По данным The Art Market за 2017 год, объем мирового арт-рынка составляет почти $64 миллиарда. Из них больше всего — 40% — приходится на США. На втором месте Китай (21%), на третьем — Великобритания (20%). А вот позиции России здесь очень блеклые — она аккумулирует всего один процент. И это несмотря на то, что российское искусство в целом пользуется спросом. С чем связана такая бедность отеческого арт-рынка? Об этом мы поговорили с Петром Барановым, искусствоведом, куратором выставок и художественных проектов, специалистом по русскому искусству XVIII–XXI веков.

— Как вам кажется, что не так с российским арт-рынком? Почему он пока находится где-то в маргиналиях глобальной культурной индустрии?

— Главным образом потому, что нет у нас пула потенциальных покупателей, которые бы пришли и потратили два-три миллиона долларов на художников ни из России, ни из других стран. С этой точки зрения мы не являемся конкурентоспособными. То есть искусство есть, мастера-художники есть, а вот арт-рынок, сопоставимый с зарубежными аналогами, отсутствует.

В СССР, например, государство играло здесь ключевую роль. Тогда существовала госсистема продажи-покупки произведений искусства. Сегодня, естественно, в музеи искусство никто не закупает. Художники ищут сами, что бы продать да как бы прожить. При этом коммерческих галерей как таковых тоже не появилось в большом масштабе.

— А какую роль играет галерея на этом рынке?

— Она создает особое поле — пространство для самоопределения и самопродажи художника, для общения с нужными людьми, в первую очередь с галеристами. То есть вас продает уже не ваша жена, вы сами и еще пара ваших друзей, а этим занимается профессиональная галерея.

В Москве галерей профессиональных не то что раз, два и обчелся. Их попросту нет. Все эти «Винзаводы», галереи «Триумф», Cube — они не работают как галереи в традиционном виде, у галерей нет со всеми художниками договоров, и раскрутка — это только сделать выставку, а не полноценный PR. При этом культуры приобретения шедевров у нашего покупателя/коллекционера нет. Нет людей, которые постоянно покупают искусство.

Те художники, а их мало, которые все-таки работают в мире современного искусства, стали, наверное, игроками какого-то российского рынка. Но этот рынок все равно становится все менее интересным. А вместе с ним угасает и культура покупателей, вроде как оформившаяся в конце девяностых — начале нулевых.

— Может быть, люди в России просто стали беднее?

— Нет. Просто те, кто хотел, уже все купили. И стенки дома уже все завесили. А вот настоящих людей, которые мыслят за пределами своей резиденции, которые действительно коллекционируют в большом смысле этого слова, как, например, за рубежом, — таких мало.

К этому добавляется практика, что сейчас люди стараются избавляться от своих старых коллекций. Шишкин им уже не нравится. Кабаков и Булатов — надоели. И происходит это потому, что в свое время им продавали в основном нерадивые люди, которые делали такой серый и во многом бездумный бизнес. Продавали втридорога. И сегодня, когда рынок искусства упал и в России, и в мире в целом, картина складывается неприятная. Условно, раньше продавали тебе полотно за десять рублей, когда оно стоило пять. А сейчас такую живопись и за рубль не продашь.

Что касается глобального арт-рынка, то он, конечно, очень сейчас масштабный, особенно в Америке, Англии, Китае, Европе, Индии, арабских странах. Но это не потому, что там водятся деньги, а у нас их нет. У нас на самом деле денег порою даже больше. У нас, повторюсь, культуры приобретения не появилось.

У каждой галереи должно быть около 10–50 покупателей, по международным стандартам, такой костяк. Покупающих на регулярной основе. То есть у галереи должно быть как минимум 5–10 дорогих приобретений в месяц. Тогда ты можешь ее содержать.

В этом смысле очень хорошая есть в интернете статья Айданы Салаховой, лет 10 назад изданная. Там она рассказывает, как содержала свою галерею. Обходилось ей такое удовольствие где-то в 50 тыс. долларов в месяц. В принципе, и сегодня эти 50 тыс. — релевантная цифра для содержания галерей. Туда входят и паблисити, и печать каталогов, и раскрутка.

