Осколки роскоши

Людмила БУТУЗОВА, Ликино-Дулево

10.07.2013

По первому впечатлению, Ликино-Дулево — так себе городишко, невыразительный, хотя и считается центром российского фарфора. Тридцать тысяч жителей. Высотки вперемешку с допотопными хатами. Базар, где из своего — только лук репчатый. Электричка до Москвы, в которой местное население проводит треть своей жизни. Из достопримечательностей — Ленин на постаменте и фирменный магазин, битком набитый роскошными сервизами.

Есть еще «Пентагон» — величественное здание заводоуправления, где на шести этажах клерки усердно пекутся о процветании знаменитого на весь мир бренда «кузнецовский фарфор». Процесс, по мнению местных наблюдателей, проходит не слишком успешно: из 3,5 тысячи работавших сейчас осталось 700. В цехах так гулко и пусто, что выехавшая из печи вагонетка с посудой кажется здесь неуместной. 

Динозавр в стихии рынка

Кузнецовскому фарфору 200 лет. Динозавр отечественной промышленности. Воплощенная легенда о великой силе простых народных промыслов, превративших Россию кустарную в Россию капиталистическую. Слава и гордость родины, ее успех и престиж на мировом уровне. Куча наград за рубежом и ажиотажное признание в родном отечестве. Стать обладателем заветной чашечки мечтал едва ли не каждый, очереди растягивались на километры. Завод выпускал 75 миллионов изделий в год — рекорд для Книги Гиннесса, а все было мало. Сейчас выпускают 12 миллионов чашек-плошек — кроме своего магазина распихать некуда.

Что, черт побери, происходит, если от былой роскоши остались одни воспоминания?

— А вы наверху спросите, зачем они китайцев в страну пустили? — тычет пальцем в небо Анатолий Ионов, один из новых собственников завода (четвертый по счету за последние десять лет), пришедших сюда в прошлом году продолжать, как писала местная пресса, «бессмертное дело Терентия Кузнецова». Кто конкретно пришел — коммерческая тайна даже для заводских рабочих. Но, по сведениям все той же прессы, все они — «успешные предприниматели из Москвы и Орехово-Зуева». Ионов, например, не скрывается, все и так знали его как главу районной «Теплосети». Между прочим, прежняя должность самым положительным образом сказалась на заводских долгах за воду — они аннулированы. Есть и другие перемены — предприятие стало называться производственным кооперативом, заводская охрана — ЧОПом.

Но сейчас мы о китайцах.

— Так вот, — рассуждает Ионов. — Открыли рынок, и всё — посудой сегодня нас обеспечивает Китай, везут денно и нощно, составами, по бросовым ценам. Кто от этого выиграл? Китайцы и выиграли. Наши люди в этом мало понимают, им лишь бы дешево и сердито… Вот вы, — строго спрашивает Ионов, — когда покупаете китайскую тарелку, разве думаете, что отдаете свой рубль на содержание их армии? А ведь это диверсия против своей страны.

Слава Богу, мне было чем оправдаться — только что набрала посуды в их фирменном магазине на 2300 рублей, тем самым внесла свои три копейки в оборону собственной отчизны. Хотя и не уверена, что они дойдут по назначению — у завода долгов миллионов по пять на каждую выпущенную тарелку. Но все равно приятно, что есть люди, которые даже в долговой яме думают о судьбах родины.

— Одно с другим крепко связано, — продолжает собеседник курс экономического ликбеза. — Вон в Самарканде такой же завод, а процветает, прибыль 100%. Почему? Вся республика ест только со своей посуды. Чужого там на дух не переносят. В Белоруссии каждая тарелка под контролем Лукашенко. Ни одна не уйдет на сторону, пока не обеспечены армия, больницы, детские сады и другие бюджетные организации. Вот это, по большому счету, и есть государственный подход к своему производителю.

У нас, к большой обиде не только новых хозяев, но и дулевских работяг, как только речь заходит о господдержке, власти делают такую мину, как будто проглотили лимон. Но спроси людей, какая именно поддержка им требуется, впадают в задумчивость. В итоге получаешь воспоминания о прошлом, когда в буфете рабочие брали еды на два подноса, а сейчас им и на чай без сахара не хватает. Когда в цехах работали на новом оборудовании, а не на том старье, в которое оно превратилось за сорок лет. Когда творчество было на первом месте, а сбыт вообще ни на каком, потому что им занималось государство. Когда тридцать лет был один бессменный директор, державший предприятие в кулаке, а не череда случайных хозяев, растащивших даже фарфор из заводского музея. Короче, у народа без вариантов: вернуть светлое прошлое, и все опять будет хорошо.

