От чего чаще всего страдают наши дети, о каких проблемах общества сигнализирует детская психиатрия? «Культура» выяснила с Анной Басовой, доцентом кафедры психиатрии и медицинской психологии РНИМУ имени Н.И. Пирогова, заместителем директора по научной работе Научно-практического центра психического здоровья детей и подростков имени Г.Е. Сухаревой.

— С какими диагнозами вы сегодня в основном работаете?

— Четверть наших ребят страдают традиционными психическими заболеваниями, в основном шизофренией, расстройствами личности и поведения, импульсивно-компульсивными и тревожными неврозами. Еще четверть, в основном старшая группы 12–17 лет, попадают к нам с попытками суицида. В основном это девочки, чаще всего после отравления. Среди мальчиков больше летальных случаев, они прибегают к брутальным способам — огнестрелу, падению с высоты, гибель на дорогах.

— Что провоцирует детский суицид?

— Есть традиционная группа факторов — биологическая и гормональная перестройка, недовольство меняющимся телом, проявляются последствия социальной нестабильности. Девяносто процентов наших пациентов жалуются на сложности в семье, отсутствие эмоциональной поддержки. На втором месте — школьные проблемы: травля сверстников, завышенные требования родителей, безразличие учителей и макросоциальные процессы. При этом сфера психического здоровья остается в нашем обществе стигматизированной, табуированной — часто семьи готовы идти на что угодно, лишь бы не обращаться к специалистам. Случается, даже врачи других специальностей внушают пациентам: вы только к психиатру не ходите. Но современные подростки более открыты, чем старшее поколение, — одна 14-летняя девочка объяснила нам причину суицида: так хоть родители поняли, что мне нужно пообщаться с врачом.

— Растет ли число самоубийств?

— Мы пережили пик в конце девяностых, но сейчас нам грозит новый кризис. Традиционно опасным остается возраст от 15 до 19 лет, причем у мальчиков суицид стоит на третьем месте — после ДТП и криминальных историй, а у девочек — на втором. Последняя статистика 2012 года вывела Россию на четвертое место по подростковым самоубийствам в мире. Самые проблемные по России — Сибирский округ, Дальний Восток, Урал, Приволжье, Северо-Запад. Среди республик лидируют Мордовия и Тува; в последней ежегодно погибает 120 подростков на сто тысяч населения. Довольно благополучен Северный Кавказ, но это, возможно, лукавство — скорее всего, там просто не выносят сор из избы. Вообще, значительный процент списывается на несчастные случаи. По-человечески это понятно: родителям трудно признать, что их ребенок не оступился, упав, скажем, с крыши.

— Связана ли суицидальная склонность с определенным типом личностного расстройства?

— Нет, это поведенческий акт. Прежде чем решиться, человек проходит определенные стадии. Обыкновенно все начинается с депрессивных мыслей: хорошо бы не проснуться утром или попасть под машину, и тогда все закончится... На этом этапе он еще не готов сам свести счеты с жизнью, но дальше увлекается темой, принимается изучать истории самоубийц и переходит к сочинению предпочтительного сценария. Тут возникает развилка — ни жить, ни умирать не хочется, и подросток начинает бессознательно искать помощи, делиться мыслями с друзьями, наносить себе повреждения, чтобы снять напряжение. Как правило, окружающие стараются ничего не замечать, но если специалисты успевают вмешаться, развития событий удается избежать. Увы, родители видят детей реже, чем учителя, и мало интересуются переживаниями детей. Затем наступает предфинальная фаза: подросток начинает говорить: скоро все закончится и вы от меня избавитесь; раздаривать дорогие ему вещи... Если окружающие эмоционально не реагируют и на эти знаки, решение приходит в любой момент, ведь у детей ослаблен страх смерти, ощущение конечности бытия и сильна вера в перезагрузку — как в компьютерных играх. И происходит суицидальный дебют...

На фоне тяжело протекающего кризиса подросткового возраста возникает нормальная реакция на ситуацию, с которой они не способны справиться — когда болит душа, ты никому не нужен и ослаблен страх небытия, летальный исход представляется нормой. Наша задача — помочь выйти из депрессии, научить детей справляться с эмоциями, а родителей — ладить с ними, понимать их нужды и особенности. Если это удается, ситуация исправляется, если нет — каждая попытка самоубийства облегчает страх перед следующей. В среднем на каждый летальный исход приходится 20–25 попыток, но дети с каждым годом все охотнее идут на контакт с психиатром, что очень ценно. С другой стороны, раньше после семейных ссор они хлопали дверью и убегали из дома, а сейчас все чаще выходят в окно.

