Утро красит нежным светом

Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

24.03.2016

145 лет назад родился художник Игорь Грабарь. Он представлял собой редкий тип «человека-оркестра»: кипучей энергии хватало на то, чтобы писать острые рецензии в «Ниву» и «Весы», работать над многотомной «Историей русского искусства», руководить Третьяковской галереей и Государственными центральными реставрационными мастерскими. А также преподавать, заниматься музыкой, скульптурой, архитектурой... Ренессансная одаренность и организаторские способности выделяли Грабаря с юных лет.

Будущий художник появился на свет в Будапеште в семье уроженцев Угорской Руси, которая на тот момент являлась частью Австро-Венгрии. Его родные были активными проповедниками славянофильских идей. Дед по матери, Адольф Добрянский, дружил с Аксаковым и Хомяковым. Отец, член будапештского парламента, прославился как активный противник мадьяризации и в конце концов вынужден был эмигрировать в Россию. Позднее мать с дедом оказались под стражей — их обвинили в государственной измене. Процесс закончился оправдательным приговором, однако Адольфу Ивановичу запретили жить в местах с русским населением, и он обосновался в Инсбруке. Мать Грабаря перебралась к мужу в Егорьевск Рязанской губернии.

Семья была небогатой: родители переехали на юг Российской империи, в Измаил, где отец, взявший конспиративную фамилию Храбров, получил место учителя. Игорь же попал в Московский Императорский лицей в память Цесаревича Николая: его согласился бесплатно принять директор Михаил Катков, издатель «Московских ведомостей». Именно здесь будущий живописец продемонстрировал серьезные успехи в изобразительном искусстве: руководство даже заказало ему эскизы формы для учеников. Затем юноша поступил в Санкт-Петербургский университет на юридический факультет. И лишь окончив его и вернув себе фамилию Грабарь, стал воспитанником Академии художеств.

Далее последовали постоянные переезды. Игорь Эммануилович вспоминал мнение о себе знакомой художницы: «Анна Петровна Трояновская говорила, что вся моя жизнь и навыки похожи на жизнь и повадки кукушки: кукушка не имеет своего гнезда, а кладет яйца в чужие гнезда, в которых другие птицы и высиживают ее птенцов. Действительно, я вечно жил у кого-нибудь, только дважды на короткое время заведя собственный угол». 

После завершения учебы Грабарь отправился в путешествие по Европе, откуда вернулся влюбленным в каналы Венеции и живопись Веласкеса. В Париже открыл для себя импрессионистов, случайно наткнувшись на лавочку Амбруаза Воллара. Там он увидел картины Ван Гога, Сезанна, Мане, Гогена. Это побудило художника задуматься о поиске новых путей в искусстве. Некоторое время он находился под влиянием импрессионизма, что заметно, например, по работам «Мартовский снег» (1904) или «Яблоки» (1905). Правда, уже в 1907 году живописец больше внимания уделяет цветовому восприятию. Отсюда — яркие, сочные краски, ставшие фирменным знаком мастера.

Творчество Грабарь сочетал с общественной деятельностью: загруженный делами, он мог не притрагиваться к холстам годами. Например, когда готовил многотомный труд «История русского искусства» или реформировал Третьяковскую галерею. Кроме того, Игорь Эммануилович был инициатором создания и руководителем Центральных реставрационных мастерских, ныне Всероссийского научно-реставрационного центра, носящего его имя. Принимал непосредственное участие в сохранении Троице-Сергиевой лавры и реставрации рублевской «Троицы». 

Возвращаться к живописи помогала «натюрмортная зарядка»: Грабарь любил этот жанр и достиг в нем больших высот. Наливные яблоки, ярко-желтые хризантемы, нежная сирень — мертвая природа словно оживала под его кистью.

Впрочем, одно из главных мест в творчестве Игоря Эммануиловича занимал пейзаж. Исколесивший Европу и проживший пять лет в Мюнхене, он всегда скучал по среднерусской полосе. Ни баварские, ни даже итальянские виды не радовали его так, как наша природа, особенно зимняя. Он обожал иней: картины с подобным названием появлялись в разные годы — и в 1905-м, и в 1918-м, и в 1941-м. Художник экспериментировал с утренним освещением — он вообще был адептом солнца и предпочитал наслаждаться рассветами, а не закатами: «В мюнхенские годы я ложился в девять часов вечера и вставал в четыре утра. С тех пор раннее вставание вошло в привычку, хотя оно и досталось мне путем значительного укорачивания вечеров, со всеми его последствиями: невозможностью частых посещений театра, концертов, интересных собраний, вечеров, дискуссий. Мне вовсе незнакома и даже прямо чужда жизнь артистической богемы; не люблю ночей, ни темных, ни лунных, не видя в них поэзии; утро люблю больше вечера и обожаю солнце». 

Секрет своего успеха Грабарь видел в неприятии праздности: «Меня часто спрашивают, как мог я физически успевать делать все то, что довелось сделать. Думается, только потому, что была воля к труду и страсть к труду: как не мог я жить без искусства, так не мог дня прожить без труда, помня всю жизнь правило, по которому лучший отдых — есть перемена работы». Он навсегда уяснил мнение, высказанное ему Петром Чайковским: человек упорный добьется гораздо большего, чем гениальный бездельник.

Как любой состоявшийся мастер, Игорь Эммануилович обладал острым глазом и оставил любопытные воспоминания о современниках. В мемуарах он рассказывал, как бескорыстно «клакерствовал» на спектаклях Чайковского, уговаривал меценатов купить картины Врубеля, чувствовавшего себя непонятым и никому не нужным. Подчеркивал знойный темперамент Дягилева (Грабарь сотрудничал с объединением «Мир искусства») и довольно язвительно проходился по Баксту: «Он был кокет: его движения были мягки, жесты элегантны, речь тихая — во всей манере держать себя было подражание «светским» щеголям, с их нарочитой свободой и деланной «английской» распущенностью». 

Впрочем, за этими занимательными наблюдениями не теряется творческое кредо, которое Грабарь определял следующим образом: «...мне всегда было органически противно всякое кривляние в искусстве, все противоестественное, деланное; может быть, поэтому я люблю только радостное, радужное, ясное, светлое, люблю вещественность и реальность, не принимая и не понимая беспредметности, абстракций и всяких мудрствований: «Где просто, там ангелов со сто».