У хозяев другие планы: дать фарфору новую жизнь, возродив линию ресторанной посуды. Такими перспективами вдохновлял корреспондента «Культуры» Анатолий Ионов. Откуда-то он узнал, что средний класс дома не готовит, ходит по ресторанам и закусывает исключительно на дулевском фарфоре. Забыла спросить, средний класс какой страны он имел в виду? А то в цехах опасаются, как бы с этими ресторанами вообще без штанов не остаться.

Родня по прямой

— Не переживай, наш корабль и не такое выдерживал, — философски говорит мне Валера Сидихин, по статусу — временно безработный, по жизни — потомственный дулевский фарфорист и, может быть, даже прямой родственник заводчиков Кузнецовых. По семейному преданию, одна из его прапрабабок крутила с хозяином. Роман вроде бы не сложился, но семья из поколения в поколение как-то по-особому обожает фарфоровое дело, на чужом производстве мужчины дня не выдерживают, а женщины в другое место даже и не устраиваются, сразу на посуду. Вот и Валерка — пять раз попадал «под оптимизацию», то есть соглашался работать за треть зарплаты, лишь бы не увольняться, три раза его сокращали, а он походит-походит и снова приземляется — то к печкам, то в литейку, то на формы. Чем объяснить такую тягу? Валера не сомневается, что кузнецовскими генами.

Какую семью в Дулево ни возьми, у всех страсть по заводу — до умопомрачения. Видать, крепкими мужиками были эти крестьяне Кузнецовы, зачинатели фарфорового промысла в здешних местах.

Почин положил простой деревенский кузнец Яков Кузнецов. Молотом он махал очень удачно, не бедствовал. Вместе с сыновьями еще и приторговывал пиленым лесом, пускал на постой приезжих. Но по соседству гжельские керамисты все равно жили лучше. К началу ХIX века в этих местах было 120 заводиков по производству чашек и мисок из глины, которой тут завались на каждом огороде. Москва рядом, кустарные поделки шли нарасхват. В 1810 году Яков тоже завел себе такой заводишко, приспособил семью лепить горшки в свободное от работы время. Сын Терентий вошел во вкус, отодвинул папашу в сторону и решил завести такое большое дело, какого еще не было на Руси.

Все карты шли ему в руки. К середине XVIII века талантливый русский химик Дмитрий Виноградов уже раскрыл секрет фарфора и оставил потомкам научный труд «Обстоятельное описание чистого порцелина» (так раньше именовали фарфор). Вскоре сын купца Гребенщикова Иван методом проб и ошибок научился получать порцелин в производственных условиях, первые изделия уже выпускались на Императорском заводе в Петербурге и выгодно отличались от примитивной глиняной посуды тонкостью стенок и изяществом форм. Новая генерация фарфоровых заводчиков пришла в дело с одной простой идеей — качество и еще раз качество. Кузнецовым на этом поприще равных не оказалось, их фарфор всегда был самым тонким, самым белым и самым затейливым.

— Наши предки за что ни брались, везде преуспевали, — не без гордости за «родственничков» говорит фарфорист Валера. — Главное в предпринимательстве что? Выражаясь современным языком, грамотно инвестировать наличный кэш, приобрести правильные активы, наладить производственный менеджмент и распиарить бренд. Кузнецовым хватило ума догадаться, куда вложить честно заработанный червонец и как его приумножить. Ну и фарфору, конечно, повезло, что именно он попал к ним в руки.

Своя правда в этих рассуждениях есть. Заводчики Кузнецовы на пустом месте ничего не начинали. В подмосковном Дулево Терентий буквально вырвал из горла у купца Сафонова отлично налаженное производство. На этом заводе мастера уже знали секреты изготовления качественной фарфоровой массы, а живописцы владели рецептом ярких красок и искусной росписи способом «крытья» — сочным малиновым, желтым, синим, розовым кобальтом и золотом. Терентий пошел дальше, ввел сортность продукции, расширил производство, закупив за рубежом паровые машины и переманив к себе лучших гжельских мастеров.

