Эшелон ушел на Восток: масоны и отшельники в русском искусстве

Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

05.02.2020

В Музее современного искусства «Гараж» открылась выставка «Мы храним наши белые сны»

Проект посвящен мистическому пласту отечественного искусства 1905–1969 годов, который долго не замечали, в основном по идеологическим причинам. Заигрывания с масонством, увлечение космизмом или учением Гурджиева не укладывались в генеральную линию советского искусствознания. Теперь, по словам куратора выставки Андрея Мизиано (сокуратором выступила Екатерина Иноземцева), сведения приходится восстанавливать буквально по крупицам. 

Серебряный век был настоящим «плавильным котлом» оккультных учений и эзотерических практик. Одним из властителей дум был основатель антропософского учения Рудольф Штайнер, которого боготворил писатель Андрей Белый. На выставке можно увидеть документы из швейцарского архива Штайнера (например, эскизы для эвритмических фигур), а также своеобразную «духовную карту», нарисованную Белым. Поэт попытался изобразить линию своей жизни. Получилось нечто вроде кардиограммы, испещренной датами и именами: от неохристианства, музыки Бетховена и учения Владимира Соловьева до отношений с отцом, академиком Николаем Бугаевым.

О разнообразии оккультных практик дореволюционных лет рассказывают артефакты — вроде билета на заседание I Всероссийского съезда спиритуалистов или эмблемы ложи «Пылающий лев». С приходом советской власти мистические кружки стали сворачивать свою деятельность. Нередко под прессом НКВД: пример тому — архивное дело художника и скульптора Бориса Зубакина, обвиненного в связи с масонами и расстрелянного в 1938-м. Документы удалось получить в Центральном архиве ФСБ. За интерес к мистике расплачивалась не только интеллигенция, но и власть имущие:

— Здесь есть дело Глеба Бокия — одного из «создателей» лагеря на Соловках, — рассказал Андрей Мизиано. — Он официально занимался изучением паранормальных явлений. Его заместителем был Александр Барченко, сотрудник Бехтеревского института мозга, его дело тоже можно увидеть на выставке. Бокий увлекался спиритизмом, магией, искал Шамбалу. В итоге был расстрелян, как и Барченко.

В советские годы представители творческих кругов нередко уезжали в Среднюю Азию: некоторые добровольно, ведь на периферии дышалось куда свободнее, другие — в ссылку. Один из залов посвящен группе единомышленников: уроженцу Вятки Алексею Исупову, воронежцу Александру Николаеву, принявшему ислам и взявшему псевдоним Усто Мумин, а также калужанину Даниилу Степанову, которому удалось сделать международную карьеру.
— В царской России Степанов работал медальером, потом создал первую медаль в СССР, посвященную двухлетию Октября, — рассказал Мизиано. — В начале 1920-го советское правительство отправило его в Самарканд реставрировать памятники. Лишь пять-шесть картин Степанова сохранилось до наших дней. Качество живописи сумасшедшее. Потом художник переехал в Италию, реставрировал декорации в театре «Ла Скала». И, хотя был эмигрантом, представлял Родину на Венецианской биеннале в 1926 году. Его картина «Молитва. Самарканд», показанная на нашей выставке, участвовала в биеннале. На обороте есть выцветшая наклейка с надписью: «Венецианская биеннале. Номер 15».

Менее удачно сложилась судьба ленинградца Сергея Калмыкова. В 1930-е автор авангардных произведений бежал в Алма-Ату — когда пошли слухи, что его творчеством заинтересовались органы. Здесь, на периферии, он вел себя экстравагантно: ходил в странных клоунских одеждах. Возможно, как считали некоторые, сошел с ума. Как бы то ни было, в Казахстане Калмыков обрел творческую свободу: смог писать картины, максимально далекие от соцреалистической эстетики.

Выставка — попытка воздать должное отшельникам и аскетам от искусства: по словам Мизиано, «об этих художниках, их космистском, мистическом опыте неизвестно практически ничего, советская историография об этом не писала». Так что организаторов ждало множество открытий. Например, художник Александр Сардан создавал необычные работы — для выставки их привезли из коломенского Музея органической культуры. Как удалось выяснить, он также снимал документальные фильмы — один из них, посвященный кристаллам, можно увидеть на выставке. Иногда, правда, открытия оказывались совсем нерадостными:

— Я запросил в Узбекистане работу для выставки, — говорит Мизиано. — У меня была ее фотография с печатью музея. Ответили, что произведения нет. Когда стал настаивать, предложили написать официальный запрос. В итоге получил ответ с гениальной формулировкой: работы нет, так как она изъята соответствующими инстанциями. Однако позже вещь всплыла на черном рынке.

Завершает выставку стенд, напоминающий пюпитр. На нем — ноты вперемешку с иероглифами. Фоном звучит печальная музыка.
— Этот зал посвящен Юлиану Щуцкому — рассказал Андрей Мизиано. — Он был синологом, знал почти 20 языков, занимался каллиграфией. Перевел на русский китайскую «Книгу Перемен». Его музыка никогда не исполнялась. Мы хотели закончить на грустной ноте: напомнить о человеке, чье музыкальное наследие оказалось практически потеряно.

Фото на анонсах: Алексей Народицкий