Советник генерального директора Музея Востока, почетный член Академии художеств отмечает 50 лет работы в родном музее. О роли случая, жизни после карантина и о любви к Москве — в интервью «Культуре».

— Почему вы пошли работать в Музей Востока?

— Виноват его величество случай. Я окончила Московский областной педагогический институт имени Крупской, получила диплом преподавателя истории и обществоведения. Около года отработала в кабинете марксизма-ленинизма Московского химико-технологического института имени Менделеева. Однажды пришла на встречу класса, и классный руководитель Зоя Степановна, узнав, где я работаю, сказала: «Тебе нужно в совершенно другое место, связанное с искусством. Ты же из семьи художников». Действительно, брат моего папы, Владимир Юшкевич, был хорошим художником, одним из лучших реставраторов Третьяковской галереи. Именно Зоя Степановна посоветовала мне пойти в Музей Востока. Почему? Не знаю. Но все сложилось замечательно. В Советском Союзе наш музей был единственным музеем, целиком посвященным искусству Востока. И в России мы по-прежнему уникальный, единственный в своем роде музей.

— Сначала вы работали экскурсоводом?

— Да, водила по две-три экскурсии в день, а еще читала лекции. Например, в школах — не только московских. Я тогда была лихая, 25-летняя: могла добежать до вокзала, сесть на электричку до Звенигорода, потом пересесть на автобус, приехать в школу и прочитать лекцию. Иногда даже оставалась ночевать — в какой-нибудь скромной гостинице. Выступала на самых разных площадках. Читала лекции пожилым актерам: это было очень трогательно. Особенно когда отказал аппарат, показывавший слайды, и я долго, вдохновенно рассказывала об искусстве Индонезии. Еще выступала с лекцией в психоневрологическом диспансере. Я так увлеченно говорила о сущности буддизма, что потом пришло письмо с просьбой выступить еще раз. Шесть лет я проработала в отделе пропаганды, а потом был создан отдел научной информации и документации, и я была назначена его руководителем. В моем подчинении оказались библиотека, фотолаборатория, издательский сектор, архив, а также секретарь по внешним связям — целая империя. В дальнейшем руководила отделом выставок, отделом рекламы, была ученым секретарем, заместителем по науке. С 1997-го по середину 2019-го работала в должности первого заместителя директора музея. С июня 2019 года — советник генерального директора.

Вообще я никогда не бросаю камни в прошлое. Это прошлое страны, в которой мы жили, а заодно и мое прошлое. А как я могу бросить камень в себя? С 1970-го по август 1991-го я работала при советской власти. Связи с музеями других советских республик были прекрасные, дружеские. Например, летом 1986 года мы открыли вставку Пиросмани: почти все экспонаты приехали из Грузии. Мы дружили с ансамблем «Музыка — Поэзия — Живопись», которым руководила пианистка Лали Микава. Людей, пришедших на вернисаж, встречали красавцы-грузины в национальных костюмах, звучала грузинская музыка — это было так красиво! К выставке мы подготовили серию концертов: Эммануил Виторган читал стихи… За те десятилетия, что я работаю в музее, произошло столько всего интересного! Очень рада, что сама порой этому способствовала.

Музей невозможно не любить: это источник подлинных знаний, подлинного искусства и философии. У нас великолепная библиотека, сейчас ею заведует Дина Вахтангова, правнучка великого Евгения Вахтангова. Она для меня все еще маленькая, хотя работает в музее чуть ли не 30 лет. У нас до сих пор трудятся несколько человек, которые пришли немного раньше меня или чуть позже. Сохранился хороший научный костяк. Есть и молодые, перспективные. В общем, все на своих местах. Директор — Александр Седов: доктор наук, известный археолог. Я занимаюсь любимыми вещами: открываю выставки, когда Александр Всеволодович занят; принимаю вместе с нашими специалистами делегации. В общем, жизнь продолжается. Всегда удивляюсь, когда слышу, что люди с годами начинают грустить. Мне вот совсем не грустно. Мне кажется, любимая работа — это главное. Семья тоже важна, разумеется. У меня любимая дочка Маша, давно работающая в Пушкинском музее. Два внука: один совсем взрослый — Ванечка, побывавший по работе во многих странах мира. Другой — младше его на 10 лет, Мишута: ценитель прекрасной музыки и хорошей литературы.

— Вас знают не только музейные зрители, но и широкая публика: вы любимая героиня глянца. Как удалось создать сильный личный бренд?

— Я просто любила тюбетейки, восточные наряды, везде в них ходила — меня никогда не волновало, что люди подумают. Еще у меня фамилия запоминающаяся. В итоге все получилось само собой. Глянцевые журналы, появившиеся в конце 90-х, на мне буквально помешались. Все время брали интервью, устраивали фотосессии. Еще до эпохи интернета я часто выступала по телевидению. Люблю говорить — это мое. Я человек говорящий, а не пишущий — настоящий популяризатор. Например, в 1999 году японцы пригласили меня в путешествие по Японии в составе российской делегации, потому что много раз видели, как я по телевидению рассказываю про японские выставки. В общем, меня никто не делал. Есть такое слово — «харизма», его раньше не употребляли. Видимо, я ею обладаю.

— Вы внучатая племянница знаменитого коллекционера Георгия Костаки. Хорошо были с ним знакомы?

— Для меня это был любимый дядя Юра. Потом уже, когда стала взрослее, поняла, что это выдающийся коллекционер. Постепенно он становился все более известным. А в 78-м году — к этому времени я уже 8 лет работала в музее — уехал вместе с семьей: чуть-чуть пожил в Италии, потом обосновался в Греции. В наши дни люди отдалились друг от друга и редко общаются с родней. А тогда у нас была большая семья, мы все собирались на Баковке, у мамы дяди Юры. Родственников было очень много. К сожалению, иных уж нет, а те далече…

— Часто бываете в Греции?

