвел фурор.

культура: Ваши герои, как правило, люди простые...
Лагранж: Когда двадцатилетним пришел работать в фотохронику ТАСС, все направления — промышленность, сельское хозяйство, образование, спорт, искусство — были разобраны. Поехал на ламповый завод. И сразу же получил подзатыльник от коллеги, который занимался этой тематикой. Оставалось найти что-то свое.

культура: Предпочитаете «ловить момент»?
Лагранж: Была и работа, требующая подготовки. Например, известный кадр «Голуби мира» (1962). Вспомнил о школьной традиции гулять после выпускного вечера до утра. Москва была тогда безопасной. Мы с приятелем рано встали, захватили пшена. Приехали на Красную площадь и, прикормив голубей, попросили группу школьников по команде сделать шаг вперед — чтобы птицы взлетели. Но тут показались мои коллеги, которые повели себя слишком вольно. Команду «бежать» дал кто-то из них — неожиданно для меня. Однако вмешались высшие силы: кадры не получились — голуби или закрыли лица ребят, или взмыли слишком высоко. А фотография стала моей визитной карточкой.

культура: Вам приходилось снимать в заводских цехах, колхозах, коммуналках…
Лагранж: Часто готовил репортажи о рабочей молодежи. Это очень трудно: в реальной жизни они не ходят группами, а для снимка нужно всех собрать и сделать так, чтобы они вели себя естественно. Подобные задания не любил, но отказаться не мог. И придумал прием: снимаешь как можно дольше, они устают, забывают про тебя. А потом говоришь: «Ребята, все!» И в этот момент люди меняются — у них гора сваливается с плеч. И можно сделать пару-тройку живых кадров. Но подобной хитростью пользовался нечасто.

культура: Легко находите общий язык с людьми?
Лагранж: Иногда это случается почти бессознательно. Однажды поехал на Западную Украину — делать пасхальный репортаж из женского монастыря. Поначалу ко мне отнеслись настороженно — все-таки обособленный мир. Ходил по территории, устал. Вижу — монашки чистят картошку. А у меня был с собой перочинный нож. Подсел к ним без всякой задней мысли и немножко помог. Расспросил, как зимой живут. И неожиданно почувствовал к себе другое отношение. Если человек для тебя важен, нужно познакомиться, поговорить.

культура: Ваши фотографии отличает теплое отношение к героям...
Лагранж: Повезло с примерами: я воспитывался под влиянием старшего поколения. Работал с очень порядочными людьми, прошедшими войну. У них были совсем иные ценности, честные взгляды. В фотохронике ТАСС сложился прекрасный коллектив.

культура: Отчего же Вы перешли в журнал «Советский Союз»?
Лагранж: В то время это был единственный отечественный «глянец». Множество иллюстраций, рассказывавших иностранцам о жизни в СССР. Мне нравилось, что фотографии печатали очерками. Я сделал для журнала пробную съемку нового «Дома игрушки» на Кутузовском проспекте и получил предложение перейти. Правда, оказалось, что работать придется внештатно — без зарплаты. Позвонил жене Нине и спросил: «Как быть?» Она ответила: «Ничего, проживем на мой заработок». К счастью, уже через три месяца меня пригласили в штат, хотя некоторых репортеров не брали годами. Проработал там 26 лет.

культура: Что было потом?
Лагранж: Рухнул Союз, и журнал закрылся. Я ушел от репортажа в 1995 году. Последним местом работы стало французское агентство Sipa Press, где я часто спорил с шефом, спрашивая: «Зачем Вы заставляете меня снимать рынки, разруху… Да, это броско. Но неужели не очевидно, что жизнь страны к этому не сводится?» Как настоящий представитель капиталистического общества, он отвечал: «Зато такие кадры хорошо продаются».

культура: Вы больше не фотографируете?
Лагранж: Был перерыв. Но когда поехали с женой в Италию к сыну, вновь взял камеру. Правда, на Западе, как, впрочем, и у нас, стало сложно снимать незнакомых людей. Могут закрыть рукой объектив или попытаться вырвать технику. Сам неоднократно сталкивался. Теперь, когда сижу в кафе, подкладываю под фотоаппарат зажигалку, делаю вид, что разговариваю, и незаметно нажимаю на кнопку. К сожалению, страдает композиция — приходится полагаться на удачу. А ведь в 64-м, оказавшись во Франции, я снимал совершенно свободно. Раньше люди воспринимали внимание со стороны фотографа как подарок, с удовольствием позировали. Теперь появилось недоверие — что, мол, он потом с этими кадрами сделает… У меня же на лбу не написано: «Ребята, я вас люблю!»

культура: Вы почти всю жизнь посвятили черно-белому фото. Это сознательный выбор?
Лагранж: Нет, просто не было выхода: иначе пришлось бы снимать на плохую цветную пленку, на которой, например, небесно-синий василек получался фиолетово-красным. Я не делаю культа из черно-белой фотографии, но она мне нравится. Лаконичная, заставляющая включать воображение, жесткая и при этом пластично-мягкая... У нее много граней. Но и цвет не отвергаю. Вспомните картины Мартироса Сарьяна — от них исходит почти бразильский жар, чего бы мы не почувствовали, если бы они были черно-белыми. Последние годы увлекаюсь макросъемкой, фотографирую цветы. Их тоже нельзя смотреть в монохромном варианте — будут похожи друг на друга.

культура: Кстати, в этой «цветочной» серии Вы раскрываетесь с очень неожиданной стороны.
Лагранж: Несколько лет назад в Москве у меня была совместная выставка с репортером Magnum Марком Рибу. Я прежде ничего не слышал о нем, он, в свою очередь, не знал меня, но организаторы показали наши лучшие работы на одной площадке, заметив в них перекличку. Позже мы с женой побывали у Рибу дома в Париже. И оказалось, он тоже теперь снимает цветы. Правда, я этих фото, как и Марк моих, так и не увидел.

«Оттепель»