Грибоедовская Москва: миф небесного закоулка
05.03.2020
В музее А. С. Пушкина открылась выставка «Грибоедовская Москва», приуроченная к 225-летию со дня рождения поэта, драматурга, дипломата в ранге чрезвычайного и полномочного посла.
Грибоедовская Москва — это, конечно, не про небесных двойников (Борхес писал, что писатели создают небесных двойников мест, о которых пишут). Миф не терпит гротеска, и миф места — не исключение. Не случайно затесавшийся в пресс-релиз школьный глагол «воспел» вызвал недоумение. Это как Мольер воспел бы гостиную господина Журдена, Салтыков-Щедрин — лужу посреди города Глупова, а Достоевский — село Степанчиково вместе со всеми обитателями.«Пора, наконец, перестать искать Москву в комедии Грибоедова. Это разве часть, закоулок Москвы. Рядом или над этой выставленной Москвою была другая, светлая, образованная...» — написал князь Петр Вяземский в 1874-м году. К тому времени Россия вот уже полвека смеялась над похожим на правду вымыслом, а демократическая критика давно расставила образы «по местам».
Но сколько ни заостряй драматическую пропасть между вольнолюбивым героем (а он, между прочим, «горд и зол») и не оценившими его ретроградами, всякими фамусовыми и марьями алексевнами, пьеса перебравшегося в Петербург уроженца Первопрестольной — скорее бытописательная, чем разоблачительная. «Эта картина представляет нашу добрую старушку Москву, с ее странностями, причудами и капризами», — справедливо заметил критик Николай Надеждин, призывавший полюбоваться «счастливо поставленными» фигурами — «невольно засматриваешься, признаешь подлинники и хохочешь».
Представленная на выставке грибоедовская Москва — это, прежде всего, колорит. Галерея типажей, составленная из портретов неизвестных первой трети XIX века — все эти «московские бабушки», престарелые графини и княгини с суровым выражением на лицах в обрамлении тщательно уложенных локонов и лент на чепце. Познавшие жизнь «отечества отцы» в расшитых мундирах и при крестах. Как известно, автор настаивал на отсутствии прототипов, особенно в свете того, что после обнародования остроумного сочинения на них началась настоящая охота — Фамусовым, Скалозубом, Репетиловым называли то одного, то другого.
А еще, конечно, городские виды. Рисунки с изображением кремлевской стены, прудов, площади Тверской Заставы и обязательно Кузнецкого моста: там располагались самые модные французские лавки, в которых «в один день можно истратить бездну денег».
Гравюры французского художника Жерара Делабарта — одна из них изображает гулянье на Новинском бульваре, где находился дом матери, Анастасии Федоровны Грибоедовой. Окна выходили на площадь, где в канун Пасхи собиралось множество москвичей разных сословий. На бульвар приезжали артисты театра и цирка. Там устанавливали качели и карусели, а местная аристократия негласно соревновалась за приз «лучшей карете».
Среди экспонатов — знаменитые рукописные альбомные списки «Горя от ума». Первые «ласточки» появились зимой 1823 года. Ажиотаж был неслыханный. «Все просят у меня манускрипта и надоедают», — жаловался Грибоедов своему другу Степану Бегичеву.
—К моменту официальной публикации, а пьеса вышла в 1833 году, через четыре года после гибели автора, она была широко известна публике. Списки курсировали по салонам, а выборочные сцены с успехом шли на театральных подмостках, — говорит куратор выставки, научный сотрудник музея А. С. Пушкина Светлана Белехова.
Портреты первых театральных Фамусова и Чацкого — Михаила Щепкина и Павла Мочалова, сыгравших на сцене Большого театра в 1831 году, — представлены в посвященном комедии разделе выставки. Там же расположились облаченные во фрачные тройки и бальные платья манекены — костюмы с постановки Олега Меньшикова. Посетители, интересующиеся историей костюма, обратят внимание на историческую достоверность этих сценических образов. Платье из черного бархата с лифом из золотой парчи — писк моды 1820-х, когда хорошо известный по парадному портрету начала XIX века ампир сменился романтическим историзмом. Крой с отрезным лифом и завышенной линией талии, насыщенные цвета, рукава-буфы отражали увлечение рыцарским Средневековьем и романами Вальтера Скотта.