— Ездила несколько раз по приглашению родственников — детей Георгия Дионисовича. Сам дядя Юра ушел из жизни рано, в 1990 году. Как я уже говорила в одном интервью, чувствую в себе греческое начало — во мне горит олимпийский огонь. Но родилась я здесь, на Яузе, в роддоме имени Клары Цеткин, который описан в романе Григория Служителя «Дни Савелия». Москва для меня — все. Я настоящий почвенник — но не в том смысле, который принят в русской литературе. Я укоренилась на Яузе. Первые 12 лет прожила на Самокатной улице, недалеко от Лефортовского парка. Теперь живу на Гороховом поле — это окраина Басманной слободы. Сюда мы приехали с мужем, художником Николаем Костромитиным, в 2004 году. До этого я жила на улице Фридриха Энгельса. Мы с Колей любим бродить по окрестностям, постоянно находим новые места. Недавно обнаружили дачу Строгановых — между Волочаевской улицей и Яузой.

— Спрошу еще про семью. Правда, что ваша бабушка была гадалкой?

— Да, моя украинская бабушка по маминой линии. Насколько знаю, она гадала на картах. Сама я никогда не гадаю, хотя интуиция у меня развита хорошо. Бабушка жила где-то под Николаевом. В те годы банды Махно совершали набеги на хутора, грабили людей, а потом прятали награбленное. Когда к бабушке приходили местные жители, она указывала, где зарыты их украденные вещи. Однажды вечером она пошла к родственникам на другой хутор, и махновцы ее зверски убили.

— Правда, что вы увлеклись Востоком через творчество Рериха?

— Да. Очень люблю Николая Константиновича. Мне интересна не только его живопись, но и мысли о близости всех религий. Знала его сына, Святослава Николаевича. Он был спокойный, величественный, мудрый. Не раз приходил в наш музей: например, присутствовал на открытии огромной выставки Николая Рериха в 1984 году — к ее организации я приложила немало сил. Людей пришло очень много. Помню, я стояла на ступенях музея, и на такси подъехал Савелий Ямщиков. Он увидел толпу и даже не стал выходить — помахал мне шляпой и проехал мимо.

— Россия все-таки — Восток или Запад?

— Считаю, что у нас свой путь. В моих жилах течет греческая, украинская, а также польская, немецкая кровь. В одной греческой газете про меня написали: «Татьяна — русская душой…» Так вот, душа у меня абсолютно русская. Вообще не считаю этот вопрос правильным. Что значит — Восток или Запад? Это Россия и все.

— В 1990-е в нашей стране многие увлеклись восточной тематикой. Часто трактовали ее вульгарно: интересовались эзотерическими практиками, ходили на выступления псевдогуру…

— Все это происходило на моих глазах. Была уничтожена прежняя идеология, Советский Союз рухнул, и многие оказались в растерянности. Я была заведующей выставочным отделом в музее. Увлекалась буддийским учением, и ко мне бесконечно приходили люди, искавшие себя. Они показывали на макушку и рассказывали, что у них в голове — выход в космос. Когда я видела, что дело заходит слишком далеко, говорила: извините, у меня через пять минут совещание. Приходилось лукавить.

И все же это было по-своему интересное время. В Москву приезжали разные учителя, в том числе серьезные, известные. Один из японских монахов создал Институт буддизма — общественную организацию, в правление которой вошли ведущие буддологи и востоковеды России. Например, Ростислав Рыбаков, который долгие годы был директором Института востоковедения. Или нынешний директор Института востоковедения Валерий Андросов. А также бывший директор Института стран Азии и Африки Михаил Мейер. И я — от нашего музея. Мы занимались популяризацией буддизма. Когда в музей приезжали тибетские монахи, мы устраивали встречи в лектории. Народ ломился. Это были не лжепророки, а настоящие монахи из серьезных монастырей. Наши сотрудники читали лекции по искусству буддизма. В Москве отмечали большие праздники — в основном их устраивала бурятская община: например, день рождения Будды. Гостями моего кабинета были ламы разного ранга. В частности, личный оракул его Святейшества Далай-ламы. А в декабре 1993 года в зале ученого совета была создана первая в Москве песчаная буддийская мандала. Потом эти мандалы начали создавать в разных местах столицы, однако первая была у нас. В течение семи дней монахи из монастыря его Святейшества Далай-ламы делали на большом столе красивую мандалу и пели мантры; приходили буддисты. Это было потрясающе интересно. В последний день, согласно ритуалу, мандалу из цветного песка пересыпали в стеклянный графин, с которым мы прошествовали до того места, где теперь стоит Храм Христа Спасителя. Бассейна уже не было, а храм еще не успели восстановить. Монахи высыпали песок в реку, это тоже традиция, и сказали, что вода, испаряясь, будет подниматься вверх, и благодать потом опустится на всю Москву.

— В последние годы музеи были очень популярны — специалисты говорили, что мы переживаем настоящий музейный бум. А что ждет нас сейчас, в эпоху пандемии?

— Мне кажется, будет сложно. Конечно, мы будем прикладывать все усилия — открывать интересные выставки, обеспечивать безопасность. Во время карантина наш музей активно работал онлайн: мы запустили онлайн-лекторий, каждая неделя была посвящена отдельной стране — Индии, Ирану, Японии, Китаю… После открытия музея определенные ограничения — например, на количество людей, которые могут одновременно находиться в зале — будут какое-то время сохраняться. Быстро вернуться к прежней жизни не получится. Будет интересно, но и, конечно, трудно. Однако мы будем стараться.

— И последний вопрос: что для вас Музей Востока?

— Очень просто: это моя жизнь.