Алексей КОЛЕНСКИЙ

29.03.2022

В Российском фонде культуры прошел академический мастер-класс Никиты Михалкова, посвященный разбору основных принципов актерского мастерства, работе над образом и форме существования на сцене.

— Мы говорили, что рождение слова важнее, чем его произнесение, — это энергия, необходимая режиссуре для того, чтобы высказать слово; то, что заставляет меня влиять на партнера и зрителя... Можно рвать жилы, пучить глаза — это будет называться "темперамент", но если за ним нет энергии, возникнет звенящая пустота, вулкан, извергающий вату. Когда вы играете какую-то пьесу, там есть движение, сюжет, характеры, вам помогает драматург, а Чехов и Бунин… они не для этого. Проза Бунина, проза Чехова — не пересказ сюжета, там обычно нечего пересказывать, — там все наполнено воздухом, все между строк, напитано ощущением, запахами и сделать это — высочайший класс.

Когда вы прячетесь за форму, внешнюю пластику, а там нет энергии, запахов, возможности насладиться своим существованием — ничего не получится, в наших «Метаморфозах» не обойтись без понимания того, о ком говорите. Мы называемся «Метаморфозами» именно потому, что зритель, смотря с начала до конца и увидев финал, не может себе представить, что этот человек был этим. В этом превращении заключается метаморфоза, смысл, потрясение.

Никита Сергеевич предлагает просмотреть видеозапись разыгранного слушателями чеховского рассказа «Размазня»: на экране хозяин безбожно обсчитывает гувернантку своих детей — глумливо вычитая из гонорара разбитую чашку, болезни, долги, безбожно перевирая обирает девушку до нитки… В пенных кружевах словопотока рождается неверифицируемый образ: забирая власть над фабулой, хозяин шаг за шагом уступает пространство психологическому жесту — умалению, смирению, всепрощению гувернантки, отнюдь не склонной «самовыражаться» в предлагаемых, душевно отвергаемых ею обстоятельствах.

Лабораторная работа выполнена на пять. Остается лишь подтянуть дуэт: этюд работает на партнершу, а недостоверный рассказчик, раздувающийся от самолюбования хозяин, проигрывает спарринг. Эффект присутствия оказывается летален для партнера, внезапно прячущегося за чайную чашку и упускающего нить развития своего внутреннего сюжета: психологический жест гувернантки — страшная сила! Слушатели аплодируют, Михалков уточняет:

— А Он хороший человек?

— Для себя — хороший...

— А для нас?

— Мерзавец!

— Из чего я должен сделать такой вывод?

— Он мучает ее, желая понять, отчего это она все время молчит…

— Нет, не хочет. Саша абсолютно точно создает несуетливо наполненную атмосферу. Она — резонатор, Он от нее отталкивается, и каждое ее молчание в ответ на его слова — это новый этап, новая ступень, но то, что Он при этом не совершает открытия в Ней, доводит его до истерики, а нам внушает ужас. Пытаясь ее понять, он понимает лишь, что никогда ее не поймет, — он таких людей не знает, он сам не такой, в нем проявляется и жалость, и презрение, и бессилие, и чем больше он напирает, тем больше она отступает, а ему нужна стена, сопротивление, возмущение, а его нет. И вместо того, чтобы сказать себе в конце концов: «Ба, да она святая!», он срывается, оказывается подлецом. Чего я хочу от зрителя? Услышать выдох: «Ах, какой подлец!» Мы видим, как он будто бы меняется, но его гнусная сущность, способная изумляться унижению человека, остается неизменна: это самовлюбленный негодяй, воплощение невероятного нарциссизма, очень современного. Наткнувшись на смирение и ощутив себя ничтожеством, он не может остаться в этом ощущении, в нем нет раскаяния!

— А может быть, Он не так безнадежен, стал на колени, вернул деньги, он что-то пытался понять, осознать?

— Только в этом случае он бы промолчал, а он сказал: «Эх, хорошо быть сильным!» Сильным над слабым! Суть в том, что, ничего не делая, она меняет его у нас на глазах, но внутри он не меняется — унижая от бессилия, он все больше изумляется, с кем имеет дело.

— В итоге унижает сам себя…

— Это для нас, для зрителей: хватит, ну сколько можно, зачем ты это делаешь с женщиной? В этом провокативность автора, в этом метаморфоза — Чехов и Бунин никогда не напишут линейную историю. Для того чтобы сыграть не новое, а глубинное прочтение, нужно искать пути и подходы, тут дело не в том «как», а в том «что», и тогда возникает то, что скрыто за словами. У Чехова и Бунина огромная завеса из слов, скрывающих чувства, которые испытывают герои, — тут возникает то, зачем мы это делаем, пытаясь мучительно нащупать сценическое воплощение великой прозы.

Хорошо, что вы не боитесь характеров, не боитесь играть не себя, хотите строить образы — это прекрасно, но когда все строится вокруг игры с пуговицей… кого-то это может вдохновить, но меня — нет. Прежде чем сказать что-то, мне нужно это ощутить, это должно пройти через меня, и тогда энергетическая направленность, точность заменяет слова, текст. Некоторые из вас идут от формы. Уважаю бесстрашие игры, но я уловил импульс и не понял, для чего он, — все стало толкаться на одном месте — я устаю, скучаю и смысл пропадает. Форма имеет значение, я понимаю, но когда после четырех минут вы продолжаете играть то же самое, я задаюсь вопросом: почему вы следуете форме, когда развития, метаморфозы здесь нет? У вас всего пятнадцать минут — за это время зритель должен изумиться вашим изменениям. Движение характера интересно, а не заявка и результат, без движения все теряет смысл.

