Елена ЯМПОЛЬСКАЯ

20.10.2012

Как правило, газетные тексты попадают на полосу с колес, с пылу – с жару, а вот у этого есть судьба. Он был написан к 65-летию Никиты Михалкова, но в родной для меня на тот момент газете «Известия» опубликовать его не удалось. Такие совсем недавно были времена — все, связанное с фамилией «Михалков», цензурировалось довольно жестко. То есть: слухи-сплетни — давай, тащи, «размышлизмы» — лучше не надо. 21 октября Михалкову исполняется 67. За минувшие два года он не изменился. Он вообще не из тех, кто быстро меняется. Итак: о последнем русском барине с долей шутки.

Чтобы понять Михалкова, надо обратиться к великой русской литературе. К основному ее столпу — Льву Толстому. Изучай Толстого — и ты многое узнаешь о Михалкове.

Их связывает нечто большее, нежели единство взглядов (которого, как вы понимаете, не наблюдается). Эти разные ветви отходят от общего ствола. Оба принадлежат к единому архетипу, известному как «русский барин». Известному, однако почти забытому. У нас, как говорили еще недавно, «бар нет». Говорить перестали, но ситуация не изменилась: бар нет и уже не будет. Порода перевелась.

Когда такое случается в животном мире, оставшихся особей заносят в Красную книгу. Для их спасения создаются фонды, и «зеленые» готовы быть отоваренными дубинкой по голове, лишь бы защитить права амурского леопарда. Михалкова — едва ли не последнего, кто числится в нашей стране по разряду «барин дворцово-усадебный, обыкновенный», не охраняют ни «зеленые», ни красные, ни белые (происходящие в России, в основном, из красных).

В современной России барин — изгой. Теперь уже не классовый, не социальный, гораздо страшнее — генетический. Смотришь на Михалкова и по контрасту понимаешь, что люди, действительно, измельчали — в самом что ни на есть прямом смысле слова. Богатыри — не мы.

Михалков, подобно Толстому, воплощает избыточность во всем. Очень большой (в случае Михалкова — еще и красивый) человек с гигантским запасом энергии, которую надо сбрасывать, гоняя дичь по полям, — когда иные способы разрядки, практиковавшиеся в молодости, начинают морально тяготить.

Софья Андреевна всю жизнь объяснялась со Львом Николаевичем письменно. Зачастую  — пребывая с ним под одной крышей. Уходила в дальнюю комнату и бралась за перо. Кто общается с Михалковым, ее поймет. Легче всего поддерживать эту связь эсэмэсками. Или хотя бы по телефону. Лицом к лицу Михалков подавляет — как гора, внезапно явившаяся к Магомету.

Русского барина много — в соответствии с масштабом самой России. Постижение Михалкова (не говоря уже о Толстом) сопоставимо с освоением Сибири. А глагол «покорять» к пространствам от горизонта до горизонта не подходит.

Среднестатистический русский человек сегодня не широк. Он вполне умерен, по западному образцу. Широки — так, что хочется сузить — только два полюса: маргинал и барин.

Полюса сходятся. Барин умеет разговаривать с простым народом. Это интеллигенция всегда пытается усложнить простое и, осознав тщету собственных усилий, брезгливо констатирует, что народ безнадежен. Барину с колыбели ведома безнадежность народа. Но при этом барин знает еще, что в народе и вся надежда. Другой нет.

Где наша душа спрямлена по лекалам рациональной логики, у барина зигзаг. Зато там, где мы блуждаем в лабиринтах собственных комплексов, барин членоразделен, ясен и прям.

Народ — это грубая простота, барин — простота тонкая. Всю сложность они оставляют нам. Если барин грубоват — значит, учится у народа. Если народ проявляет изумительную, до слез пробивающую тонкость… — такое случается и без благотворного влияния барина. Над генетикой и евгеникой есть еще Господь Бог.

