Им Тифлис горбатый снился

Тамара ЦЕРЕТЕЛИ

15.12.2016

ГМИИ имени А.С. Пушкина взялся исследовать грузинский авангард 1900–1930-х годов. Три этажа Отдела личных коллекций отданы под кавказские эксперименты — иногда самого радикального толка.

Вообще-то радикальность грузинскому искусству не была свойственна никогда. Да и живопись, что греха таить, до начала ХХ века не являлась сильной стороной. Но с наступлением прошлого столетия закавказская культура стала испытывать «тлетворное влияние» — как запада, так и севера. Национальная традиция ослабла, вековые устои пошатнулись, а тут и до экспериментов рукой подать. Смесь Азии и Европы, местный колорит, этнографический коктейль из языков и народов притягивали художников и литераторов всех мастей. «Старый Тбилиси показался мне городом из «Тысячи и одной ночи», — вспоминал Илья Эренбург. — Мы бродили по нескончаемому майдану; там продавали бирюзу в смоле и горячие лепешки, английские пиджаки и кинжалы, кальяны и граммофоны, пахучие травы и винтовки, портреты царицы Тамары и доллары, древние рукописи и подштанники... Тбилиси был случайным полустанком, на котором остановился поезд времени».

Развитию «маленького Парижа», как тогда называли город, способствовала и зыбкая атмосфера неизвестности, царившая вокруг. На холмах Грузии спасались от бед Первой мировой, а потом и от Октябрьской революции многие представители московской и петербургской богемы. По Головинскому — ныне проспекту Руставели — в диких одеждах разгуливали Маяковский и Бурлюк, эпатируя публику и проповедуя футуризм. В духанах Мандельштам до хрипоты спорил о символизме с местными поэтами. В 1916 году сюда переехал Алексей Крученых: на новом месте он продолжил опыты с заумным языком и основал группу «41°», к ней примкнули Игорь Терентьев, тоже перебравшийся в грузинскую столицу, а также тифлисцы Илья и Кирилл Зданевичи. В артистических кафе, расписанных кубофутуристами, стихи лились на грузинском, русском, армянском и даже эсперанто. В 1918-м Грузия объявила себя независимой демократической республикой и уже официально превратилась в тихую гавань для бежавшей от Гражданской войны интеллигенции.

Тем временем грузинские художники отправлялись на учебу в Париж — их спонсором выступало меньшевистское правительство. Одним из студентов был Давид Какабадзе — пожалуй, самый яркий представитель местного авангарда. Недаром ему отведен весь первый этаж выставки. Биолог по образованию, он поехал в Европу с четкой целью — изучить новейшие течения в искусстве. Академического склада художник (об этом свидетельствует «Портрет отца» 1914 года), от реализма Какабадзе перешел к кубизму (многочисленные «Кубистические композиции»), а затем и вовсе к условному изображению (разного рода «Декоративные мотивы»). Уже во Франции он создал свои биоморфные пейзажи, став одним из пионеров органической абстракции и предтечей так называемого конкретного искусства. 

Кроме того, уроженец Имеретии занимался опытами в области фотографии и кинематографа. Например, в начале 20-х изобрел проекционный стереоаппарат, с помощью которого можно смотреть 3D-фильмы без очков. Даже запатентовал его в Америке и Европе. Собрал, получил изображение, вот только из-за отсутствия финансирования дальше дело не пошло. Зато это помогло ему в создании коллажей, где он использовал зеркала, линзы, металлические детали и прочее. Без них на выставке не могли обойтись: такие «конструктивно-декоративные композиции» — особый вклад Какабадзе в искусство. 

В Грузию он вернулся в 1927-м. Блудного сына встретили с осуждением. Художник растерялся и на время забросил живопись, трудясь в кинематографе и театре. Успел поработать с Котэ Марджанишвили, или главным реформатором сцены Константином Марджановым. Стал полноправным соавтором Михаила Калатозова в картине «Соль Сванетии». Кстати, многие визуальные находки режиссер потом использует в ленте «Летят журавли». Какабадзе постигла участь многих авангардистов — обвинен в формализме, уволен из Тбилисской академии художеств. Оставшись без средств к существованию, он обращался в многочисленные инстанции: с просьбой разрешить преподавать в средней школе рисование, черчение, биологию или французский. Правда, ответа так и не дождался. Умер от инфаркта.

