Ян Гинзбург, художник: «Я делаю вещи, которые считаю необходимыми, а признаны они или нет, не так важно»

Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

08.12.2020



Современный художник, лауреат первой Московской Арт Премии — о дружбе с Иосифом Гинзбургом, спасении забытых художников и влиянии пандемии.

Ян Гинзбург известен трепетным отношением к художникам, оказавшимся на периферии общественного внимания. Проект «Закрытая рыбная выставка. Реконструкция», показанный осенью в Центре Вознесенского и прерванный локдауном (возобновление выставки ожидается после 15 января), отсылает к эпохе 1930-х — через призму 1990-х и нынешнего времени. Инсталляция «Комната гениев», представленная в рамках проекта «Секретики: копание в советском андерграунде. 1966–1985» в Музее современного искусства «Гараж», в конце ноября была отмечена на первой Московской Арт Премии. «Культура» побеседовала с художником.

Справка «Культуры»: Московская Арт Премия — новая премия в области современного искусства: проект Фонда развития современного искусства, проходящий при поддержке Правительства Москвы. Общий призовой фонд составляет 33 миллиона рублей. Победителей объявляют в пяти номинациях: «Кино», «Литература», «Театр», «Музыка», «Изобразительное искусство и архитектура». Обладатель первого места получает 3 миллиона рублей, второго места — 2 миллиона рублей, третьего места — 1 миллион рублей. На первой церемонии вручения, прошедшей онлайн в конце ноября, Гран-при (призовой фонд — 3 миллиона рублей) присудили художественному руководителю «Электротеатра «Станиславский» Борису Юхананову за оперу «Октавия. Трепанация». В номинации «Кино» первая премия досталась Дмитрию Венкову за фильм «Гимны Московии». В номинации «Литература» победителем стал Григорий Служитель с романом «Дни Савелия», в номинации «Театр» — фестиваль Brusfest, в номинации «Музыка» — художественный руководитель Государственного академического симфонического оркестра имени Светланова Владимир Юровский за фестиваль «Другое пространство». В номинации «Изобразительное искусство и архитектура» первое место досталось художнику Игорю Шелковскому за скульптурную серию «Люди», второе — Яну Гинзбургу за проект «Комната гениев», третье –– Игорю Самолету за проект «Энергия ошибки».

— Расскажите о проекте «Комната гениев». Как он был придуман?

— Первая его часть была показана в пространстве арт-площадки «Рихтер». Вторая, она называлась «СОВПИС», — в галерее Osnova: исследовался архив Иосифа Гинзбурга. А третья часть, в «Гараже», стала реализацией идей этого художника. Иосиф хотел, чтобы у него была комната, завешенная портретами гениев, с которыми бы он мог мысленно общаться. Он не оставил плана или схемы, как она должна выглядеть. Я обратился к его архиву и обнаружил там интересные документы. Однажды Иосиф сделал сборник афоризмов — под впечатлением от польского афориста Станислава Ежи Леца — и разослал его крупным советским писателям. И даже получил от них ответы, рецензии. В том числе рекомендацию почитать книгу «Симфония разума», тоже сборник афоризмов. В этой книге 14 страниц иллюстративного материала — портретов, на которых изображены авторы афоризмов и крылатых выражений. Это и стало отправной точкой моей инсталляции. 

— Символично название «Комната гениев», ведь Гинзбург был бездомным в последние годы жизни.

— Да, очень долгое время — 13 лет.

— Какое место он занимает в вашей жизни?

— Достаточно важное. Он заставил меня по-новому взглянуть на неофициальное искусство. Меня поразило, что, когда мы начали общаться, Иосиф ничего про себя не рассказывал: например, что он был учеником Оскара Рабина. Независимый куратор Оксана Саркисян делала проект в Музее Москвы, посвященный квартирным выставкам, и там я случайно увидел фотографию с подписью: «Иосиф Гинзбург у себя дома на Щелковской». Я сфотографировал снимок, показал художнику и спросил: «Иосиф, это вы?» Он сказал: «Да. А на стене мои работы». К тому времени мы общались уже 4–5 месяцев. И он стал совершенно по-другому для меня раскрываться. 

