На Винзаводе проходит первая в Москве персональная выставка художницы из Санкт-Петербурга Натальи Флоренской. Экспозиция называется «Мой Тбилиси».

Небольшие камерные работы с тбилисскими пейзажами выглядят тихими, искренними и очень добрыми. Однако Наталья Андреевна рисует не только пейзажи. Она — один из ведущих в России специалистов по микрографике, автор прекрасных портретов, а также серии работ «Я и Пушкин».

— Вы много рисуете Грузию. Но серия «Мой Тбилиси» сделана за несколько месяцев прошлого года. Почему?

— Я всегда хотела рисовать маслом, как в молодости, когда училась. И в прошлом году такой случай подвернулся. Весной мы приехали в Грузию и попали в карантин. Я собиралась отдыхать и разгуливать с сачком в ботаническом саду, но на карантине даже гулять было нельзя. И я стала рисовать. Мы все равно гуляли. Вечером, в комендантский час, тайно. Ну, часик посидишь, сделаешь набросок, сфотографируешь и домой — рисовать.

— Как вы выбирали натуру?

— У меня в работах всегда должно быть что-то живое. Для меня это важно. Всегда хочется напустить в картину каких-нибудь кошек, собачек, человечков. Должны быть детали жизни. Велосипед или мячик. Я часто смотрю и думаю, почему мне скучно в пейзаже? А потому что ничего нету, кроме деревьев. Вот картина «Раннее утро на Леселидзе». Я ее люблю. Было жарко, и мы выходили гулять в 6 утра, когда дворники метут дворы и солнце только начинает окрашивать все. Та маленькая фигурка — это моя невестка, а тут дворник с метелкой. И для меня это уже жизнь.

— Вы работает во многих жанрах, часто совершенно неожиданных. Но кто вы по образованию?

— Я художник-монументалист. Окончила академию Штиглица в Питере. До революции она называлась — Высшее художественно-промышленное училище барона Штиглица. Когда я училась, оно было имени Мухиной, а теперь снова стало академией Штиглица. Дело в том, что три мои тети — художницы, и папе очень хотелось, чтобы я тоже стала рисовать, как его сестры. После академии я должна была писать исключительно фрески. Вместо этого влезла в микрографику и осталась там на долгие годы. Все смеялись надо мной: монументалист превратился в минималиста.

— Неожиданный поворот! Как это вышло?

— Случайно. Я занималась промграфикой. Оформление упаковки, плакаты, игры настольные. В 1978 году я поступила в Союз художников. Вдруг меня вызывает начальство и говорит: мы вас назначаем председателем совета по микрографике. Я говорю: а что это такое? Как же я могу быть председателем того, чего никогда не видела. Мне говорят, ну посмотришь, поймешь. Ничего сложного. И когда мне первый раз принесли работы, я так удивилась. Какая прекрасная ботаника! Так все тонко нарисовано — семена, жилки. Я попробовала сама, и мне понравилось. Тут мне из университета пришел заказ нарисовать 40 жуков. Мне вручили микроскоп, коробку с этими жуками и сказали — вперед. Мы приехали на дачу, я села на веранде и погрязла. Мне открылся целый мир, который мы не видим, не ценим, ходим и давим ногами. А там красота неописуемая! Я застряла в этом на долгие годы. Стала довольно крупным специалистом. Сначала рисовала жуков, потом перешла на ботанику. Я проиллюстрировала примерно 15 Красных книг разных областей. По 70-100 иллюстраций в каждой. Кого только не рисовала. Насекомые, растения, рыбы, птицы, лягушки. Два насекомых названо моим именем. Одно из них было в янтаре. Ему много миллионов лет. А второй вид открыла моя подруга. Она назвала его в честь Джорджа Сороса и меня — соросина флоренская. В биологии иногда так бывает, что первое название может уйти, но второе останется навсегда. То есть Сорос уйдет, а я останусь.

— Откуда появился сюжет «Я и Пушкин»?

