Николай ИРИН

16.04.2022

Многие зрители считают, что актерская работа, явленная нам в кинокартинах или записанных на пленку спектаклях, говорит сама за себя: мол, лучшие и худшие качества исполнителей — налицо, а вдумчиво анализировать — значит, разрушать целостность впечатления. Но чем дальше по временной шкале находится то или иное артистическое свершение, тем больше требуется серьезной аналитической работы: социокультурные коды устаревают, что-то остается вовсе не замеченным или кардинально — со сменой вех — искажается. Так, пожалуй, происходит и с образами, воплощенными на сцене и в кино легендарным советским артистом Евгением Самойловым.

Очень хорошо о нем сказал кинорежиссер Сергей Соловьев: «Самойлов был — самая поэтическая, самая волшебная звезда на небосклоне эпохи!» Столь эмоциональная характеристика несколько заслоняет суть явления: в нашем представлении возникает эдакий неотразимо-улыбчивый принц (чаще в погонах), а не служитель высокого искусства. Генезис и базис этого артиста гораздо сложней.

В одной из своих книг театровед Раиса Беньяш замечательно рассказала о творчестве ярчайшего представителя русского романтизма первой половины XIX века: «Влияние на своих современников и то место, которое отводилось ему в их жизни — вот мера искусства актера и значения его для истории. Значение Павла Мочалова в его эпоху ушло далеко за обычные рамки искусства. Мочалов был явлением времени и его знамением. Да, он жил и играл неровно, нецельно, минутами. Но минуты эти включали в себя века, ход истории, нравственные перевороты. Он падал, но восставал на таких высотах, которые были итогом духовных исканий его современников, самых крупных и лучших из тех, кто жил рядом, ходил по одним с ним улицам». При чем здесь Евгений Самойлов? А вот при чем.

Как-то раз в интервью 90-летний на тот момент артист пересказал сюжет, который морально поддерживал его на протяжении значительной части жизни, давал нравственный ориентир, внутренне мобилизовывал, объяснял ему самого себя. Эта история связана со Всеволодом Мейерхольдом, в театре которого Самойлов служил с 1934-го года и вплоть до его закрытия. Однажды в приснопамятном 1937-м, когда над маститым постановщиком-реформатором сгустились тучи, стали созываться одно за другим собрания коллектива ГосТИМа, где коллеги потихоньку «сдавали» своего руководителя, Всеволод Эмильевич высказался: «Влюблен я и в Самойлова в роли Федора (в постановке пьесы Лидии Сейфуллиной «Наташа». — Свой). У Самойлова — данные, великое качество мочаловской вспышки».

То есть опальный режиссер в столь драматичный момент счел нужным похвалить, персонально выделить именно его, а Евгений Валерьянович это навсегда запомнил и впоследствии, похоже, строил себя внутренне в том самом мочаловском духе.

Вспышка, о которой говорил Мейерхольд, есть не что иное, как непрогнозируемый, иррегулярный взлет артистического и человеческого духа в стратосферу. Тем и славен был на всю Россию великий трагик позапрошлого столетия. На похоронах Мочалова не в пример ему уравновешенный Михаил Щепкин горько сетовал: «Мы уже не услышим тех потрясающих душу звуков, не увидим тех восторженных мгновений, которые часто прорывались сквозь его нелепые формы». Сей актерский метод Раиса Беньяш описала так: «Он постигал роль рывком, внезапно, почти болевым ощущением правды... Естественность у Мочалова возникала на том высшем градусе чувства, который был для других фальшивым, а чаще недосягаемым даже и для анализа, не то что для повторения... Нормальной температуре, с которой он репетировал, не соответствовал пламень чувства. Мочалов, превозмогая себя, с усилием, обозначал не характер, не жизнь сердца, а лишь пунктир обязательных взаимосвязей. В спектакле он часто ломал его».

Показательно, что на том «собрании трудового коллектива» (22 декабря 1937-го), где один из участников был объявлен последователем самого Мочалова, Мейерхольд ругал любимого артиста за проваленный репетиционный период спектакля «Одна жизнь» по роману Николая Островского «Как закалялась сталь»: «Ошибка Самойлова — он недостаточно глубоко изучил биографию Островского. Отсюда — обреченность, отсутствие воли и оптимизма». А может, дело было как раз в том, что актер на репетициях, подобно выдающемуся предшественнику, «с усилием обозначал не жизнь сердца, а лишь пунктир обязательных взаимосвязей»? Постановку закрыли, однако к Самойлову в ту пору внимательно присматривались ассистенты Александра Довженко, снимавшего «Щорса» и уже забраковавшего нескольких именитых претендентов на центральную роль.