Самое важное здесь — участие в международных коммерческих арт-фестивалях — TEFAF, BRAFA, ARTBAZEL и т.д. Какие-то проходят раз в год, где-то — два раза в год. И если говорить о рынке в целом, можно просто открыть любую такую историю и посмотреть, из каких стран там есть галереи, из каких нет.

Из нашей страны есть несколько галерей типа HERITAGE Кристины Краснянской, «11.12» Александра Шарова, которые пытаются влиться в мировой рынок. А так в основном никто даже из страны не выезжает. При этом предоставлять российской галерее место тоже становится все менее выгодным. Потому что если встанет выбор предоставить место российской галерее, пусть и с хорошими картинами, или, допустим, слабой галерее из Индии, отдадут, скорее всего, им. Ведь на выставку она гарантированно привезет 10–20 богатых индусов, которые купят по нескольку картин в каждой галерее.

— А как дела обстоят со случайным человеком, новичком для этого рынка? Положим, я — молодое дарование, современный российский художник. Пишу картины и хочу на этом зарабатывать...

— Во-первых, работайте над самопрезентацией. Сделайте неплохой «Инстаграм» со всеми произведениями, которые вы уже создали. Засылайте свои картинки по всевозможным онлайн-галереям и попробуйте пройтись по трем точкам — WINZAVOD, Cube, ну и на самый верх — дойти до «Триумфа».

Во-вторых, общайтесь с людьми. Знаете, Ларри Гагосян — одна из самых крупных фигур глобального арт-рынка, крупнейший арт-дилер и галерист, в одном из своих интервью сказал очень хорошую вещь: «Я каждый день просматриваю 200–300 художников с утра и раз в год нахожу кого-то». Поэтому предлагайте себя. Кому и где угодно.

Понятно, что любой арт-рынок начинается с твоих друзей. С их родителей, ну и по нарастающей. Дальше разговор идет о том, действительно ли вы талантливый художник или среднестатистическое «холст–масло», которое при всей раскрутке больше 1000 долларов за картину не принесет. При этом, конечно, очень важен и коммуникативный фактор. Всегда смотрят, адекватен человек или нет.

Понимаете, сначала я вижу картину, которая мне нравится. Затем я говорю, что хочу познакомиться с художником. Дальше встречаю человека, и если, мягко говоря, мне он не очень симпатичен, то все, на этом этапе уже отсев. Я ведь куратор, и мне нужно раскручивать художника, человека. И если мне он не нравится, я с ним в одну лодку не сяду. Будь он хоть тысячу раз гений — я завтра найду еще двух потенциальных гениев поадекватнее и сделаю из них что-то настоящее. Это не шутка, это правда. Желающих стать гениями намного больше, чем людей, которые их раскручивают.

— То есть рынок в России все же конкурентный?

— Наоборот, рынок настолько маленький, что в него просто так не вольешься. Ты здесь действительно должен быть суперодаренный: и с искусством на «ты», и в продаже не профан, и в коммуникации адекватен.

Я как куратор, человек, который собаку съел на популяризации и развитии художников, общаться буду далеко не с каждым. При этом, если ты мне скажешь, что у тебя нет, положим, 100–150 картин, я с тобой и говорить не буду. Ты мне неинтересен как художник. Потому что в первую очередь должен быть объем товара.

Ты же не можешь продать один апельсин и построить вокруг него бизнес. Тебе нужно купить сразу промышленную партию апельсинов. Также обстоят дела и с галеристом, дилером, куратором — в нашей профессии нужен объем. Количество такого товара, на качество которого ты скажешь: «Вот это то, что нужно!». К сожалению, в России объем товара у всех ниже среднего. У молодых художников — тем более. Вот и раскрутиться им тяжеловато.

— Насколько я понимаю, на риск идут не только художники, но и галеристы. Потому что каждый раз это лотерея. Почему же тогда этот рынок удалось выстроить в Европе и Америке?

— Давайте начнем с того, что арт-рынок никогда не будет падать. Люди, которые им занимаются, гарантируют определенные вещи. Галеристы, играющие с большими деньгами, — я имею в виду 100 тыс. долларов, миллион долларов за один предмет. За ними стоят галереи с многолетним опытом, а то и опытом нескольких поколений одной семьи, которая занимается этим уважаемым делом. Они как бы говорят: «Это реальная история». И вы в нее верите.

