Ход валетом

Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

09.12.2019

В московской галерее ARTSTORY проходит выставка «И смеюсь, и плачу», приуроченная к 115-летию Моисея Фейгина. Его необычная, яркая жизнь вместила больше века: последний из бубновалетовцев умер в 2008-м, прожив 103 года. Не переставая рисовал: за два месяца до смерти попал в Книгу рекордов Гиннесса как «самый старый работающий профессиональный художник мира». И постоянно экспериментировал, что доказывают поздние работы, созданные после 1970 года, — ​именно из них и составлена нынешняя экспозиция.

Смех сквозь слезы англоязычные авторы называют bittersweet: когда и веселье не слишком пустое, и драма не чересчур тяжелая. Чувство, похожее на смесь радости с горечью, вызывал «маленький человек» Чаплина, его знаменитый Бродяга. Неудивительно, что в поздних картинах Фейгина этот персонаж — ​один из главных. Чем-то близкий самому художнику, заставшему взлет русского искусства — ​эксперименты 1910–1920-х — ​и вынужденному затем для заработка писать портреты вождей. Искренние, личные вещи «шли» в стол.

Трогательный и неказистый Бродяга в котелке — ​лишь частный случай трикстера, обманщика и плута. Как, впрочем, и другой любимчик художника — ​Арлекин. Последний отсылает к Серебряному веку: темы театра, карнавала, маски были особенно популярны на рубеже XIX–XX столетий. Можно вспомнить эстетские фантазии на тему XVIII века в исполнении Константина Сомова или парный автопортрет Василия Шухаева и Александра Яковлева в костюмах Арлекина и Пьеро. Жизнь воспринималась как пустяк, шутка, к которой не стоит относиться слишком серьезно. Возможно, художники предчувствовали грядущую катастрофу и пытались таким образом спрятаться в выдуманной реальности.

Нынешняя экспозиция решена довольно необычно. Часть ее выстроена в виде лабиринта. Темные коридоры словно погружают в подсознание художника: здесь можно увидеть последние рисунки, созданные уже в больнице. А также старый пиджак, мольберт, когда-то принадлежавший Константину Коровину, и манекен — ​Фейгин ласково называл его Альбертом.

«Культура» побеседовала с дочерью живописца Анной Фейгиной.

культура: Как Вы отнеслись к лабиринту?
Фейгина: Я не знала, что его сделают, это стало для меня открытием. Совершенно новый подход к подаче художника. Некоторые вещи, показанные там, вызывают множество воспоминаний. Например, рисунки, выполненные в последние месяцы жизни. На одном изображена истощенная лошадь и подписано: «Это я». Отец говорил: «Меня подводит тело. Хотел бы еще пожить, но уже нет сил. Устал бороться с болячками».

культура: Как к нему попал коровинский мольберт?
Фейгина: Коровин уехал за границу, оставил мастерскую. Стали распродавать вещи: роскошные кисти, пастели, холсты. Все разобрали. А мольберт был большой, тяжелый, испачканный краской. Отец взял его, заплатил какие-то копейки. Чувствовал себя счастливым. Сначала мольберт стоял у нас дома, а когда отцу дали мастерскую — ​переехал туда. Папа за ним работал.

культура: А зачем манекен?
Фейгина: Отцу приходилось писать портреты Сталина и Ленина. Нужно было изобразить, например, как лежат складки на мундире. Пока не было манекена, мучилась вся семья. Китель надевали мама или брат, даже мне порой приходилось, хотя я была маленькой. Потом удалось достать манекен на шарнирах. Отец к нему привык, считал членом нашей семьи, почти другом.

культура: Почему на выставке только поздние работы?
Фейгина: Ранние пропали во время войны. Вообще, в 1970-е у отца произошел «поворот» к другой технике, стилю. Еще в институте он слышал о Сезанне, импрессионизме. Потом долгие годы жил в вакууме. В 1959-м в Сокольники приехала знаменитая американская выставка. Посмотрев ее, папа сказал: «Я вообще не тем занимаюсь». Он начал переосмысливать свой путь в живописи, много думал о роли цвета. Говорил: «Словно заново учусь видеть».

культура: Он что-нибудь рассказывал о знаменитых художниках-бубновалетовцах?
Фейгина: Немного, в основном байки. Есть фотография Александра Осьмеркина, подписанная «Моему любимому ученику». Александр Александрович действительно ценил отца. Любопытный факт: жена наставника, Надежда Георгиевна, приставила моего папу к мужу как надзирателя. Осьмеркин был очень общительным: ловелас, денди, прекрасно одет, вокруг всегда публика, дамы. Отец следил, чтобы мэтр не выпил лишнего. А папа был домосед, не любил тусовки. Ему бы домой — ​писать. Ныл: «Александр Александрович, Надежда Георгиевна просила…» А тот говорил: «Моня, отстань!» Когда Осьмеркина выгнали из института, обвинили в формализме, папа не предал наставника. Был с ним до конца.

Еще учился у Аристарха Лентулова. Как-то папа с мамой пришли на выставку и встретили Лентулова. Мама была очень красивой. А отец не выглядел как человек, ухаживающий за дамами. Лентулов оказался совершенно сражен. Посмотрел на отца с мужским уважением и сказал: «Ну, тихоня!»

культура: Ваш отец попал в Книгу рекордов Гиннесса. Как отреагировал?
Фейгина: Посчитал это странным. Спросил, почему его туда включили — ​как самого старого или как одного из самых пожилых, но талантливых? На этот вопрос я не смогла ответить, поскольку всем занималась моя знакомая. В итоге он заявил, что подобные рекорды его совершенно не интересуют.