Катерина Уварова, член Московского союза художников, известна как создательница «московской саги»: уже много лет она пишет урбанистические пейзажи, наполненные личным отношением к этому городу — то ли Третьему Риму, то ли грешному Вавилону. «Культура» поговорила с художницей об обаянии старой Москвы, любви к лошадям и влиянии пандемии.

— В этом году у вас должен был выйти альбом, однако выпуск оказался отложен. Когда теперь планируется публикация?

— У меня уже есть несколько альбомов. В этом году хотела сделать альбом как отчет для себя и для других — с новыми работами и со статьей прекрасного искусствоведа Александра Якимовича. Когда теперь выйдет альбом? Это не от меня зависит. Сейчас у всех экономические сложности. Буду надеяться, что когда-нибудь это случится…

— Вашим наставником был Владимир Брайнин, который много пишет Москву. Чему научились у него?

— Я у него всему научилась. Вначале моим педагогом был Евгений Андреевич Додонов, у которого задолго до меня учился и Володя Брайнин. Евгений Андреевич дал мне основы. А Володя Брайнин дал отношение к искусству. Он мой главный педагог по живописи. И я ему очень благодарна. Но мое мироощущение другое. И со временем я отошла от его влияния. Появились другой стиль, другая живописная пластика.

— В литературоведении существует представление о петербургском тексте. А можно ли сказать об особом московском тексте? Точнее, образе — применительно к живописи?

— В литературе Петербург — это Достоевский, Блок, Белый. Москва в литературе – изначально Гиляровский, потом, наверное, Булгаков… В изобразительном искусстве «ленинградская школа» отличалась достаточно сдержанным, лаконичным, серым колоритом. Был отличный Моисеенко, Мыльников. Сейчас, мне кажется, уже речь о школе не идет, там все перемешалось.

А «московская традиция» началась, наверное, от левого МОСХа, может быть, с чем-то французским. К московской школе может относиться, например, Михаил Всеволодович Иванов, в какой-то мере Макс Бирштейн, Ирина Старженецкая. Определился «образ Москвы» у ранних Назаренко, Нестеровой, также у Брайнина, Глебовой. И несколько позже — у Сутягина. Их картины — острое лирическое «переживание» города, связанное с их личной судьбой.

— У ваших московских работ есть ностальгическое настроение: например, в серии «Старая Москва». Нравится ли вам новая Москва — небоскребы, эстакады? Что для вас самое важное в этом городе?

— Утилитарный город мне удобен. Мне нравится более комфортное сообщение: можно быстрее добраться, скажем, из пункта А в пункт Б. Стало чище. Но внутреннее наполнение современный город не дает, мне близки одушевленные места, которых осталось не так много. Арки, из которых попадаешь в тихий дворик с сиренью, небольшой особнячок с живыми, еще не пластиковыми, окнами. Я черпаю вдохновение из каких-то детских изначальных ощущений, которые созвучны со старыми фильмами, с людьми, рассказы о которых запомнила, или которых знала и которых давно нет…

— В интернете много сообществ, посвященных образу уходящей Москвы. Можно ли назвать это трендом?

— К старому всегда есть интерес. Уходит старая Москва. Строится новая. Замечательно, если есть такие сообщества, но мне кажется, что это, скорее, способ общения. Кто-то в интернете выкладывает фото, которые снимает телефоном в разных местах и с разных точек, тогда это скорее селфи, типа: «Я там был!» Когда же выкладывают старые фотографии, делятся воспоминаниями, когда видишь во времени, с чего все начиналось и к чему все приходит, — это другое дело. Или фотографии 40—60-х. Это история. Если такие фото кого-то интересуют — это хорошо.

— Какие у вас самые любимые места в Москве?

— Люблю район Беговой со сквериком перед Ипподромом, Пресню, Зоопарк, Замоскворечье...

— У вас много сумрачной, дождливой, осенней или зимней Москвы. А интересна ли вам солнечная и летняя столица?

— Конечно, интересна. Пятна тени и солнца, падающие от деревьев на людей, на машины я с удовольствием писала.

— Вы не раз изображали «рогатого зверя» — троллейбус. Недавно московский троллейбус прекратил свое существование — обещают оставить только один маршрут. Изменит ли это город?

— Да, троллейбусы сняли. Сетка проводов меня всегда интриговала. Теперь провода убирают. Это меняет пейзаж, меняет ощущение старины, это совсем по-другому окрашивает город. Навесные провода, растяжки, которые напоминали инопланетные корабли… Вместо этого повесили лампочки, птички, какие-то шарики… Кому-то это больше нравится, кому-то меньше.

— Какое место человек занимает на ваших картинах?

— Человек у меня как бы вторичен. Главное — пейзаж. Человек является, скорее, цветовым пятном в картине, он персонаж пейзажа, он просто некое присутствие. Называется пейзаж со стаффажем: ну, это терминология… У Каналетто это превалирует, он первым стал делать такие видовые вещи.

— Лошадиная тема — почему она вас заинтересовала?

— Лошадей люблю с момента, как себя помню. Восхищаюсь ими, и если прошлые жизни были, то в них рядом со мной всегда были кони. В юности ездила верхом и на ипподроме, и в Институте коневодства под Рязанью. Там познакомилась с уникальным человеком, легендарным «лошадником» Алексеем Борисовичем Воейковым. Его предки происходили от боярина Воейко, приехавшего к великому князю Московскому в 1384 году. Алексей Борисович рассказывал мне о повадках лошадей, об отличиях разных пород. После выхода на пенсию он начал рисовать, да так, что его рисунками восхищались профессионалы.

— Как обычно проходит работа над лошадиной серией? Пишете с натуры?

— Раньше очень много и рисовала, и лепила с натуры. Сейчас работаю в мастерской, а натурный опыт остался внутри, и уже работа строится на нем. Я помню строение лошади, ее движения. Но пользуюсь и старыми зарисовками, набросками и фотографиями — но не для срисовывания, а для того, чтобы найти наибольшую точность. Мне интересна именно пластика лошади, пластика ее движения. Я сделала серию, которая называлась «Лошади в городе». Меня интриговало пластическое соединение лошади и города. Тогда эта тема казалась иррациональной. Я вводила лошадь в город и создавала свой мой мир, который я так видела, это было «мое кино»... Но то, что я тогда предполагала, сейчас не является чем-то удивительным, сейчас на бульварах можно встретить массу народа на лошадях.

— Интересен ли вам кто-нибудь из отечественных или зарубежных анималистов?

— Сверчков, Дега. Но Дега не анималист… Впрочем, я не разделяю художников на анималистов и не анималистов.

— Расскажите, как ваши работы попали в Музей коневодства.

— Однажды была на одной из выставок ахалтекинской породы и увидела там Юлию Николаевну Кузнецову — заведующую научно-художественным отделом музея. Разговорились, потом показала свои работы. Музей очень хотел иметь в экспозиции портрет ахалтекинца Мелекуша (старшего). Конечно, я с удовольствием согласилась помочь и по черно-белой фотографии 1953 года написала портрет. Сейчас в залах музея висят три моих картины.

Я очень люблю этот музей. И музей Поленова, который тоже взял две мои картины. 

— Как повлияла на вашу работу пандемия?

— Очень тяжело повлияла. Многие обрадовались, что можно сидеть дома и появилось больше времени на работу. А я, наоборот, работать стала меньше. Меня угнетала ситуация вынужденной закрытости. Рабочее состояние стало возвращаться, только когда разрешили выходить.