Дальше произошло маленькое чудо. Не знавшего ни слова по-украински, не умевшего держаться в седле Евгения Самойлова знаменитый кинорежиссер утвердил. Фильм с триумфом прошел по экранам страны и даже получил Сталинскую премию первой степени. О том же, что являлось для актера в то время самым главным, он сказал впоследствии следующее: «То, что было наработано в роли Павла Корчагина, я перенес на образ Щорса». То есть косвенно подтвердил «мочаловскую» природу собственного дарования, ведь гений из XIX столетия выдавал необходимую «температуру» лишь в решающий момент сборки образа.

(Кстати, несыгранный им Павка Корчагин вновь явится в его жизнь нежданно-негаданно: в 1956-м эту роль блистательно исполнит в кино зять Евгения Валерьяновича Василий Лановой.)

Биография и личная жизнь артиста несколько контрастировали с воплощенной им на экране и сцене аристократически возвышенной романтикой. Его отец был квалифицированным рабочим знаменитого Путиловского завода (прошел путь от чернорабочего до мастера пушечного цеха), хорошо зарабатывал, отвел под домашнюю библиотеку отдельную комнату, регулярно посещал сначала питерские, а потом ленинградские театры. Мать вела домашнее хозяйство. Впоследствии родители погибли от голода в блокадном Ленинграде. А пока были живы, в семье царила удивительно теплая атмосфера: вечерами Валериан Саввич читал Пушкина, Тургенева, Льва Толстого, особенно жаловал Гоголя. Юношей Женя предпочитал Александринский и Большой драматический театры, где воочию наблюдал за игрой Иллариона Певцова, Екатерины Корчагиной-Александровской, Юрия Юрьева, Леонида Вивьена, Николая Ходотова, Николая Монахова.

Нередко бывал юный Самойлов в залах Эрмитажа и Русского музея, к тому же демонстрировал исключительные способности в рисовании. Мечтал поступить в Академию художеств, однако все радикально изменила случайность: «за компанию» с другом отправился в частную актерскую студию на Литейном и был тут же принят. Преподавали там ведущие актеры Александринского и Мариинского, а уроки мастерства вел корифей Александринки Николай Ходотов. После закрытия студии Евгений поступил в Ленинградский художественный политехникум, который окончил в 1930-м. С этого момента началась профессиональная карьера артиста, которая продолжалась фактически до его смерти (в 2006-м, в возрасте 93 лет).

Сначала он работал в ленинградском Театре актерского мастерства под руководством выдающегося режиссера, актера и педагога Леонида Вивьена. Партнерами Самойлова тогда являлись будущие звезды ленинградской сцены и всесоюзного киноэкрана Юрий Толубеев и Василий Меркурьев. «Что это Вивьен тебя исключительно на характерные роли тянет? — удивился ненадолго приехавший в город на Неве Мейерхольд (за возрастным гримом и стилизованной пластикой Евгению приходилось скрывать свою молодость, впрочем, весьма удачно). — Ты же можешь быть на сцене «молодым героем»!»

Эта реплика проницательного постановщика, подкрепленная приглашением в ГосТИМ, в сущности, решила судьбу актера на два десятилетия, обеспечив ему верное направление в искусстве.

Самойлов переехал в Москву, причем поначалу, примерно месяц, жил в квартире Мейерхольда, где познакомился с такими корифеями, как Сергей Эйзенштейн, Алексей Толстой, композитор Виссарион Шебалин, пианисты-виртуозы Владимир Софроницкий и Лев Оборин...

Участвуя в репетициях, он каждый свободный вечер проводил во МХАТе или у вахтанговцев, где восхищенно наблюдал за кумирами московских театралов Александром Остужевым, Михаилом Тархановым, Борисом Щукиным, Рубеном Симоновым. Верно считав в психике Самойлова интенции и подтексты, Мейерхольд пригласил для персональной (!) работы с новичком Юрия Юрьева, который, регулярно занимаясь с ним, прививал молодому артисту манеру воплощения героико-романтических образов. Вместе они подготовили роли Чацкого и Эрнани из одноименной пьесы Гюго, а в спектакле «Свадьба Кречинского», где царил Юрьев, Евгений Самойлов удачно ассистировал в роли провинциального идеалиста Нелькина.