— Как правило, в неполных семьях?

— Отнюдь нет, внешне обычных, но ригидных, эмоционально сдержанных, сосредоточенных на достижении социального успеха — в тех, где ребенок сам по себе никому не интересен. Гиперопека или отсутствие заботы порождают одинаковые проблемы у детей суперуспешных и маргинальных ячеек. Тем и другим необходим семейный психолог, но обращаться к нему они, как правило, не готовы.

— Есть ли у отечественной медицины оригинальный метод терапии суицидального поведения?

— Исцеление от депрессии предполагает фармакотерапию, работу с семейным и кризисным психологом, подбирающаяся для каждого случая групповая психотерапия и реабилитация. Очень важна первичная профилактика, которой должны заниматься образовательные организации. Речь тут не только и не столько о школьных психологах, а учителях, родителях, регулярно осматривающих детей педиатрах. Попытки самоповреждения должны тщательно отслеживаться, пережившие их дети — направляться к специалистам. Увы, взаимодействие с психиатрами работает слабо, тут нужны изменения отношения на государственном уровне. Пока все работает индивидуально — внимательные учителя, педиатры или родители нередко шлют нам сигналы, но, как правило, это делают сами дети: плохо, больно, хочу жить, помогите мне!

— Как сказывается на детской психике увлечение гаджетами?

— 90 процентов населения России ежедневно выходит в интернет, и он сильно, но не сугубо негативно, влияет на психику. Предсказать последствия пока невозможно, но мы отслеживаем изменения. Например, ипохондрия сменяется киберхондрией — вместо того, чтобы обнаруживать в себе признаки ложных заболеваний, человек ищет свой «диагноз» и способы самолечения в Сети. То же касается способов самоубийства — их уже задает не литература, а интернет. Правда, девяносто процентов запросов перенаправляется на страницы сайтов медицинских организаций. Но дальше все происходит неправильно — эти ресурсы не предполагают диалог, которого ищет ребенок. В англоязычном секторе много сайтов поддержки по прямой связи, а у нас их мало, но в Центре имени Сухаревой работает линия кризисной помощи. Не хватает не только советов специалистов, а общественного внимания: известные люди могли бы делиться с детьми опытом, рассказывать, как им было плохо и как удалось преодолеть отчаяние.

— Наблюдаете ли вы признаки психосоматического расстройства нашего общества?

— Да, прежде всего это стигма — предвзятое, пренебрежительное мифологизированное отношение к людям с нарушениями, их семьям и всей сфере психического здоровья. Эти предрассудки сильно мешают помощи и профилактике заболеваний.

— Что программирует стигму?

— Размывание традиционной семьи и отношений, поддерживающих ее уклад. Нам не хватает элементарных вещей — заботливых бабушек, авторитетных отцов, пекущихся о детях матерей, совместных чтений книг по вечерам, походов в кино с обсуждением фильмов, спортивных и настольных игр. Сейчас все утыкаются в гаджеты, мало делятся новой информацией и эмоциями, а значит, дети не учатся ими пользоваться и находить радость в жизни. Им недостает ощущения безопасности, поддержки и заботы. Дефицит чувства привязанности и долга по отношению к близким негативно сказывается на самооценке, мировосприятии и интеллекте.

Одно из моих самых дорогих и ярких детских воспоминаний — воскресные походы с отцом на книжный рынок, поиски хорошей книжки для домашней библиотеки, удовольствие от чтения и совместного обсуждения. Или семейные походы в кино, затем — разговоры в кафе. Новая информация и опыт приносили новые эмоции и желание делиться ими. Нам очень важны были и игры во дворе — он служил площадкой для самостоятельной выработки социальных коммуникаций: мы учились знакомиться, дружить, враждовать, понимать, за что станут уважать, а за что дадут по шее.

— А еще — не ябедничать, выручать своих, давать отпор чужим, быть хорошим товарищем...

— Именно, сейчас этого нет, но чат не заменит игру в классики, прятки, войну или футбол. Нормальное горизонтальное общение учило регулировать эмоции.

— Вряд ли сегодня возможно возродить традицию дворовых игр...

— Но наладить общение в семье — вполне посильная задача. Например, можно уделять друг другу немного больше живого внимания, чем ватсапу. А главное, не отворачиваться от ребенка с проблемами, а помогать их решать, в том числе с нашим профессиональным участием.

— Чего больше всего не хватает всем детям страны?

— Взрослых, которые бы их выслушали и поняли. В первую очередь — чутких родителей, но не только их. Важную роль играют старшие товарищи — тренеры, руководители кружков, неравнодушные люди, которым ребенок интересен по-человечески, как личность.