У нас же такого нет. Наш арт-рынок выпорхнул из-под крыла советского государства только в 1989–1990 годах. По факту же этого арт-рынка у нас до сих пор не сложилось. Он все еще просыпается, как бы ворочается, появляется. Вот и сравните, наши 30 лет и несколько веков там.

Если вы сегодня откроете галерею, то завтра продадите в лучшем случае одну картину. Через два года вы продадите десять. А через десять лет вы каждый день будете продавать по одной картине. Здесь — это уже вопрос вашей личной амбиции, харизмы и умения поставить себя на этом рынке. Потому что галерист в первую очередь продает именно себя как товар. А не то, что висит на стенке.

— На арт-рынке огромную роль также играют аукционы. Почему в России с аукционами так туго?

— Аукционы — это продолжение и закономерное следствие галерей. Действо происходит на следующем этапе, когда есть много клиентов, которые борются за один предмет. У нас могу припомнить только сильного галериста и бизнесмена Владимира Овчаренко, который осилил и аукцион VLADEY, и новую арт-ярмарку COSMOSCOW.

Чем на самом деле занимаются аукционы? Тем, что собирают первоначальные предметы. Дальше показывают их на выставке с таким посылом: «Посмотрите, вот такие шедевры мы продаем». А дальше включаются люди — коллекционеры. И вот начинается битва за лоты и соревнование рук.

А у нас сейчас нет шедевров, которые бы стоили миллионы долларов. Нет их как класса, потому что нет площадок, где бы эти шедевры можно было показать. Поэтому хотим мы продать того же Шишкина — звоним нужному человеку и продаем без всякого аукциона. Кроме того, у нас просто нет коллекционеров, готовых оставлять хотя бы по 100–200 тысяч долларов за один предмет.

— Можете привести пример истории действительно процветающей галереи? За счет чего она сделала свое имя?

— Рецептура такова. У любого арт-успеха есть три опорные точки: время, человеческая энергия и люди, которые тебя окружают. Любая история успеха завязана на эти три параметра. Сейчас на первом месте в мире — галерея Гагосяна, которую я уже называл. У них годовой оборот, насколько я помню, два миллиарда долларов.

На втором месте — сразу две галереи: галерея Татинцяна — она, кстати, представлена в Москве на Серебрянической набережной Яузы — и третья галерея — Гмуржинска в Швейцарии. Это галереи с именами собственными, отсылающими к их основателям. Я считаю этот момент, наряду с фактором времени, наиболее насущным для арт-бизнеса.

При этом, кстати, любопытно, что изначально многие галереи открывались за счет нелегальных денег, которые потом через искусство становились легальными. Например, в 60–80-е годы в Америке вращалось очень много кокаиновых денег. Сейчас, конечно, это все уже давно легальная история. Но в какой-то момент именно «легкие» деньги были вложены, к примеру, в помещение, в здания галерей и помогали им жить первое время.

Наконец, огромную роль играет репутация, и в первую очередь галериста. Например, есть одна очень хорошая книжка, написанная лет 10 назад, про арт-рынок. И в ней есть одно интервью как раз с Гагосяном, в котором он рассказывает, как звонит своей помощнице и говорит, что ей нужно позвонить условному Васе и сказать, что он лично советует ему купить такую-то картину. Помощница звонит Васе и говорит: «Я имею поручение от господина Гагосяна, который говорит, что вы должны купить вот эту картину художника N». Тот спрашивает, сколько она стоит, перечисляет деньги, а потом через месяц условно приезжает за ней и забирает. То есть приобретает он ее заочно, не видя ее, полностью доверяя выбору Гагосяна.

— Музеи какую роль играют в том, как функционирует арт-рынок?

— В каком-то смысле самую главную. Музей подтверждает качество искусства: делает официальный пруф на международном государственном языке. Если твоя персональная выставка прошла в краеведческом музее города N — это не считается. А вот если она, господин художник, прошла в Эрмитаже, то вы до некоторой степени теперь небожитель. Если вы имеете свою прижизненную персональную выставку в Третьяковской галерее, в Русском музее, в Эрмитаже, в Пушкинском музее, то вы являетесь игроком мирового уровня.

