Во дворе Музея Москвы проходит выставка «Белокаменные страницы истории»: представлено более 50 белокаменных плит, большинство из которых — надгробия жителей Златоглавой XV–XVIII веков.
Вплоть до 20 августа зрители смогут узнать, как в Средневековье хоронили богатых москвичей, какие традиции мы переняли у Запада и как менялась мода на украшение надгробий. «Культура» поговорила с одним из кураторов выставки Екатериной Святицкой.

— Как подобные артефакты — белокаменные надгробия — попали в музей Москвы и почему вы показываете их именно сейчас?

— С одной стороны, эта выставка приурочена ко Дню археолога. С другой, она связана с музейными процессами — перевозом части фонда археологических коллекций в новое фондохранилище. У нас внушительная коллекция предметов из белого камня. Большая часть из них — средневековые надгробия: белокаменные плиты, самые ранние датируются рубежом XIV–XV веков. Всего в собрании более 300 массивных надгробий. А общее число предметов из белого камня — почти тысяча единиц. Для хранения объемных предметов нужно много места. Некоторое время назад у Департамента культуры возникла идея создать объединенное фондохранилище на территории Новой Москвы, чтобы музеи увезли туда часть своих фондов. Организация этого фондохранилища уже близится к завершению: к концу месяца мы должны вывезти туда крупногабаритные экспонаты, для которых мало места на территории музея. И возникла идея перед перевозом показать некоторые предметы публике. Правда, выставка идет лишь 10 дней: это связано со сроками переезда. Зато посетители смогут в режиме реального времени увидеть, как идет обработка белого камня, очистка, обмер экспонатов — всю нашу кухню. К сожалению, белый камень гигроскопичен, он хорошо впитывает влагу и пыль. У музея большой двор, где можно разложить плиты, так что у нас появилась возможность смыть грязь, обработать надгробия противогрибковым препаратом. В общем, совместить приятное с полезным.

— О чем могут рассказать средневековые надгробия?

— Это совершенно уникальный материал с исторической точки зрения. Самые ранние из известных московских надгробий датируются XIII–XIV веками: на них еще не указаны имена усопших, из украшения — только орнамент. Поначалу использовали простой узор из противопоставленных треугольничков, в простонародье его называют «волчий зуб». Позже он усложняется: в XV веке появляются изображения трехконечного креста-посоха, дополненного окружностью в изголовье. Это схематичное изображение человека — своеобразный ответ западным надгробиям, на которых изображали лежащих рыцарей. В эпоху Ивана Грозного наконец появляются надписи. Поначалу это были неглубоко процарапанные граффити, позже резчики перешли к аккуратно размеченным строкам, надписям, выполненным вязью, к объемной резьбе. В конце XVI века треугольчатый орнамент сменился косичкой, плиты стали массивными, увеличились боковые грани, на которые начали наносить надписи. Сначала надпись шла в одну строку по всем боковым граням, потом стали писать только на торце. Появились многострочные эпитафии в ногах толстой могильной плиты. А в XVIII веке наступила эпоха барочных надгробий. Наш самый выдающийся экспонат — надгробие Дорофея Афанасьевича Траурнихта, умершего в 1717 году (Траурнихт — воевода петровских времен, считается, что он впервые нанес на карту очертания Аляски. — «Культура»). Оно вытесано в виде саркофага, хотя, конечно, это не настоящий саркофаг, когда можно поднять крышку и заглянуть внутрь.

Другие любопытные экспонаты — закладные, памятные доски. Они не являются надгробиями в прямом смысле слова, то есть не лежат над могилой. Эти доски вделывали в стены храма снаружи или внутри, иногда помещали на опорный столб в церкви. На них указывались имена усопших, а также в каком месте храма находились захоронения. Как правило, это были могилы знатных прихожан, погребенных в самой церкви или в непосредственной близости к ней. Изначально доски были цветные — обычно использовали голубой фон, а буквы раскрашивали белым, иногда красным. К сожалению, пигменты сохранились плохо — доски были найдены в земле в процессе археологических раскопок. Тем не менее по частицам пигментов можно определить, какую использовали краску.

— Почему на самых первых надгробиях не было надписей? Человек еще не воспринимался как индивидуальность, личность?