Встал вопрос — чем удержать вольных художников? Строится жилье, церковь, бесплатные больницы, школы и клубы, вводится система поощрения лучших и преданных работников — не только рублем, но и высокими должностями на вновь приобретенных заводах. Сын Терентия Сидор присматривает «фарфорку» в Риге, в рейдерском захвате активно участвуют дулевские мастера, впоследствии большинство из них становятся управленцами и ведут дело гораздо грамотнее и эффективнее предшественников. Сын Сидора — Матвей — за короткий срок стал фарфоровым монополистом, завладев восемью заводами, среди которых известнейшая российская фабрика Гарднера в Вербилках Московской губернии и Ауэрбаха — в Тверской. Конкуренты устраняются лихо и безжалостно, не глядя, что Ауэрбах, например, — поставщик Императорского двора и вообще в большом авторитете у государя-батюшки, что давало ему серьезные преференции в посудном деле и неограниченный подход к уху покровителя.

Кузнецовы этим и воспользовались. В 1811 году по их настоятельному совету и, как позже выяснилось, на свою доверчивую голову, Ауэрбах просит царя запретить ввоз в страну фаянсовой посуды из-за границы, «подобно как запрещены привозы зеркал, бумаги и пр., от такого запрещения фабрика моя не токмо будет в состоянии распространиться, но и многие другие охотники заведутся в государстве иметь сию необходимую посуду». Царь внял здравым государственным рассуждениям, ввозные пошлины были подняты до небес и весь рынок достался отечественным фарфористам. Вскоре Кузнецовы переделили его в свою пользу, обанкротив в том числе и царского любимца Ауэрбаха.

Все сходило им с рук. Потому что у Кузнецовых кроме наглости и безжалостного отношения к конкурентам было еще кое-что, отличавшее их от алчных рейдеров. Паровые машины, автоматизация, конвейерные линии, анализ рынка, ассортимент в тысячу наименований, жесточайший контроль качества, при котором миска для бедных должна быть изготовлена на том же художественном уровне, что и ваза для богатых, — все это Кузнецовы осваивали первыми и с убеждением, что только технический прогресс может превратить Россию кустарную в промышленно-развитую державу. К концу ХIХ века семья контролировала две трети фарфорового бизнеса Российской империи, имела ежегодный оборот в семь миллионов золотых рублей, два десятка медалей с международных выставок и несколько тысяч высококлассных специалистов, знавших производство фарфора от и до. Занимательная деталь: на кузнецовских спецов шла охота по всему миру, переманивали деньгами, в одной из восточных стран мастеров из Дулева просто выкрали и держали взаперти год, добиваясь «русского качества фарфора». Они сделали две вещицы — казалось, неотличимые от настоящих. По легенде, одну из них не без умысла похитители отправили в Россию, царской семье. Адресаты переправили ее Кузнецову с припиской «Это подделка, в ней нет вашей души…»

Вот так шло становление фарфорового рынка в России.

Поцелуй рабочего с колхозником

Дальше положено сокрушаться, что все изменила революция. Кузнецовых, конечно, задвинули куда подальше, их предприятия национализировали, но с фарфором ничего плохого не случилось. Его продолжали выпускать, хотя и в ограниченных количествах — для большевистской знати. Простой народ, совершенно не подозревая, что его обжулили, давился за фаянсовой посудой, принимая ее за знаменитый кузнецовский фарфор. Обман был не то чтобы очень сильный — и фаянс, и фарфор делаются из одной глины со смесью кварцевого песка и полевого шпата, но у фаянса другие пропорции, помол погрубее, потому тарелки и чашки получаются потолще. Но кто обращает внимание на такие мелочи, если белизна та же самая — фирменная, краски прежние, а сюжет так даже и поинтересней — вместо буржуйских «агашек» (бутонов розы) — красные знамена, серпы и молоты, броневики и пулеметные ленты.

