Ася ГУСЕВА, писатель, сценарист

04.12.2018

На 82-м году 3 декабря 2018 года ушел из жизни Андрей Георгиевич Битов. Русский писатель, лауреат многочисленных премий, в том числе Государственной премии РФ, первый президент Русского Пен-клуба, почетный член Российской академии художеств.

Мне кажется, что Битов был всегда. Он часто приходил к нам домой, сидел на кухне, курил самокрутки, пили кофе, смеялись, много говорили. Он входил для меня в понятие «родители», где есть папа и мама, их друзья, мои учителя и даже Дюма, Пушкин и Гоголь, которые тоже со мной с детства.

Как это обычно и бывает, с уходом людей, которые составляли твою жизнь, которые стояли перед тобой, ты понимаешь, что твоя очередь к смерти приблизилась, что они уже не смогут тебя от нее защитить.

Это ощущение Битов описал, когда умерла его мама. Год он не брил бороды. А недавно, когда мы сидели у него и правили окончательный текст «Пушкинского тома» и мне звонили по очереди все мои многочисленные дети, он махнул рукой, мол, не извиняйся, и спросил, посмеиваясь: «Они уже поняли, как это важно, что мама жива?»

Битов рассказал, как испытал в детстве панический страх. Они ехали в эвакуацию, и мать выскочила из поезда, чтобы набрать горячей воды — ​на остановках многие сооружали быстрые костры и стаивали снег в котелках. Поезд тронулся, а ее все еще не было. Всего минуту. Или две. Но за это короткое время мир потемнел и расслоился, так ему стало страшно, что он может никогда ее не увидеть.

Вокруг Битова всегда роились люди — ​студенты, друзья, женщины… Все хотели от него что-то. И иногда он мог резковато ответить, послать. Многие его побаивались и не любили. Но старались все равно приблизиться. Что меня неизменно восхищало в нем — ​Битов все знал и понимал про людей, не сомневался, что могут опоздать, обмануть или вдруг предать. Но принимал их целиком. И все ему были интересны. Не всякий может так любить людей. Видеть себя в них. И прощать. Безо всякого лицемерия и сюсюканья, весело и по-крупному, с пониманием всего. С какой-то отцовской широтой.

Может быть, именно поэтому Битов очень многим помогал, писал бесконечные вступления к чужим книгам, ручался своим именем, соглашался в чем-то там участвовать, совершенно ему ненужном, ехал куда-то… При всем своем внешне жестком и неудобном характере.

А сколько раз он помог мне, я даже и не вспомню. Остались какие-то реперные точки — ​как я уходила от мужа и совершенно распадалась на куски, а он вдруг позвонил и заставил меня работать, как однажды, когда у нас был очень трудный момент, просто дал денег, хоть я даже не говорила, что их совсем нет, как помог одному из моих сыновей после серьезной травмы снова заняться спортом.

Но, наверное, главное — ​он давал мне внятное ощущение, что я делаю, как и зачем.

Когда я училась в Литинституте и ходила на Битовский семинар, он ничему особенно нас не учил. Не рассказывал, как именно надо писать, по какой технологии, как это делают сейчас многочисленные гуру от литературы. Единственное практическое, что я вынесла из семинаров Битова, — ​это что надо писать только правду. Пусть неприятную, но самую глубинную, предельную правду о самом себе. Тогда это имеет хоть какой-то смысл.

Так он и делал. Поэтому все, кто его читает и любит, считают его своим близким другом, собеседником. Потому что и в «Пушкинском доме», и в «Аптекарском острове», и в «Уроках Армении», «Улетающем Монахове», «Преподавателе симметрии» — ​везде, о чем бы он ни писал, он искал эту предельную правду о самом себе и обо всех нас. Даже о Пушкине.

Осталось много недоделанного. Должны были выйти как минимум две новые книги — ​«В ожидании осени» про Пушкина и окончательный, полный «Пушкинский том», мы хотели поехать в Болдино, сняли два фильма…

В этом году осень была очень красивая и долгая. Я позвонила ему, когда была в Питере, договорились, что приду и прикинем, когда можно ехать. А я заболела. «Ну, что ж ты меня кинула? — ​прохрипел он в телефон. — ​Ладно, в Москве доделаем».

Потом мы созванивались еще несколько раз. Но доехать до Болдино так и не смогли.

Конечно, сейчас я ем себя поедом за это. Как все дети, которые не позвонили родителям, не приехали, не пришли. Потому что всем кажется, что родители — ​это навсегда. А они все-таки умирают.

«Они уже поняли, как это важно, что мама жива?»

Да, Андрей Георгиевич, я поняла.