— Из игры. Я живу на Пушкинской улице в Петербурге и все время хожу мимо памятника Пушкину. Я смеюсь, что у меня с ним свидание. Первая картинка на этот сюжет появилась в Грузии много лет назад. На той картинке я с сачком, потому что ловила жуков для коллекции Зоологического института. А Пушкин сидит и пишет стихи лично для меня. Все очень веселились по этому поводу. Так и пошло. Везде, где я бываю, я делаю картинку с Пушкиным. Мы с ним были в Италии. Он приезжал ко мне в Петербург. Мы жили с ним в деревне. Есть картинка, где я на что-то жалуюсь Пушкину, а он меня жалеет и говорит — не плачь. Все это игра. Я одинокая женщина, вот у меня роман с Пушкиным.

— Как вы ощущаете родство с дядей, Павлом Александровичем Флоренским?

— Как вам сказать. Моей персоной часто интересуются по фамилии. Не скажу, что я от этого в восторге. Я, конечно, горжусь этим родством. Но мне нравятся люди, которые, познакомившись со мной как с родственницей Флоренского, начинают интересоваться уже лично мною. Для меня это важно. Меня даже смущает это родство, потому что я не чувствую, что соответствую величию Павла Александровича.

Он был старшим ребенком в семье. А мой папа — самым младшим с разницей в 17 лет. У папы я последний ребенок. Поэтому дети Павла Александровича, мои двоюродные братья и сестры, всегда были намного старше меня. Я их называла тетями и дядями. Я родилась в 1939 году, когда Павел Александрович уже погиб в лагере. Я никогда его не видела. Но он очень любил моего папу, как самого младшего в семье. Папа был начальником большого военного конструкторского бюро. Он единственный из семьи оказался в Ленинграде. Окончил там военную академию, начал работать и сразу стал довольно крупным конструктором. Он всегда был на грани ареста. В доме стояла сумка, собранная на этот случай. Еще до войны за папой всюду ходил человек, следил за ним. Такие были тяжелые времена. Павел Александрович очень любил Ленинград и часто приезжал к папе весной, когда идет корюшка. Папа страшно переживал по поводу ареста Павла Александровича. Погиб и второй его брат, Александр. Кстати, во всех анкетах папа писал, что его братья арестованы и он происходит из дворян. Никогда этого не скрывал, как и то, что он беспартийный. Он умер в 1960 году, очень молодым.

Папа долго не посвящал меня в семейные драмы. Только в Москве, куда я впервые попала уже в 9-10-м классе, мой племянник все мне рассказал и показал книги Павла Александровича.

Кстати, Павел Александрович сам очень хорошо рисовал. У меня есть копии его рисунков из писем с Соловков. Когда я увидела их впервые, я была поражена. Оказалось, что я как научный иллюстратор рисовала те же водоросли, что и он. В частности, ламинарии. Павел Александрович их изучал и делал из них лекарство, которым лечил заключенных. Я видела фотографию из заключения, где он с микроскопом. Меня поразило, что в условиях лагеря можно было работать с микроскопом, вести исследования. Он изучал не только ламинарии, но и вечную мерзлоту, много что еще.

— Как вы связаны с Тбилиси? Что вы думаете о русско-грузинском конфликте?

— Мой папа родился в Грузии, и я чувствую там свои корни. Сын купил маленькую квартиру в Тбилиси, мы ездим туда каждый год весной и осенью. Эта квартира на той же улице, где родился мой папа. Там русская церковь, где отпевали моего деда. Папа был бы счастлив, если бы узнал, что мы так часто бываем в Тбилиси, видим его дом.

Конечно, мы переживаем из-за этого конфликта. Но в Грузии нет ничего антирусского. Население любит русских необыкновенно. Все очень сожалеют, что нет прежних отношений. Мы приезжаем туда без виз. А грузины не могут приехать в Россию. Получить визу не только невероятно трудно, но и невероятно дорого. Почти никто не может себе этого позволить. Это же несправедливо. Может, поэтому возникает что-то антироссийское. Вся Грузия говорит по-русски. Даже совсем молодые люди, которые выросли уже без русского языка в школе, все равно нас понимают, потому что их родители говорят по-русски. Любой грузин, если вы ему улыбнетесь и поздороваетесь, тут же потащит вас кормить, предложит кров. И художники грузинские замечательные. Мой сын в свое время много помогал грузинским художникам, покупал их работы. Такие были тяжелые времена в Грузии! Они в основном очень бедно живут.