Кстати, сначала я познакомился не с Гинзбургом, а с его произведениями. Увидел его графику и спросил, кто автор, жив ли он и возможно ли с ним связаться. Мне дали номер мобильного телефона. И после этого мы встретились. По стилю работ я сразу понял, что это большой художник. Его жизнь складывалась тяжело: он несколько раз попадал в психиатрическую больницу. Сначала из-за занятий самиздатом — Иосифа хотели ликвидировать, это была карательная психиатрия. Потом причиной стала разрушенная психика: ему было тяжело, случались приступы. Я старался помочь, отвлечь через искусство, но все-таки я не врач. При этом у него не было депрессии или алкогольной зависимости: Иосиф вел здоровый образ жизни. Однако его силы уже были основательно подорваны.

После смерти Гинзбурга я встречался с Оскаром Рабиным, который вспомнил его и рассказал, что Иосиф участвовал в выставке в Доме культуры ВДНХ в 1975 году. Это была очень важная выставка, объединившая неофициальных авторов, в том числе религиозных художников, хиппи. Кстати, Иосиф одним из первых стал делать квартирные выставки. Единомышленников тогда было немного. Лев Повзнер, друг Гинзбурга, рассказывал мне, что андерграунд, как они его называют, состоял из 50 человек. Затем круг стал постепенно расширяться.

— Почему вы взяли фамилию Гинзбурга для своих художественных проектов (настоящая фамилия Яна — Тамкович. — «Культура»)?

— Мы много общались, и в какой-то момент он предложил мне стать его сыном. Я согласился: подумал, что в искусстве могу взять псевдоним и быть Яном Гинзбургом. Мне было приятно. Мы договорились, что будем заниматься его наследием, популяризировать его идеи.

— Вы упомянули, что Гинзбург подарил вам новую оптику на советское неофициальное искусство. В частности, в других интервью вы говорили, что некоторые представители неофициального искусства были на самом деле интегрированы в систему. Почему пришли к таким выводам и ощущаете ли поддержку от ваших коллег, художественного сообщества?

— Мне кажется, что Московская Арт Премия — это в некоторой степени знак, что художественное сообщество поддержало нас с Иосифом и нашу точку зрения. Хотелось бы расширить контекст канонической интерпретации событий 1950—1970-х. Еще, на мой взгляд, следует изучать художников, который были преданы забвению, оказались слишком хрупкими. Они могут в любой момент исчезнуть, и мы ничего о них не узнаем. Архив Иосифа я фактически вытащил из мусорки. Все это могло кануть в Лету, и место Иосифа заняли бы художники, ничего в искусстве не сказавшие, не обладающие индивидуальностью. А он все-таки интересный, яркий мастер. Память о художниках того времени необходимо трепетно хранить. На мой взгляд, Третьяковская галерея до сих пор не смогла сформулировать такое отношение к неофициальному искусству, чтобы зритель почувствовал: это не случайные любительские, наивные вещи, они действительно составляют важную веху. А ведь через 5–10 лет люди не смогут разобраться, как все было на самом деле: школьники уже почти не знают о советской эпохе. Возвращение Иосифа Гинзбурга на художественную сцену для многих исследователей стало сенсацией — оказалось, что он еще жив. Однако крупные музеи пока не идут навстречу. Впрочем, я делаю вещи, которые считаю необходимыми, а признаны они или нет, не так важно. Главное, что работы Иосифа помещаются в контекст актуального и современного искусства, а не просто прячутся в архив. 

— К вопросу о советской эпохе. Проект «Закрытая рыбная выставка. Реконструкция», где вы выступаете автором идеи и художественным руководителем, отсылает к выставке Елены Елагиной и Игоря Макаревича 1990 года: постмодернистской фантазии на тему соцреалистической «Закрытой выставки» 1935-го в Астрахани, посвященной рыбной промышленности. По сути, это реконструкция реконструкции. Какую эпоху вы пытаетесь отрефлексировать: 1930-е или 1990-е?