Еще одна примечательная «реконструкция» — гостиная фамусовских времен. В противоположных углах зала расставлены два стола — обеденный и ломберный. Как поясняет куратор, мебель специально располагали «островками», чтобы гости могли разбиться на группы по интересам.
—Обязательный атрибут — карты, — продолжает Светлана Белехова. — Это правило хорошего тона: в них играли и на домашних вечерах, и на собраниях английских клубов, членством в котором гордился Фамусов. И неспроста — туда принимали путем голосования и только людей с безупречной репутацией.
Записанный в антигерои, антагонист Чацкого не был таковым по задумке. «Вот характер, который почти исчез в наше время, но двадцать лет тому назад был господствующий, — характер моего дяди, — записал Грибоедов в одном из черновых набросков.— Историку предоставляю объяснить, отчего в тогдашнем поколении развита была повсюду какая-то смесь пороков и любезности <...> Он, как лев, дрался с турками при Суворове, но потом пресмыкался в передних всех случайных людей в Петербурге, в отставке жил сплетнями. Образец его нравоучений: «Я, брат…».
Завершают выставку московские адреса Грибоедова — дом матери на Новинском бульваре, здание университета на Моховой, где поэт окончил словесное отделение философского факультета и усадьба Бегичевых на Мясницкой улице, где и была написана комедия «Горе от ума».
—К моменту официальной публикации, а пьеса вышла в 1833 году, через четыре года после гибели автора, она была широко известна публике. Списки курсировали по салонам, а выборочные сцены с успехом шли на театральных подмостках, — говорит куратор выставки, научный сотрудник музея А. С. Пушкина Светлана Белехова.
Портреты первых театральных Фамусова и Чацкого — Михаила Щепкина и Павла Мочалова, сыгравших на сцене Большого театра в 1831 году, — представлены в посвященном комедии разделе выставки. Там же расположились облаченные во фрачные тройки и бальные платья манекены — костюмы с постановки Олега Меньшикова. Посетители, интересующиеся историей костюма, обратят внимание на историческую достоверность этих сценических образов. Платье из черного бархата с лифом из золотой парчи — писк моды 1820-х, когда хорошо известный по парадному портрету начала XIX века ампир сменился романтическим историзмом. Крой с отрезным лифом и завышенной линией талии, насыщенные цвета, рукава-буфы отражали увлечение рыцарским Средневековьем и романами Вальтера Скотта.
Еще одна примечательная «реконструкция» — гостиная фамусовских времен. В противоположных углах зала расставлены два стола — обеденный и ломберный. Как поясняет куратор, мебель специально располагали «островками», чтобы гости могли разбиться на группы по интересам.
—Обязательный атрибут — карты, — продолжает Светлана Белехова. — Это правило хорошего тона: в них играли и на домашних вечерах, и на собраниях английских клубов, членством в котором гордился Фамусов. И неспроста — туда принимали путем голосования и только людей с безупречной репутацией.
Записанный в антигерои, антагонист Чацкого не был таковым по задумке. «Вот характер, который почти исчез в наше время, но двадцать лет тому назад был господствующий, — характер моего дяди, — записал Грибоедов в одном из черновых набросков.— Историку предоставляю объяснить, отчего в тогдашнем поколении развита была повсюду какая-то смесь пороков и любезности <...> Он, как лев, дрался с турками при Суворове, но потом пресмыкался в передних всех случайных людей в Петербурге, в отставке жил сплетнями. Образец его нравоучений: «Я, брат…».
Завершают выставку московские адреса Грибоедова — дом матери на Новинском бульваре, здание университета на Моховой, где поэт окончил словесное отделение философского факультета и усадьба Бегичевых на Мясницкой улице, где и была написана комедия «Горе от ума».