Музей представил три выставочных проекта — размышления о новой эпохе, к которой нам еще предстоит привыкнуть.

Импульсом для новых выставок в «Гараже» послужила, как несложно догадаться, пандемия: когда год назад весь мир ушел на карантин, большинство музейных проектов, связанных с международным обменом, зависли на неопределенный срок. В итоге идеи пришлось черпать буквально из воздуха — того, что занимало умы людей по всему миру. Из нынешних выставок лишь первая российская «персоналка» Давида Кларбаута формально не имеет отношения к «новой нормальности» — его видеоработы были сделаны в 2007–2018 годах. Однако бельгийский художник пророчески отразил явления и тренды, которые обнажил нынешний пандемийный кризис.

Эпоха «темной оптики»

О Кларбауте в «Гараже» давно мечтал куратор выставки Валентин Дьяконов. Кстати, в этом году зрители увидят работы еще двух видеохудожников — Родни Грэма и Софии аль-Марии. «Для нас это шанс узнать, что сегодня происходит с видео. И он, наверное, никогда бы не выпал, если бы не ковид и не карантин. Видеовыставку можно легко перевезти через границу и сделать на «удаленке», без визита художника в Москву», — рассказал «Культуре» Валентин Дьяконов.

Работы Кларбаута, показанные на его «персоналке» «Невидимый звук», исследуют возможности фотографии. Обладающая лишь двумя измерениями, она тем не менее способна сделать «зримой» даже звуки. Например, мы понимаем, что взрыву конфетти предшествовал хлопок («Конфетти», 2015–2018), а сцене, изображенной в работе «Тихий берег» (2011), — громкий всплеск воды. Кроме того, художник, показывающий одно и то же событие с разных ракурсов, заставляет не просто усомниться в документальности снимков, но — в совершенно постструктуралистском духе — навсегда забыть о ней.

— После работ Кларбаута понимаешь о фотографии больше, чем после многих книг, — рассказал «Культуре» Валентин Дьяконов. — Кларбаут придумал термин «темная оптика». По его мнению, в 2010 году произошел очередной технологический переворот, касавшийся манипуляций с изображениями. И если раньше фотография подвергалась структуралистской или политической критике относительно ее правдивости, то теперь этот вопрос даже не стоит. Мы знаем, что фотография не правдива. И способов сделать ложное изображение множество. В политике наступила эпоха постправды, а в манипуляции с изображениями — эпоха «темной оптики».

На дистанции к коронакризису

Самая масштабная выставка нового сезона — «Выбирая дистанцию: спекуляции, фейки, прогнозы в эпоху коронацена». Она родилась в попытке помочь художественному сообществу. «Гараж» впервые в своей практике объявил open call и предложил авторам и коллективам, проживающим в России, поразмышлять о текущей ситуации. Из более 1000 заявок было выбрано 33 участника. Интерпретации художников получились на редкость разнообразными. Например, Иван Серый (Нижний Новгород) с помощью кинетической скульптуры «Счеты», в которой рама с костяшками свернуты в спираль, напоминающую ДНК, размышляет о технологиях продления человеческой жизни. Существуют опасения, что в будущем они будут доступны лишь избранным. Это можно было бы отнести к разряду антиутопий, если б не нынешний коронакризис, вскрывший проблемы с доступом к медпомощи, особенно в регионах.

Центральной композицией выставки стало творение московской арт-группы «МишМаш» «Конструктор для Дэвида Юма» (2019–2021). Шотландский философ, как известно, не верил в объективное знание и считал, что человек не может его получить. А также предполагал, что наш разум во многом опирается на привычку и часто обращается к отработанной схеме, не пытаясь найти истинную причину явлений. «МишМаш» показывает 24 башни-скульптуры, «насаженные» на большие ветки, выстроенные по кругу. Под стеклянными колпаками — странные диковины. Кстати, вся огромная экспозиция выстроена в духе компьютерной игры, и зрителям можно ходить лишь по определенным маршрутам, поэтому рассмотреть диковины не получится — подходить близко запрещено. Зато их можно изучить в деталях во второй части проекта — серии рисунков, выполненных в духе анатомического атласа. «МишМаш» рассказали «Культуре», что локдаун заставил их задуматься о времени как явлении и об отношениях с ним:

— С одной стороны, реальность показала нам, как мало значат наши предположения и прогнозы. С другой — производство прогнозов и спекуляций стало чуть ли не более интенсивным, чем производство товаров потребления. Но все эти умственные конструкции, которые мы производим, — просто подбор и подгонка друг к другу элементов: нашей эрудиции, воспитания, гормонального баланса, опыта, съеденного за обедом, количества сна, прочитанной книги, набора друзей в «Фейсбуке», тайных желаний. Мы громоздим элементы один на другой, пытаясь построить картину мира, как раньше для этого громоздили слона на черепаху. Вот мы и собрали уродливо-прекрасные башни из странных сочетаний элементов, которые сами диктовали законы композиции. Можно на них сосредоточиться, долго рассматривать, можно даже найти иллюстрации с расшифровкой их содержания, но в золотую сердцевину композиции, скрытую за лесом топорщащихся веток, попасть нельзя даже нам.

