В Музее современной истории России проработал менее двух недель и закрылся на карантин выставочный проект «То, что я должен сказать…», посвященный столетию окончания Гражданской войны и Русского исхода из Крыма осенью 1920-го.

Белогвардейские шинели, мундиры Добровольческой армии с черепом на рукаве и надписью «корниловцы», форма красноармейца, агитационные плакаты враждующих сторон — старушка-мать благословляет иконой солдата: «Сын мой, иди и спасай». На заре полыхает пламя. На заре полыхает белое солнце с аббревиатурой «РСФСР» — «Освободи Крым!» — призывают квадратные литеры. Похожий на шарлотку кусок суши пытаются распилить цепью две метафорические фигуры — Врангель и Антанта. А вот и воззвание самого генерала Врангеля: «Слушайте, русские люди, за что мы боремся: за поруганную веру и оскорбленные ее святыни...»

Из записок генерала Антона Деникина: «В нашу своеобразную Запорожскую сечь шли все, кто действительно сочувствовал идеям борьбы и был в состоянии вынести ее тяготы. Шли и хорошие, и плохие. /.../ Был подвиг, была и грязь. Героизм и жестокость. Сострадание и ненависть».

— Выставка посвящена эпохальному событию — Русскому исходу, тогда вместе с белой армией из страны уехали более миллиона человек, а вообще за Гражданскую войну Россия потеряла до 15 миллионов, — говорит научный куратор выставки, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН Андрей Ганин. — Гражданская война — это сумбурное противодействие самых разных сил, жертвами которого становятся самые обычные люди. В Крыму все это было сконцентрировано — действовали не только красные, белые и зеленые, но еще и интервенты — немцы, греки, англичане, французы. Все это вело к эскалации конфликта.

Множество экспонатов связано с первыми днями Русского исхода. В ноябре 1920 года, после того как Красная армия штурмом взяла Перекоп, Врангель отдал приказ об эвакуации Крыма — к берегам Турции на 126 судах (а на воду было спущено все, что могло плыть) отправились более 145 тысяч человек, из них 50 тысяч солдат и офицеров, остальные — гражданские беженцы. Одних раненых — более шести тысяч.

Из дневника неизвестного: «Живо я помню мой день расставания с Родиной. Шумело грозно море, толпились на пристани жалкие, продрогшие люди, где-то слышались пьяные голоса и отдаленные выстрелы, и, как будто в насмешку, над всем этим трепыхались лоскутки трехцветного флага. /.../ Стоял я неуклюжей фигурой в зеленой английской шинели с винтовкой за плечами на мостике нашего миноносца, и крымский берег все более суживающейся полосой виднелся впереди».

«Еще видны удаляющиеся берега Крыма, с которым было связано столько надежд, который был последней точкой свободной родной земли, последней связью с Россией. И вот эта нить оборвалась. Родная земля исчезает в сгущающихся сумерках», — вспоминал бывший депутат Государственной думы Никанор Савич.

События показаны на примере двух судеб — поэта и исполнителя Александра Вертинского, не скрывавшего некоторой своей аполитичности, и генерала, активного участника Белого движения на юге Якова Слащева, ставшего прототипом Романа Хлудова в булгаковской пьесе «Бег».

— Они познакомились весной 1919-го, в Одессе, оба яркие личности, эксцентрики, оказавшиеся в годы Гражданской войны в антибольшевистском лагере, и оба «возвращенцы», — поясняет старший научный сотрудник Музея современной истории России Федор Кукин. — Затем они общались в Севастополе. Слащев регулярно приглашал Вертинского на бокал вина и всякий раз просил исполнить романс «То, что я должен сказать», посвященный московским юнкерам, погибшим при вооруженном сопротивлении большевикам в ноябре 1917 года. Артист провел в скитаниях четверть века, а генерал выдержал чуть больше года. Слащев вернулся в СССР в 1921-м и стал легендой: не просто белоэмигрант, а белогвардеец, казалось бы, злейший враг советов, он был приглашен преподавать военную тактику в офицерской школе «Выстрел». Показательно, что ошибки красных командиров он разбирал на примере Перекопских сражений, которыми сам и руководил. Как вспоминает один из его учеников, «не жалел ни язвительности, ни насмешки», но тем не менее лектории были полны, преподавал он блестяще.

Мотивы, по которым Яков Слащев вернулся в Советскую Россию, неизвестны. Одна из версий — литературная, относящаяся скорее к персонажу Булгакова, нежели к его прототипу — разочаровался в Белом движении и его идеалах, устыдился войны против своего народа, выбравшего Советы. Но есть и другая, более подходящая дерзкому нраву и всей предшествующей биографии генерала: вернулся, чтобы продолжать войну с красными уже внутри их лагеря...

— Я склонен этому верить, — потомственный дворянин, монархист, он был не рядовым участником Белого движения, а одним из его идеологов; человек твердых убеждений, но с расстроенной психикой: за время репрессий в Крыму у него сформировалось очень легкое отношение к смерти, даже возникла поговорка: «От расстрелов идет дым, то Слащев спасает Крым», — продолжает Андрей Ганин. — Думаю, идея организовывать повстанческое движение и, таким образом, идти до конца была ему близка.

В 1929-м Слащева застрелили. Убийцей стал курсант Московской пехотной школы Лазарь Коленберг, движимый желанием отомстить за казненного в Крыму брата. Дело было прекращено, поскольку Коленберга признали невменяемым, действовавшим в состоянии аффекта.

Вертинский вернулся в Москву в ноябре 1943-го с женой и трехмесячной Марианной — сначала поселился в гостинице «Метрополь», затем получил квартиру на улице Горького. Бесконечно колесил по стране с концертами, и с большим успехом, что, впрочем, не мешало официальной прессе относиться к нему с холодком, а то и попросту игнорировать.

«Где-то там наверху все еще делают вид, что я не вернулся, что меня нет в стране. Обо мне не пишут и не говорят ни слова. Газетчики и журналисты говорят: «Нет сигнала». Вероятно, его и не будет. А между тем я есть! Меня любит народ (простите мне эту смелость). Я уже по 4-му и 5-му разу объехал нашу страну, я заканчиваю третью тысячу концертов!» — писал Вертинский вскоре после возвращения. Известно и его горькое письмо жене Лидии Владимировне незадолго до смерти: «Я перебрал сегодня в уме всех своих знакомых и «друзей» и понял, что никаких друзей у меня здесь нет! Каждый ходит со своей авоськой и хватает в нее все, что ему нужно, плюя на остальных. И вся психология у него «авосечная».