Премия имени меня

Елена ФЕДОРЕНКО

03.03.2013

17 ноября 1935 года на Первом Всесоюзном совещании стахановцев промышленности и транспорта Сталин произнес знаменитые слова: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее». В обязательную программу веселой жизни вошел балет эпохи «сталинского классицизма»: с роскошными декорациями и яркими костюмами, победным оптимизмом и искренним задором, с танцем — полнокровным и напористым. По протоколу все высокие гости посещали Большой театр, где Сталин чувствовал себя все равно что на территории Кремля.

Галина Уланова: «В балете «Эсмеральда» я танцевала Диану. Присев на колено, стреляла из лука. Вошла в образ, прицелилась и вдруг увидела, что стрела направлена в центр боковой ложи, и — о, ужас! — прямо в Сталина. Сердце дрогнуло, ноги стали ватными — как дотанцевала, не помню. Такой был испуг — просто страх и оторопь от пойманного мною его взгляда, хотя тогда я была еще слишком молода, чтобы испугаться за себя, да и вообще мало что понимала».

Ольга Лепешинская: «Была я убежденной комсомолкой, с наслаждением занималась общественной работой, верила в торжество коммунизма, но со Сталиным в знакомстве не состояла, хотя и знала, что часто на моих спектаклях он сидел в ложе, и я, зная о том, принимала красивые позы, рассчитывала ракурс. Мне рассказывали, что Сталин называл меня «стрекозой», не знаю, правда ли это».

Леонид Жданов: «…Большой считался стратегически важным государственным объектом. До смешного доходило. Танцую Вакха в «Вальпургиевой ночи», а там весь костюм — одни трусы. Прямо перед сценой меня энкавэдэшник останавливает: «Пропуск есть?» Я смеюсь: «В трусах что ли?!» Дядька не смутился: «А хоть бы и в трусах».

Ядвига Сангович: «Говорят, ему нравились мои танцы, удивлялся — откуда у меня такой бешеный темперамент. Но никаких личных встреч с членами правительства у меня не было. Правительственная ложа редко пустовала. Чаще всего Сталин приходил на «Пламя Парижа» и приводил партийных гостей. С этим спектаклем связано немало историй, что неудивительно. Ведь Сталин смотрел его не то 10, не то 17 раз — две эти цифры слышала от наших администраторов. А однажды, разомлев под натиском Французской революции, вождь спросил хореографа: «Имеет ли балет премию моего имени?»

Майя Плисецкая: «22 декабря 1949 года я принимала участие в концерте в Георгиевском зале Кремля, посвященном 70-летию Сталина. Лоснящийся натертый воском паркет танцам был противопоказан, а нужно было исполнить прыжковую вариацию из «Дон Кихота». Думала — только бы не упасть! Устояла. На поклонах натужно улыбалась и при реверансе опустила глаза в пол. Признаюсь через годы: встретиться взглядом со Сталиным, который сидел рядом со сценой вместе с Мао Цзэдуном, было страшно. Очень страшно».

Владимир Васильев: «Балет «Красный мак» Сталин любил особенно. Не могу сказать, что хорошо помню спектакль, но помню его атмосферу. Участвовал в «Маке» еще мальчишкой и со сцены видел Сталина в ложе. Взрослые артисты побаивались, а нам не было страшно — мы были в возрасте, когда ничего не боятся. Помню проверки на служебном подъезде, когда охранники открывали наши чемоданчики, тщательно перетряхивали трусики и маечки. Мы понимали: будет Сталин. В каждой кулисе тоже стояли охранники, и подойти к сцене мы могли только перед своим выходом: сначала танцевали взрослые кули, а потом прямо мимо сталинской ложи выбегали мы — маленькие кули. Катя Максимова была занята в сцене сна, в танце маленьких маков, девочки тоже ничего не боялись».


Ролевые игры

«...У нас в театре в последнем акте «Человека с ружьем» вместе со Щукиным — Лениным появлялся и Рубен Симонов — Сталин. ... Сталин появлялся всегда вместе с Лениным, на положении ученика последнего, говорил две-три фразы, курил трубку, разглаживал усы, усмехался — и это было все. … Назначили Рубена Николаевича на эту маленькую, но весьма ответственную роль потому, что по национальности он был сам кавказец — армянин, а также, конечно, и потому, что после Щукина он был лучшим актером нашего театра. Но этих двух, весьма уважительных причин оказалось недостаточно для того, чтобы нашего милого Рубена Николаевича — элегантного, изящного и даже несколько эксцентрического актера — сделать похожим на «отца народов», хотя бы даже и в молодости. И вот, вместе с действительно внушительным и похожим Лениным, показывалась на лестнице Смольного маленькая странная фигурка в длинной военной шинели, с горбатым носом, с большими ушами, длинными черными усами и почему-то в большом плоском картузе. Публика сначала не понимала, в чем дело, потом начинала хлопать. Симонов — Сталин говорил небольшую речь с сильным кавказским акцентом (Рубен Николаевич замечательно умел рассказывать веселые армянские анекдоты в хорошей компании за рюмкой водки). Но для изображения Сталина акцент был чересчур силен и носил даже какой-то слегка юмористический характер. ...

...А к 21 января 1938 года наш Театр имени Вахтангова удостоился необыкновенной чести. На годичном траурном заседании правительства в Большом театре по случаю очередной годовщины со дня смерти Ленина нам было предложено показать последний акт «Человека с ружьем» — тот самый, где Ленин и Сталин выходят на лестницу Смольного приветствовать идущих в бой красноармейцев.

Трудно было положение Щукина, которому предстояло играть Ленина перед Сталиным, но еще более трудным оказалось положение Рубена Симонова. Ему предстояло играть Сталина в присутствии Сталина! Где, в истории какого театра могло быть нечто подобное?!

Надо сказать, что в то время как Щукин сумел взять себя в руки и овладеть своим естественным волнением, нервы Симонова не выдержали и сдали. Еще за три дня до выступления он потерял способность принимать пищу. От чрезвычайного нервного состояния он не мог глотать, и желудок отказался работать. Симонов сразу осунулся, похудел, лицо его приняло какой-то землистый оттенок.

Но хуже всего было то, что, когда уже на самом роковом вечере Симонов в роли Сталина вышел на сцену и увидел прямо перед собой в ложе сидящим настоящего живого Сталина, — у него от ужаса перестали работать и голосовые связки, и он совершенно потерял голос. Свою напутственную речь красногвардейцам, отправляющимся в бой, Симонов сказал совсем неслышным шепотом, смешно шевеля губами и жестикулируя правой рукой, как сломанная заводная игрушка...»

Из книги Юрия Елагина «Укрощение искусств»