Одна из умнейших представительниц современного искусства, корейская художница Ли Бул предлагает подумать о природе мечты и о разнице между утопией и инфантилизмом.

Техногенность и хрупкость, русский авангард и немецкая мечтательность, романтизм и убийственная жестокость, наивное детство и мудрое взросление — все эти сюжеты стали основой для философской и эстетической рефлексии современной южно-корейской художницы Ли Бул, одной из умнейших представительниц современного искусства.

Выставка Ли Бул в питерском Манеже стала ее первым персональным проектом в России. Название выставки — «Утопия спасенная» — вызывает вопросы. Вроде бы мы пережили и славные времена экзальтированного европейского утопизма в духе Сен-Симона и Фурье и не менее славные времена антиутопизма в духе Хаксли и Оруэлла. И в наши дни образ будущего странным образом исчез с горизонта. Даже не потому, что, как объявил Фукуяма, история закончилась. А потому что мысли о будущем стали безрадостны, а мы и без того слишком напуганы настоящим.

Ли Бул все же рискнула. Впрочем, взгляд знаменитой кореянки направлен не столько вперед, как положено среднестатистическому мечтателю, сколько назад.

Дочь корейских диссидентов, чье детство прошло в эпоху большого рывка, большой мечты и большого террора, изучает судьбу утопии в ее исторической динамике и способности к воплощению.

Южная Корея, пережив свой опыт прорыва в грядущее как откровение, была далеко не первой страной, попавшей в исторический зазор между прошлым и будущим. Россия прошла через экзальтированное строительство городов Солнца и вселенского счастья лет на 50 раньше. Ли Бул не то чтобы не хочет повторять этот опыт и не то чтобы не верит в него - она смотрит в прошлое, чтобы понять, насколько мужество авангардистов 20-х годов прошлого века реально сегодня, в эпоху расцвета техногенной цивилизации. «Я считаю, — говорит Ли Бул в интервью 2007 года, — что одно из неотъемлемых свойств утопии — всегда вызывать у нас ощущение своего приближения. Поэтому людям суждено всегда мечтать о ней и на нее рассчитывать. Тем не менее нам неизбежно приходится разочаровываться, столкнувшись с осознанием того, что утопия недостижима. И все же мы о ней мечтаем. Мне интересны и эти неудачи и эти мечты, которые, как понимают сами мечтатели, никогда не сбудутся».

Перед нами опыт чего-то вроде пострефлексии или постмечты, приходящей уже потом, после того, как все разочарования остаются позади и уже понятно, что бутылочки с теплым воздухом не поднимут нас на Луну, как когда-то подняли итальянца Кампанеллу, автора знаменитого трактата «Город солнца».
Огромный переливающийся серебряным блеском дирижабль, занавешенный прозрачным полиэтиленовым полотном, — с этого начинается экспозиция.
Первая инсталляция носит многозначительное название «Желание быть уязвимым». Давно позади великий жюль-верновский позитивизм, предполагавший, что сила науки поможет решить все человеческие проблемы. Расцвет науки и технологий наше поколение увидело своими глазами. Но ни счастья, ни хотя бы покоя человечеству это не принесло.

«Желание быть уязвимым» состоит из призраков той идеальной легкости, которая способна преодолеть стигматы гравитации, а значит, в какой-то мере и наш земной рок. Воздушный шар, дирижабль, девочка-акробатка... По замыслу все это должно было колыхаться под ветром, но в последний момент от вентиляторов отказались. Проходя под огромной серебряной сигарой дирижабля, неизбежно вспоминаешь кадры крушения «Гинденбурга» в 1937 году. Помните пылающие хлопья обшивки, падающие с неба и обнажающиеся в пламени ребра конструкций? Этот запечатленный на камеры ад стал чем-то вроде воплощенного мифа об Икаре и Дедале — не надо заноситься высоко в своих амбициях по покорению мира. Человек, знай свое место. Но сколько раз ни твердили об этом человечеству, нет-нет да появится очередной сумасшедший Циолковский, благодаря которому Гагарин все-таки полетит в космос.

Кураторы Манежа и сама Ли Бул, которая лично разрабатывала композицию и логику выставки, соединили в одном пространстве и произведения самой кореянки, и работы русских и немецких авангардистов. Это не только прямая перекличка в эстетике, но и некая форма философского диалога между теми, кто мечтал, и той, кто знает, чем это заканчивается. Казалось бы, Ли Бул, прошедшая через опыт собственной страны, сильно напоминающий опыт русской революции, должна была строго предупредить о том, чем кончаются мечты. Она, однако, делает совершенно противоположное.

Похоже, что Ли Бул изучает не столько последствия оторванной от жизни мечтательности, сколько саму природу мечты, заставляющей человека рваться к невозможному. Вспоминая русский и немецкий авангард, Ли Бул вглядывается в эти лица — Малевич, Бруно Таут, Татлин — и видит в них не капризных детей цивилизации, недовольных качеством жизни в настоящем, а особую породу людей-гигантов, умеющих менять время и пространство.
Шаг назад в сторону авангарда начала прошлого века заставляет Ли Бул шагнуть еще глубже в прошлое. Возрождение, породившее тех самых титанов вроде Леонардо да Винчи и Томмазо Кампанеллы, обладало фантастической энергией мечты. От всех других эпох Ренессанс отличается, пожалуй, только тем, что мечта в те легендарные времена не превращалась в мечтательность, а была прямым руководством к действию.

Подлетая ночью к очередному мировому мегаполису и глядя с высоты облаков на сияние огней внизу, современная женщина Ли Бул вспоминает именно «Город солнца» Кампанеллы. Яростный калабриец написал свой труд в тюрьме инквизиции, куда был брошен за подготовку к восстанию, в результате которого «все будут жить общиной». Именно этот вселенский размах и высокий гуманизм заимствуют у Кампанеллы советские пропагандисты. И именно к нему возвращается Ли Бул в своей одноименной инсталляции, напоминающей и сияние мегаполиса в ночи, и прорыв к будущему, делающий невозможное возможным.

Вполне вероятно, что именно к этому выводу и пришла Ли Бул в своем многолетнем путешествии по истории мечты от древности до наших дней. Любая утопия обретает силу реальности только тогда, когда создает нового человека, а не новые предметы роскоши.

Когда посетитель наконец добирается до конца огромного зала Манежа, он уже готов спасать ту прекрасную утопию революций и возрождения. Именно там, в конце выставки, зритель оказывается перед огромным прозрачным воздушном шаром, братом дирижабля в начале экспозиции. На его мерцающих полиэтиленовых боках написаны искаженные латинские буквы, вроде тех, которые показывает нам компьютер, чтобы узнать, не роботы ли мы.

Сходу прочитать текст не получается, но экскурсовод выдерживает драматическую паузу и сообщает, что текст удалось расшифровать.Там написано примерно следующее: «Обсуждения реальности с их бесконечными предупреждениями о неизбежном наступлении нового мира сочетают в себе крайнюю рациональность и абсурдность выводов, которые являются нам в эпоху великого социального регресса в сторону безнадежного инфантилизма».

Мне кажется, это довольно точное описание современных итогов цивилизации.