При том, что рынка у нас как бы нет, русские художники, имея свои персоналки, уже вырываются в рейтинг экстра-класс. Ведь наши передовые музеи не могут показывать «Васю» простого, и любой, на первый взгляд, «Василий» должен превратиться в новый бренд.

А дальше качество опять заменяется количеством: чем чаще у вас проходят выставки в мировых музеях, чем больше у вас каталогов, подтверждающих эти выставки, тем громче ваше имя. Причем каталог становится синонимом выставки. Если вы провели показ в Пушкинском музее, будьте добры, предъявите мне документ о вашем «пушкинском» пребывании.

— И таким образом ты как бы легализуешься в арт-пространстве?

— Стопроцентно. Обозначим это как некий арт-легалайз. Именно через музеи. Но до того, чтобы дойти до уровня Третьяковской галереи, тебе надо хотя бы лет сорок прожить в искусстве, сделать столько произведений, чтобы они действительно смогли там экспонироваться. Игра достаточно сложная, но стоит свеч. И больших денег.

— Выходит, просто должно пройти еще больше времени, чтобы в России закрутился по-настоящему крупный арт-рынок?

— Нет. Под лежачий камень вода не течет. Смотрите. В Лондоне в год пропорционально открывается десять галерей, а закрывается 12. В Лондоне в год появляется со всего мира по нескольку тысяч новых художников и несколько сотен галерей, которые открылись и закрылись. Так же происходит в Берлине и Нью-Йорке. Там чувствуется динамика, пульс. У нас если открывается галерея, это уже событие. Причем событие общероссийского масштаба, о котором знает вся арт-тусовка. А ведь галерея как таковая ничего за собой еще не несет. Несут люди.

К этому действительно надо прийти: надо понимать, что ты делаешь, что у тебя есть бюджет хотя бы на два-три года, чтобы существовать в определенных рамках. Это во-первых. А во-вторых, чтобы у нас арт-рынок появился, должна быть очень большая поддержка государства. Потому что если государство не поддерживает свою культуру, она будет кормить чужую культуру. Посмотрите, что происходит сейчас в Третьяковке. Мы ведь безотрывно читаем в «Телеграме» новости оттуда с утра до вечера. Уже даже скучно стало.

А на самом деле, когда нет поддержки, нет государственной идеологии, то дальше теряется смысл поддержки своего искусства. Китайцы никогда в жизни не пустят на свой рынок европейских белых людей. Американцы не пускают в таком глобальном количестве кого бы то ни было. Когда зарождалась культура Америки после войны, то спецслужба ФБР — это исторический факт — курировала раскрутку всего американского искусства. Того же Джексона Поллока, Энди Уорхола и всех остальных. Это было прямое вливание денег через галереи, арт-рынок, музеи.

А знаете, сколько сегодня таких «Энди Уорхолов» в России? Десятка два я вам найду — и они будут звучать, кричать и эпатировать. Но ко мне никто ни разу не пришел и не сказал: вот 9 миллионов долларов — начинай развивать наше искусство. А это должно прийти от государства. Должны сказать сверху, мол, вкладывайтесь в нашу культуру, потому что нам сегодня это нужно, а все остальное организую, ведь процессу обучен.

Условно говоря, то, что сделал Шойгу с армией, должно произойти сегодня в изобразительном искусстве. Но так как искусство у нас вообще не замечается никем «наверху», то и активных действий не наблюдается. Вся наша культура теперь измеряется театром и кино. Это, кстати, не очень правильная позиция, на мой взгляд, потому что театр и кино — это моментальная культура, а вот изобразительное искусство — это для истории, на века.

Самое интересное заключается в том, что у нас сейчас идет настоящее художественное Возрождение. Можно набрать пул из 30–40–50–100 художников по всей стране, а раскрутить их при государственной поддержке несложно. Леонардо да Винчи не рождаются в чистом поле. Гении появляются только в большом сообществе, которое формируется во многом государственными инвестициями.

Материал опубликован в № 12 печатной версии газеты «Культура» от 24 декабря 2020 года в рамках темы номера «Экономика культуры: как культура превращается в индустрию?».