«Отмененное из-за карантина все равно будет жить»

Выставка «Настоящее время, несовершенный вид» посвящена больной теме, особенно актуальной в нынешнюю нестабильную эпоху. У каждого художника, куратора, архитектора есть свое «кладбище проектов» — нереализованных задумок и идей. «Культура» поговорила с куратором выставки Сашей Обуховой.

— Как отбирали нереализованные выставки, ведь их — огромное множество?

— Нам хотелось показать разные типы проектов, отмененные по различным причинам. Здесь и проект художника-кинетиста, и архитектурный проект, и невозможный для реализации «Музей желаний» — коллекции идей женщин-художниц. К сожалению, материалов от некоторых проектов, которые нам хотелось показать, сохранилось мало. Самая печальная «отмена отмены» — кураторская выставка, созданная Еленой Селиной примерно в 2004 году для только что построенного бизнес-центра на Арбате. Владельцы здания решили предоставить еще пустующую коробку для огромной выставки, посвященной истории и теории инсталляционного искусства. Экспозиция была уже полностью спроектирована, расчерчена по этажам. Но когда со здания сняли леса, вокруг постройки разгорелся архитектурный скандал. Владельцы здания решили не привлекать к нему излишнего внимания и отменили выставку. Мне кажется, эта отмена фатально сказалась на дальнейшей судьбе инсталляционной практики и ее научного исследования. Ведь этот вид искусства до сих пор не отрефлексирован. К сожалению, документов, связанных с выставкой, осталось немного. Я спросила у Лены, сохранилась ли переписка. Она ответила: «А ты не помнишь? Тогда никто не писал писем, только звонили». Поэтому нам пришлось выбрать другие проекты. При этом хотелось показать не только Москву и Петербург. Так возник Новосибирск: выставка Петра Жеребцова для берлинской Галереи в Зальбау. Конечно, можно было выбрать выставку из Краснодара или Владивостока, но мы надеялись, что проект новосибирских художников в Берлине все-таки состоится. Это был бы оптимистичный знак. Однако к моменту открытия нашего проекта стало ясно, что ее окончательно отменили.

— В ваш проект напрашивается что-нибудь из бумажной архитектуры: ведь она создавалась вообще без надежды оказаться воплощенной в жизнь.

— В публичной программе к нашей выставке запланирован вечер, посвященный бумажной архитектуре. Собственно, проекты Игоря Пяткина для «Шестигранника» и здания администрации Парка Горького — пример нереализованного архитектурного проектирования. У московского правительства, видимо, были планы на реконструкцию всей территории Парка Горького. В группу Игоря Виноградского, спроектировавшего здание ресторана «Времена года» (там сегодня находится музей «Гараж». — «Культура»), входил также Пяткин. Мы не знаем, почему ему не удалось построить танцплощадку на месте «Шестигранника». Проектировочная контора, в которой он тогда работал, прекратила свое существование. Никаких следов не осталось. «Шестигранник» — памятник переходного периода, в котором классицизм соседствует с конструктивизмом, и в те годы его не ценили. Более того: он был уже перестроен, в одном из павильонов проходила дискотека, все было очень запущенно. Почему же не были воплощены проекты Пяткина? Первое, что приходит в голову, — закончились деньги. Другая версия — сменилась мода, и тот вариант советского модернизма, который мы видим у Пяткина, оказался слишком хрупким и изысканным для брутализма 70-х. Но точных причин мы не знаем. Как не понимаем, почему у нас до сих пор нет музея женского искусства. Можно сказать, что не хватает денег или зданий. Но самом деле — несмотря на то, что женское искусство существует, — представить такой музей в России сегодня трудно: феминистская повестка только-только набирает обороты. А ведь прошло почти 30 лет с тех пор, как этот музей был задуман.

— Как проходили поиски материала?

— Альбомы с проектами Пяткина мы получили в дар в прошлом году. А так — закидывали удочки в наследия крупных российских кураторов, обращались к региональным партнерам. Собрали целую коллекцию отмененных выставок. При этом проекты Петра Белого и Петра Жеребцова показались нам невероятно фактурными, иллюстрирующими культуру Петербурга и Сибири. Один меланхолический, другой — брутально-маскулинный. Хотя выбор был огромный, потому что у каждого куратора — своя история отмен.

— Ваш проект был задуман во время пандемии?

— До объявления всеобщего карантина у музея были масштабные планы на несколько лет вперед. Все они полетели, и возникла задача перепрограммировать 2021 год в соответствии с новыми обстоятельствами. Мы надеялись, что осенью или зимой все карантины закончатся. Но потом стало ясно, что нет. Так появились три проекта, которые мы представляем в новом сезоне. Пафос нашей затеи следующий: отмененное из-за карантина все равно будет жить — как матрица — в других конфигурациях. Нереализованное всегда освобождает место для других возможностей и инициатив — не менее креативных и, может быть, даже более значимых.