— Думаю, вы правы. К XIII веку у нас едва-едва исчезает языческая традиция подкурганных захоронений: христианский погребальный обряд еще нес много пережитков прошлого. Вообще плита — это городская традиция, ориентированная на состоятельный слой горожан: на деревенских кладбищах чаще ставили простой деревянный крест. Мастера, создававшие плиты, старались варьировать узор, особенно в XV веке, когда еще не было надписей. Декор надгробий все же отличался: это помогало родственникам идентифицировать «свое» захоронение. А вот почему не указывали имена погребенных... Возможно, это воплощение идеи о том, что Господь всегда знает, кто лежит под могильной плитой. Или же это связано с эсхатологическими представлениями — в конце XV века люди ждали конца света. К сожалению, мы не можем назвать точную причину. Впоследствии, видимо, изменилась точка зрения на индивидуальную память. Еще, мне кажется, появился элемент публичности. Раньше только родственники знали, кто лежит под надгробной плитой. Информация о том, что здесь покоится князь или жена священника, способствовала социальной индивидуализации усопшего. Например, есть у нас надгробие зелейщика — пороховых дел мастера. Или же просто писали — «человек такого-то господина». Но чаще всего русскоязычные надгробия содержат только дату смерти: «В такой-то год, на память такого-то святого скончался Федор Иванов сын». Иногда добавляют: «А лет ему было столько-то». Это стандартная формула. Иногда надписи помогают проследить родственные связи. Скажем, неподалеку от Старого Английского двора на Варварке было найдено надгробие, на котором было указано, что погребенная Екатерина Иванова одновременно является дочерью попа, то есть поповной, и женой священника — попадьей. Оба ее родственника — отец и муж — служили в церквах, находившихся рядом, на территории Зарядья. Так можно привязать человека к определенным географическим точкам на территории Москвы.

— Расскажите о других интересных экспонатах.

— Один из самых любопытных — надгробие Марии Мутьянской. Крышка ее саркофага была обнаружена во время послевоенных строительных работ в Большом Знаменском переулке. Не могу сказать, сохранилось ли тело: к нам в музей поступил волосник — женский головной убор — в очень хорошей сохранности, а также крышка саркофага, которую, правда, повредили строители. Само захоронение датируется 1603 годом. Как известно, в XVI веке в нашу страну прибыло много иноземных наемников: царь не доверял своим воинам, старался опираться на иностранных специалистов. Приезжали англичане, шотландцы, немцы. Были также валашские — молдавские — рыцари. Мутьянская — тогдашняя транскрипция фамилии «Мунтянская» или «Мунтяну». Воевода Радул Мунтянский, муж Марии, приехал в Москву в конце XVI века: вероятно, это был человек знатного рода. Мы не знаем, привез он супругу с собой или женился здесь: скорее всего, второй вариант — чтобы закрепиться на новом месте. В любом случае эта женщина принадлежала к самой высшей знати, боярству. Такие головные уборы, как у нее, создавали в кремлевских мастерских царицы Ирины Годуновой. Представьте: шитье золотной нитью по шелку, на очелье (части, окружающей лоб. — «Культура») изображено всемирное древо, с обеих сторон которого вышиты единороги. Как известно, единорог — символ Христа. Мария приняла монашеский постриг с именем Александра, об этом написано на саркофаге. Возможно, головной убор связан с ее монашеским статусом. В российских музеях чуть более 30 подобных волосников. Причем почти все, что я видела, скромнее нашего. То есть это головной убор очень богатой и знатной женщины. Возможно, даже царской родственницы.

— Когда в коллекцию музея попали первые надгробия?

— Самое первое поступило в 1947 году. Во время раскопок, которые проводил известный археолог Михаил Григорьевич Рабинович на территории Гончарной слободы, была найдена плита XVI века c надписью: «Григорий Дмитриев сын кольчужник». Кольчужник — мастер, которые делает кольчуги. Сама плита достаточно мощная. Видимо, человек был небедный: изготовление кольчуги — узкоспециализированное ремесло, требующее высокой квалификации. После этого стали поступать другие экземпляры. В основном надгробия находили во время строительных работ на месте закрытых или полуразрушенных московских храмов, переделанных под склады и заводы. В собрании есть также несколько белокаменных плит с территории московского зоопарка. Что они там делали, откуда их привезли и как использовали, непонятно. Изначально они находились в каком-то другом месте. Так называемое вторичное использование белокаменных надгробий, например, бесхозных, — вовсе не изобретение советского времени. Этим занимались еще до революции: надгробия или их фрагменты использовали в качестве ступеней в храмах, оснований для оград. Возьмем, например, прицерковное кладбище: за некоторыми могилами ухаживали родственники, другие захоронения со временем становились заброшенными. Эти белокаменные плиты могли вторично использовать. Все-таки белый камень — недешевый материал, тяжелый и в обработке, и в транспортировке. Его привозили издалека — самыми известными каменоломнями считались Мячковские карьеры. Практически ни одна из имеющихся у нас плит не происходит с сохранившегося захоронения. Все это экспонаты, артефакты, которые мы называем перемещенными. То есть они были когда-то перевезены на новое место и оттуда уже попали в музей.