— Сейчас все осовременивают Чехова либо делают из трех сестер лесбиянок, либо инсценируют традиционно, но поверхностно. Можно ли оставить Чехова внешне, а внутренне все сделать по-своему?

— Играйте Гамлета как хотите, сделайте так, что бы не оскорбить Шекспира.
Если движешься в глубину Чехова — ради бога, бери любую форму! Иное дело, когда ставишь свою фамилию рядом с ним на афише, но ничего не отражаешь, по сути, из того, что он писал, рассчитывая на то, как восхитятся тобой; не надо выдавать хайп за новое слово. Если ты понимаешь, что автор — великий писатель, почему ты не доверяешь ему, почему не говоришь о том, что его волнует? Потому, что просто не можешь.

— Но искусство все время развивается, ищет новые формы, углы зрения, считается, к автору нельзя относиться с излишним пиететом, нельзя всю жизнь смотреть одно и то же…

— Новое прочтение заключается в том, как ты изнутри это понимаешь и можешь передать, — а что значит новое прочтение? Одеть актеров в современные костюмы? Что такое, например, отношение Треплева и Нины в Чайке? Прелестный человек, искренний, мог бы быть замечательным учителем. Однако он хочет стать писателем, но не может, а циник Тригорин — может! Там есть такие детали для характеров… Вот Треплев открывает журнал: Тригорин свою повесть прочел, моей даже не разрезал… Почему? Все унижение, которое испытывает Треплев из-за отношений Тригорина с его матерью... Треплев перешагнул свои права, замахнулся, потерял себя. И Аркадина все понимает, ей неловко за сына и перед ним, она еще скрывает свои отношения с Тригориным, а тот сидит, смотрит на это все, а в саду сырость, влажные стулья, мокрые задницы, открытая сцена… Тут столько невероятных внутренних течений и возможностей, и все это есть в комедии, из которой рождается фантастическая трагедия!

Можно хотеть и не понимать как, тогда с этим можно разбираться, но невозможно подходить к чеховской и бунинской прозе без понимания того, что простой пересказ, переигрывание сюжета лишены надежды на зрительское сострадание. Помню, один вгиковец показал мастеру учебную работу, тот только покивал. Парень уперся: «Я же был искренен!» Герасимов ответил: «Как котенок, искренность котенка в мяу…» Волнует ли твоя искренность хоть кого-нибудь? Вот что важно. Есть искусство, идущее через внешнюю форму, но это не тот путь, который мне интересен, и я призываю вас подходить к актерскому творчеству исходя из понимания прозы.

— Я работаю со многими продюсерами, и они говорят: нужен только внешний сюжет. Сегодня никто не задается вопросом «зачем», раньше можно было смотреть «Терминатор» не о том, как робот бежит кого-то убивать, а как смерть, идущая за героями, дает возможность изменить собственную судьбу и победить мир, теперь же всех интересует только бегущий робот, что с этим делать?

— Ничего, делайте свое дело. Обесчеловечивание сегодня коснулось всех — это метафорический разговор, Иоанн Богослов, последние времена... В этом смысле мы — единственная страна в мире, которая может им противостоять. Историк Тойнби считал, что цивилизации разрушаются изнутри, удары снаружи они могут выдержать, сейчас нас постигло тотальное оскудение.

— Каких современных поэтов вы читаете?

— Не хочу конкретизировать — говорить о поэзии нужно исходя из индивидуального мировосприятия. Мне вчера пришла одна мысль: подлинная свобода, это когда тебе не просто нужно выбирать; не из-за отсутствия выбора, а ты просто знаешь, что это — твое, для тебя. Люди, идущие своим путем, часто скатываются в следование трендам, а порой оказываются в полной изоляции. Среди чужих, считающих что тот, кто не таков, как они, серьезно болен; это то, к чему сейчас за уши притягивают Россию. Кто-то хорошо сказал: одиночество — удел тех, кто достиг вершин власти. Неважно в какой сфере, — им неоткуда и незачем ждать снисхождения. Выбрав путь, снисхождения ждать не приходится; сегодня прошло время «и», настало время «или-или», каким оно будет, каждый решает для себя.

— Я столкнулась с проблемой: беру характерный образ, и внутренняя драма куда-то прячется так, что ее невозможно вытащить — стараешься держаться за придумки, но теряешь внутренне наполнение и... непонятно, в чем тут загвоздка?

— Вы берете за основу характерность, а не характер. Если с листа начинаете играть образ, у вас не будет возможности понять, о чем он, — не спешите спрятаться за образ, потом из него очень трудно выйти. Конечно, актеру помогает костюм, грим, это прекрасно, но еще не все. Когда снимали «Неоконченную пьесу для механического пианино», Юра Богатырев играл солнечного идиота и все работало на него, но чего-то не хватало. У него был 46-й размер ноги и мы нашли 48-й, попросили поджать пальцы и он пошел с пятки на носок, этак с хлопками, и все полетело... Но с этого нельзя начинать — иначе ты становишься рабом образа, цепляешься за наработки, боишься их отпустить, производишь «слова-слова-слова». Вам нужна амплитуда между первым появлением и развязкой, для этого нужно отследить внутреннее движение и раскрыть весь спектр возможностей, из которых возникают детали, пластика, костюм, мизансцена, и так далее… Форма придет, только не спешите — очень важна постепенность погружения; не спешите: а) играть сюжет, б) понимать характер и в) ищите, о чем произведение.