— Я родился в 1988 году, и хотя что-то помню о том времени, все равно мы живем уже в постсоветской ситуации. Хотя, конечно, события 1930-х воспринимаю достаточно эмоционально и в этом смысле не ощущаю временной дистанции. Если говорить о рыбной промышленности, то практически все первые руководители «Главрыбы» были ликвидированы, многих директоров заводов обвиняли во вредительстве. Пострадало большое количество людей, некоторые попали в лагеря. В этой выставке перемешаны мои детские впечатления и ужас, который можно ощутить, размышляя о том времени. Помню, как обнаружил в РГАЛИ личное дело Зои Куликовой, участницы первой «Закрытой рыбной выставки» 1935 года. Среди 6 листов был документ, в котором было написано, что комиссия приняла решение отчислить Куликову из ВХУТЕМАСа как неблагонадежную. Формулировка «неблагонадежная» произвела на меня колоссальное впечатление.

Для меня важно, что Екатерина Деготь, посмотрев выставку, согласилась с моим тезисом о том, что художники 1930-х не были соцреалистами. Они только дозревали до соцреализма и были достаточно наивными. В каком-то смысле они оказались ближе к неофициальным художникам, к Елагиной и Макаревичу. Это были выпускники студии Нивинского, занимавшиеся офортами — тихие художники. Они не попали под каток репрессий, но опасность, видимо, все-таки существовала. «Рыбная выставка» стала для них возможностью избежать наказания и отметиться в качестве художников, участвовавших в строительстве коммунизма.

— Вы занимаетесь архивами и создаете из разрозненных документов внятную историю. Главная цель — «вписать» забытые имена и произведения в современность?

— Я рассматриваю свою деятельность как научную, исследовательскую. Экспозиция 35-го года — самый настоящий фантом. После выставок обычно остается какая-то информация — каталог, фотографии. Но все равно нельзя полноценно ощутить само событие, поскольку необходимо присутствовать на выставке. От экспозиции 1935 года сохранился каталог, там есть несколько репродукций, но они не помогают воссоздать образ выставки. На основании этих работ невозможно сказать, как выглядела экспозиция, какого качества были произведения. То, что сделали Лена с Игорем в 1990-м, никак не соприкасается с этикой художников 1935 года. Это совершенно свободная интерпретация, не привязанная к иллюстративному ряду. Я, в общем, тоже пошел по такому пути, потому что мне более интересны Елагина и Макаревич, чем художники 30-х. На мой взгляд, именно их выставка является главной, нужно смотреть через нее.

У Елагиной и Макаревича должен был выйти каталог «Закрытой рыбной выставки» 1990 года, но, к сожалению, он не был издан и сохранился в разобранном машинописном виде. При подготовке нашей выставки мы в каком-то смысле воссоздали образ этого нереализованного каталога. От экспозиции 90-го года не осталось ничего, кроме видеозаписи, сделанной Иосифом Бакштейном, которая есть в архиве «Гаража». В этом смысле мы зафиксировали, что выставка Елагиной и Макаревича действительно существовала. Мне приятно, что мы с куратором Дмитрием Хворостовым и 17 студентами Института современного искусства «База» смогли реализовать этот проект. Я считаю, что современное искусство создает архив памяти художественных событий, имеющих историческое значение. Поэтому важно зафиксировать некую новую веху и показать, чем сегодняшнее искусство отличается от искусства 90-х.

— Как пандемия повлияла на ваши проекты?

— Весной я готовился к «Рыбной выставке», и работа шла очень тяжело. Все-таки мне необходимо общение с людьми. Хотя первый месяц казалось, что освободилось много времени и есть возможность сосредоточиться на работе. Но потом я испытал странное чувство — некоторое зависание. В итоге работы сделал примерно за два месяца до открытия, все остальное время занимался со студентами, развивал их проекты. Для многих художников эта выставка стала дебютом. Помню свою первую выставку в ЦДХ — по-моему, о ней вышел один текст, даже без фотографий. Уровень внимания, который получила «Закрытая рыбная выставка», просто беспрецедентный. Это поможет художникам в будущем.

— Как переживаете вторую волну?

— Пока у меня нет художественных проектов. Отдыхаю, много читаю — был сложный год. После того, как я закончил «Комнату гениев», Андрей Мизиано сказал: «Теперь ты три года можешь ничего не делать». Мне это понравилось, но я понимал, что не могу позволить себе отдыхать — как раз готовил «Рыбную выставку»: она забрала много сил. Сейчас нужно перезагрузиться, прежде чем работать дальше.