До 1990 года коллекция надгробий была не очень большая — около 30–40 экземпляров. В последние годы к нам поступило много плит, собранных в результате археологических изысканий при строительстве: с территории Китай-города, Белого города — исторического центра Москвы в пределах Садового кольца. А также набережных — Котельнической, Гончарной. Всего около 100 предметов. Впрочем, для экспозиционных целей не нужна огромная коллекция белого камня. Скорее, нас интересуют редкие экземпляры. Например, иноязычные надгробия: чаще всего это немецкие. В Москве сохранилось одно немецкое кладбище — Введенское. Территории остальных перекопаны и застроены, ничего не осталось. Несколько лет назад на выставке археологических находок мы показывали два немецкоязычных белокаменных надгробия с Мытной улицы. Одно из них, расколотое на фрагменты, сотрудница нашего музея обнаружила… в песочнице. Она пошла с ребенком на прогулку, рядом с детской площадкой строители рыли траншею. Видимо, когда выгребали из траншеи песок, выкинули фрагменты плиты в песочницу. Сотрудница рассказывала: «Смотрю — белый камень, немецкие готические буквы». Она выгребла эти фрагменты и на машине привезла в музей. Там же была найдена еще одна плита. Это детские надгробия с красивыми эпитафиями в романтическом стиле: усопшие происходили из известного немецкого рода Келлерман.

У нас также есть интересное надгробие немца-опричника Каспара фон Эльферфельдта, тоже на немецком языке. Оно сейчас демонстрируется на выставке «История Москвы для детей и взрослых». Это единственное надгробие с портретом похороненного. Видимо, опричник заранее заказал плиту. На ней указано, что он был ландростом города Петерсхагена, когда жил в Германии. Во время Ливонской войны Эльферфельдт попал в плен, стал переводчиком, дипломатом, затем опричником. В овальном картуше — достаточно схематичное изображение головы в профиль. Правда, хорошо читается длинный нос, тяжелая челюсть, головной убор в виде русского средневекового шлема. Этим портретом заказчик подчеркнул свой военный статус.

В прошлом году коллеги нашли на территории Москвы два небольших фрагмента левого нижнего угла плиты XVII века. Практически ничего не читается, единственная надпись: «Раб Божий Роман Фомин». Причем «Фом» видно хорошо, дальше — сколы. По счастливой случайности сохранилась покраска букв — подобного мы никогда не видели. В то время слова в строке писали слитно, не выделяли большие буквы. А здесь — все буквы покрашены черным, а начальные буквы слов — красным. Фрагменты этой плиты также можно увидеть на выставке «История Москвы для детей и взрослых».

А в 2018-м на выставке «Тайна московских подземелий» мы показывали свеженайденное надгробие Анны Прозоровской, жены воеводы Петра Прозоровского, приближенного Петра I. Царь, уехавший в Европу на несколько лет, оставил страну на трех соратников, одним из них был Прозоровский. Анна происходила из древнейшего боярского рода Ртищевых. Супруги, вероятно, были счастливы в браке. Анна родила двух дочерей и умерла достаточно рано, в 35-летнем возрасте. А ее муж прожил еще 42 года и вторично не женился, что большая редкость. В то время была довольно высокая женская смертность: причины — низкий уровень медицины, частые смерти из-за беременности и родов. В некрополях и семейных склепах нередко можно увидеть могильную плиту мужа и рядом — два или три надгробия жен: церковь разрешала до трех браков. Прозоровский занимал важные посты, был солидным государственным деятелем и мог в любом возрасте устроить свою судьбу — породниться с представителем его рода захотел бы кто угодно. А тут лебединая верность: очень красивая история.