По-иному сложилась судьба другого парижского студента — Ладо Гудиашвили. Из всех грузинских художников во Франции он добился наибольшего успеха. В том числе благодаря характеру: общительный живописец быстро подружился с Пикассо, Модильяни, Ларионовым... И начал активно выставляться. Публику пленили красочность, азиатский гедонизм, декоративность, кавказский «акцент», ведь, оказавшись на Западе, он продолжал писать картины на грузинские сюжеты, не обходил вниманием застолья. В экспозиции ГМИИ щедро представлены кутежи и томные восточные девы. Критики были в восторге, а один из них, известный теоретик искусства Морис Рейналь, в 1925 году выпустил книгу, посвященную творчеству Гудиашвили. На молодого грузина обратили внимание и арт-дилеры, активно скупавшие его работы. В итоге почти все полотна художника парижского периода осели в европейских и американских частных собраниях и музеях.

Несмотря на признание, он решил возвратиться на родину. В Тифлисе живописец первым делом устроил выставку, где «отчитался» за французские годы. Ее встретили благосклонно — особенно понравились национальный колорит и техника, ведь Гудиашвили был отличным рисовальщиком, к тому же мог передать тончайшие цветовые нюансы. На полотне «Зеленые феи» можно разглядеть более ста оттенков синего и зеленого. Критику вызвал лишь западный флер. «Следует надеяться, что вернувшийся к истокам художник преодолеет в себе чуждый ему Париж», — писали газеты. В целом жизнь на родине протекала благополучно. Правда, без эксцессов не обошлось: в 1946-м мастера исключили из партии — после того, как он расписал церковь в Тбилиси. Досталось ему и от верующих — уж слишком живыми и приземленными оказались святые. «Неблагонравные и неудобные», как потом о них скажет Евтушенко. Зато в 70-е Гудиашвили стал народным художником СССР. Умер в 84 года. Похоронен в пантеоне писателей и общественных деятелей на горе Мтацминда.

Но самое громкое имя, конечно же, Нико Пиросмани. Некоторые посетители, придя в музей, так и спрашивают: «А где тут выставка Пиросмани?» Примитивист представлен 22 работами. Специально для проекта ГМИИ картины «грузинского Джотто» передали Третьяковская галерея и Музей Востока. Нико посвящен весь третий этаж Отдела личных коллекций. Здесь — знаменитый «Кутеж», «Два грузина у марани» (винохранилища), «Лань», «Белая корова на черном фоне», «Девочка и гусыня с гусятами», «Карачохели» (почему-то переведенный как «князь», хотя это ремесленник), «Иранский лев», «Погонщик верблюдов» и прочие нетленки. И каждый раз «спотыкаешься», вместо привычного «холст, масло» читая на этикетках — «клеенка, масло». Именно на этом материале чаще всего писал «маляр Николай».

Кроме культового Пиросмани в экспозиции имеются редкости. ГМИИ извлек из фондов своеобразный «памятник» книжной графике — экспериментальный сборник «1918», изданный в Тифлисе Алексеем Крученых, Василием Каменским и Кириллом Зданевичем. Книга вышла всего в нескольких экземплярах. Среди других раритетов: футуристически-конструктивистские эскизы декораций Петре Оцхели и Ираклия Гамрекели, самых радикальных грузинских театральных художников 20-х, сотрудничавших с главными новаторами сцены — Константином Марджановым и Сандро Ахметели. В Отделе личных коллекций также можно увидеть и фильмы, соавторами которых выступили герои выставки, в том числе «Соль Сванетии» Калатозова, и немую фантасмагорию «Моя бабушка» Котэ Микаберидзе.