Русский барин состоит в предельно чувственных отношениях с землей, природой и вещественным миром. Он воспринимает жизнь острее, тоньше и ближе — на глаз, на слух, на вкус, на ощупь. Словом «порода» обозначается долгое, как многовековая стрижка английского газона, воспитание рецепторов. Раздражители те же — нервный импульс гораздо сильнее. Глаз художника, тактильность скульптора, сентиментальность поэта, нюх гончего пса.

Близкий — значит, родной. Барин родственен земле — возможно, потому что считает ее своей. Когда на охоту выезжает русский барин, популяция зверя в лесах в итоге растет. А когда зажравшийся холоп — все живое истребляется под корень.

Михалков не любит, чтобы его называли барином. Боится приоткрыть эту интимность, это замшевое щенячье брюшко вроде бы закованного в стальные латы человека. Не рассчитывает, что его смогут понять. Даже друзья, даже самые умные, самые внимательные — все они (мы) другой крови. Русский барин сегодня стыдлив и уязвим — оттого, что одинок.

По большому счету, Михалкову не с кем аукаться, кроме собственных детей и раскидистого генеалогического древа на стене.

Вокруг Михалкова хватает шутов. Мы называем их дураками. Михалков помнит, что «шут» и «дурак» в исторической России — одно и то же. Юродивый или шут, колесящие рядом, свидетельствуют не о гордыне барина, как можно подумать. Напротив — о смирении. Герою нужен иногда не торжественный портрет в парадном зеркале, а беспафосный ракурс — в кривом.

Отдых русского барина — побыть дураком самому. Без оглядки, с оттяжечкой. Вот тут не только враги, но и друзья начинают стонать с болезненным вожделением: сузить бы его, сузить!..

Барин любит любовь к себе. У Михалкова есть собственные чертковы, парализующие его абсолютным поклонением. Это не хорошо и не плохо — просто неистребимо, как цвет глаз. Готовность к любви окружающих у русского барина заложена в генах. Из поколения в поколение передавалась привычка притягивать мысли, взгляды, пиетет — искренний либо притворный. В данном отношении барин доверчив, как непоротое дитя. Фраза: «Мы Вас любим!» никогда не ставится им под сомнение. Раз говорят — значит, любят. И странно было бы — такого да не любить…

Те, кто действительно благорасположен к барину, весьма признательны тем, кто на дух его не выносит, чувств своих не скрывает и, таким образом, понапрасну не вводит барина в заблуждение.

Когда сам барин говорит: «Не любят, потому что завидуют», необходимо уточнить, ЧТО именно является предметом зависти. Если бы достаток… У Михалкова несоизмеримо меньше денег, чем у олигархов, однако он гораздо вкуснее их вкладывает. Он создает аппетитную, сочную реальность — и у завистников текут слюнки. Им чудится: будь у них такая усадьба, они бы тоже лупили по теннисному мячу, носились на скутере, в сезон стреляли уток… Но, на самом деле, они бы по-прежнему сидели в ЖЖ, понося Михалкова. Ибо барину интереснее жить собственной жизнью, а черни — жизнью барина.

Барин — в том числе последний — не зря выбирает творчество, будь то писательский труд или кинорежиссура. Ему потребно так или иначе транслировать свою правоту и быть услышанным. Прав барин не потому, что он умнее (хочется верить, что не потому), а в силу гипертрофированной интуиции — развитой за столетия, как вкус и нюх.

Когда русский барин растет, земля трещит, и деревья валятся. Он выходит из берегов и уже не довольствуется «Детством», «Отрочеством», «Юностью» или «Неоконченной пьесой для механического пианино». Чтобы разместить всю совокупность накопленных знаний и пониманий, барину нужны просторы «Войны и мира» — либо «Предстояния» вкупе с «Цитаделью». Глупо попрекать его нарушением формата. Русский барин неформатен от природы. По ее же, матушки-природы, образу и подобию.

Россияне, берегите барина. Он у нас остался один…