По-видимому, именно там, в ГосТИМе, сформировался тот потаенный (до поры) романтик, который через несколько лет завоюет сердца десятков миллионов советских кинозрителей. На первый взгляд кажется, что обаятельные оптимисты из незабываемых картин «Светлый путь», «Сердца четырех», «В 6 часов вечера после войны» по большому счету неотличимы от других прославленных кинокрасавцев эпохи. Но при ближайшем рассмотрении отличия между ними видны, причем кардинальные — дает о себе знать нетривиальная выучка Самойлова, позволяющая гипнотически воздействовать на интеллектуально честного зрителя даже сегодня. Примерно то же самое демонстрирует другой ученик Мейерхольда Эраст Гарин в фильме «Свадьба», где он с легкостью переигрывает десяток великих артистов-реалистов мхатовской закваски. Чудо преображения реальности — вот что характерно для ролей Евгения Самойлова в трех вышеупомянутых картинах.

Были и другие выдающиеся работы. Преданные ценители советского кинематографа, конечно же, помнят лейтенанта Бурунова из картины «Нахимов» (Всеволода Пудовкина), где актер взаимодействовал в кадре с гениальным Алексеем Диким. Сам же Евгений Валерьянович больше всего ценил роль генерала Михаила Скобелева в фильме Сергея Васильева «Герои Шипки».

Театральная критика выделяла Олега Кошевого и Гамлета в спектаклях Николая Охлопкова. В случае с юным вожаком «молодогвардейцев» Самойлов продолжил заветную, опробованную еще в работе над образом Павки Корчагина тему, ну а Гамлет — это движение в фарватере трагика Мочалова, для которого роль датского принца была одной из самых важных в карьере.

Под руководством Охлопкова Евгений Самойлов служил в Театре Революции (после эвакуации — Московский театр драмы). Тот период был не менее плодотворным: вступивший в пору творческой зрелости актер работал с постановщиком, который тоже являлся учеником Мейерхольда и также тяготел к героико-романтическому репертуару. Евгений Валерьянович умел показать внутреннюю эволюцию любого персонажа и даже в ходульных пьесах своего героя непременно одухотворял — «мочаловская вспышка» не раз потрясала зрителей.

После ухода Охлопкова из жизни он пошел работать в Малый. Это была уже вторая попытка: в конце 30-х (после закрытия ГосТИМа) переведенный сюда Самойлов услышал саркастическое «о, формалисты пришли», после чего вежливо, но, как оказалось, не навсегда, оттуда удалился. Теперь, после десятилетий службы в Московском театре драмы, он сыграл в Малом несколько десятков запоминающихся ролей. Исторический образ, созданный уже немолодым артистом в поставленном Борисом Равенских спектакле «Царь Федор Иоаннович», в свое время по достоинству оценил тонкий, вдумчивый Георгий Свиридов: «А как Самойлов играл Шуйского Ивана! Это потрясающий артист, просто до слез меня потрясал. Какой человек! Христианин, настоящий, живущий во Христе, такого образа я вообще больше не видел». Свиридов к этому спектаклю написал музыку и потом раз за разом приходил восторгаться «мочаловскими вспышками».

История личной жизни Евгения Самойлова для артистического мира, прямо скажем, нетипична. Свою будущую супругу Зинаиду Левину, тогда еще просто Зину, актер впервые увидел со сцены во время одного из своих выступлений еще в 1932-м. Они скоро поженились и счастливо прожили вместе 62 года! В браке родились дочь и сын, пошедшие по отцовским стопам. Алексей удачно выступал на сценах «Современника» и Малого театра, ну а Татьяну Самойлову любителям кино представлять не нужно, ее роль в фильме «Летят журавли» вошла в учебники кинематографии.

Незадолго до смерти Евгений Валерьянович вспоминал супругу: «Она была для меня всем — подругой, хозяйкой дома, воспитательницей детей, излучающей большую любовь к семье. Я сохранил свою жизнь благодаря вот этой девочке, которую когда-то случайно встретил на концерте».

«Мама всегда его оберегала, — вторила дочь. — У них была великая любовь. И у нас была великая семья».

Вряд ли можно измерить на каких бы то ни было весах, что было в его жизни самым важным — семья или работа. Для нас, зрителей, на первом месте — творчество Евгения Самойлова, все его великие роли, однако ослепительные вспышки едва ли случились бы без дарованной ему свыше любви.

Материал опубликован в мартовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».