В 1922 году возросшее мастерство работников дулевского завода оценил Владимир Ленин, приняв от них сервиз с портретами близких соратников. Впоследствии от сервиза осталась только непричастная к политическим заговорам солонка. Роман с властью на этом не закончился, напротив, в целях повышения политического уровня коллектив обратился к газете «Правда» с просьбой взять шефство над их заводом. Мария Ильинична Ульянова лично благословила газетчиков на это благородное дело, и те несколько лет мучили фарфористов лекциями о преимуществах социалистического образа жизни над капиталистическим. Хотя их и так все видели невооруженным взглядом: в Дулево закрыли построенную Кузнецовыми церковь, расформировали больницу, библиотеку, ясли и богадельню, прикрыли театр и реквизировали подаренный старыми хозяевами кинематографический аппарат.

Дулевские рабочие, освобожденные от вредных капиталистических привычек, с утроенной энергией стали работать на нужды страны. Кузнецовский фарфор гнали на экспорт в Европу, где по старой памяти его охотно покупали. В обратном направлении шли тракторы, комбайны, станки, электрооборудование. Внутренний рынок довольствовался белыми тарелочками со скромной надписью «общепит». Все советские люди, кому сейчас больше сорока, хорошо помнят эту фарфоровую радость. На других заводах Кузнецова, в Тверской области например, делали роскошные блюда с ядовито-желтыми цветами, пионеров, застывших в вечном салюте, разномастных слоников и дедов Мазаев с зайцами. Декоративное добро, от которого тащилась деревня и млели городские домохозяйки, становилось дефицитом, едва сойдя с конвейера.

Народ, уставший от серости, жаждал прекрасного. Особенно после войны, когда все фарфоровые заводы страны, пять лет выпускавшие только поильники и аптекарские баночки для госпиталей, с трудом перестраивались на мирные рельсы. В войну, кстати, художественная муза в Дулево не смолкала. Лучшими художниками и скульпторами страны создавались фарфоровые композиции «Партизанка», «Танк в атаке», «Разведчик», «Наблюдатель на позиции», «Встреча героев». После победы их предполагалось растиражировать для массового потребителя. Сталин, узнав об этом, будто бы усмехнулся: «Никогда не видел «Разведчика» в буфете, и танк, атакующий комод, тоже не видел…» Заводское руководство со страху запрятало военные шедевры так далеко, что обнаружить их теперь можно разве что у антикваров.

Тем не менее усмешка Сталина была воспринята фарфористами как сигнал к свободе творчества. В 50-80-е годы прошлого века всех будто прорвало, один за другим стали появляться шедевры «кузнецовского уровня», рассчитанные на требовательного ценителя и великое множество изделий «народного класса» — детская посуда с героями популярных сказок, сервизы чайные и столовые — такие прозрачные и с такими нежными рисунками, что пить-есть из них было жалко. В изобилии выпускались любимые добродетельными гражданами петухи, рыбки, царевны-лягушки, олени, собачки и другие представители животного мира. Мир людей был представлен балеринами на пуантах, читающими школьницами, бухгалтерами со счетами, цирковыми артистами, матерями-одиночками, пожарными с насосом, милиционерами с наганом и врачами со стетоскопом. Среди этой благостной публики есть и нестандартная парочка (не дулевского, а тверского производства) — рабочий и колхозник, целующиеся под прикрытием красного знамени. За нежные отношения двух мужчин, олицетворявших нерушимый союз рабочего класса и крестьянства, антиквары сейчас готовы дать полмиллиона долларов, представители ЛГБТ — «лимон» без торга. Раритет в единственном экземпляре, не продается.

— Наделать таких мужиков — пара пустяков, и всё, озолотились до конца жизни, — говорит литейщица скульптуры Наталья. — А то сижу на аистах — 22 приставных детали, роспись сложная, неделю делаешь, еще месяц в печке сидит, обжигается, а платят за скульптуру всего 40 рублей. За девочку с курами — 30, медведь с бочонком — двадцатка.

В заводском магазине цены, конечно, не такие. Там одна царевна-лягушка тянет тысяч на двадцать пять, мальчик ростом с циркового карлика — все сорок, дама с собачкой — вообще запредельно, но ее уже купили. Скульптуры восстановленные — то есть сделаны по старым рисункам и формам. Пока Дулево выживает на образцах 30-40-х годов прошлого века. До брежневской эпохи, когда поцелуи рабочих и крестьян вошли в моду, еще не добрались.