В прокат вышла комедия Игоря Твердохлебова Love, объединившая несколько любовных новелл. В одной из этих мини-историй сыграл Юрий Стоянов.

Его персонаж — мужчина солидного возраста, внезапно встретивший свою бывшую одноклассницу (Елену Валюшкину), в которую сорок лет назад был безнадежно влюблен. Есть ли у него шанс? Можно ли начать отношения заново, когда полжизни позади? Ответы попытались найти авторы фильма.

— Юрий Николаевич, ваша партнерша по фильму Love Елена Валюшкина сказала мне в интервью, что проект заинтриговал ее по простой причине: интересных сюжетов с возрастными героями в нашем кино сегодня практически нет…

— Так ведь считается почему-то, что если героями романтической киноистории становятся персонажи за шестьдесят, в этом есть некоторая неловкость. Особенно когда дело доходит до интимного. Не дай Бог в кадре появится какая-то нежность, тактильность… Чтобы никого не смущать, авторы сделали нашу новеллу жанровой. С одной стороны, история трогательная, а с другой — авторы разбавили ее порцией ядреных шуток. И получилось необычное сочетание: трогательность, искренность и немного пикантного юмора. Как артиста, меня такое сочетание всегда притягивает.

— Но вы согласны с тем, что серьезных ролей для возрастных актеров сегодня очень и очень мало?

—Нет-нет, нехватка ролей — проблема в основном женская. У актрис всегда есть момент перехода к возрастным ролям. (И, кстати, Лена замечательно его прошла: она невероятная, глубокая актриса, очень востребованная.) Но у мужчин, которым «шестьдесят с небольшим», конкуренция, на самом деле, не слишком большая. У нас даже в законодательстве этот возраст называется «периодом дожития». Собственно, он таким и является. В Америке, к примеру, живут дольше, и актеров-звезд «за шестьдесят» там значительно больше. Вот они между собой и конкурируют. А нам конкурировать не с кем: нас сколько есть, столько есть. (Улыбается грустно.)

— Да, но ничего похожего на «Зимний вечер в Гаграх» в нашем кино за последнее время так и не появилось.

— И это ужасно, потому что считается, что герой обязательно должен быть молодым и здоровым…

— А также богатым, живущим на Патриарших прудах и страдающим от своих миллионов…

— Да-да, состоявшийся и безразличный. Вот к чему, мол, ребята, стремитесь (смеется). Но, если серьезно, это ведь не только проблема нашего времени. Фильмов о немолодых людях всегда было мало: и в российском, и в американском, и в любом другом кино. Тут же экономика вопроса. Молодые смотрят на молодых. А в кинотеатры ходят в основном молодые: они и составляют бизнес этого искусства, его кассу. Зачем им смотреть, как я с Валюшкиной целуюсь? (Смеется.) Такое возможно только в одной новелле внутри хорошего фильма!

— Давайте поговорим о комедийных фильмах, которые сегодня выходят в прокат. Мне кажется, многие из них совершенно беззубые. Социальной сатиры минимум, и она вежливая, осторожная. А сатира политическая совсем не в чести…

— Стоп-стоп-стоп. А когда это политическая сатира «была в чести»? В кинематографе-то?! Политическая сатира — это литературно-телевизионный жанр. Для кино он неинтересен. Другое дело, что фильм может быть любым, и самое глупое, что можно сделать, это что-либо запрещать. Но политическая сатира в кинотеатре… Да я бы сроду не пошел на такое! Давайте лучше я назову вам замечательный фильм, в котором много смешного и грустного, хотя к слову «сатира» он никакого отношения не имеет. Это «Страна ОЗ» Василия Сигарева.

— А насколько важно, чтобы комедия была доброй?

— Комедии должны быть а) смешными, б) талантливыми. В остальном — какими угодно. Разными они должны быть. Потому что как только сверху кто-то скажет «побольше добрых комедий», мы получим большое количество шлака.

— Не поверите: о необходимости «добрых комедий» чиновники от культуры заговорили сразу после локдауна. И теперь в наших кинотеатрах от этого жанра просто некуда деваться…

— Правильно. Продюсеры постоянно ищут тренд, на котором можно хорошо заработать. Им кажется, что появился социальный заказ: «комедий нам, пожалуйста, добрых побольше». «Ага, — думают продюсеры, — значит, надо быстренько что-то сочинить, за это «плотют»». Но какое это имеет отношение к искусству? Да никакого.

Любая попытка руководить искусством обречена. Руководить можно только экономикой искусства. Можно пытаться помогать, направлять, давать деньги… Когда даешь деньги, получаешь право что-то требовать. А ты, если берешь финансирование у государства, обязан определенные требования выполнять. Не берешь — снимай, как хочешь. Вот так все просто.

— Вам не кажется, что это вариант цензурирования?

— Нет-нет, это не цензурирование. Это экономические отношения. К к тому же есть разные механизмы поиска инвестиций, не только государственные дотации.

— А есть ли еще какая-то комедия, кроме «Страны ОЗ», которая зацепила вас в последнее время?

— Слушайте, да я не очень-то зритель комедий. Для меня слово «комедия» иногда худшая рекомендация. Допустим, еду я в поезде, а передо мной лежат пять дисков с пятью фильмами. И если один из них окажется комедией, то его я включу в самую последнюю очередь — и только в случае клинической бессонницы. К плохому юмору у меня сильно развит иммунитет. (Смеется.)

Давайте вспомним фильм Роба Райнера «Пока не сыграл в ящик», с Морганом Фриманом и Джеком Николсоном. Как вы определите, комедия это или нет? Смешного невероятно много. Черного юмора — сколько угодно. И безумно трогательный, пронзительный финал. К какому жанру вы его отнесете? Я бы просто сказал, что это хорошее кино. Кстати, почти в любом выдающемся фильме обязательно есть что-то талантливо-смешное. Не замечали?

— Замечала. И знаю, что в диапазоне каждого большого комедийного артиста есть «ноты», позволяющие ему выходить на территорию серьезной драмы или даже трагедии. Любой великий комик — это всегда еще и великий трагик.

—Для начала давайте уберем приставку «комедийный»: большой артист — это большой артист. Всегда. А как он состоялся жанрово и что он чувствует лучше, зависит от того, как жизнь повернулась. Возьмем, к примеру, Чарли Чаплина, величайшего трагикомического артиста. Родись он лет на тридцать позднее — и мы бы видели его в совершенно других фильмах. И, возможно, в других ролях. Кстати, именно он сказал: «Жизнь — комедия, когда видишь ее издалека, и трагедия — когда смотришь на нее вблизи». Это все, что нужно знать о разнице жанров.

И еще: все великие трагические актеры (я их повидал много, когда работал в театре) в своих ролях больше всего ценили не те моменты, где зрители рыдали. А те, где они смеялись. Потому что непосредственный, искренний смех ценится гораздо выше, чем выбитые из зрителя слезы.

— Как бы то ни было, у Евгения Леонова и Анатолия Папанова был «Белорусский вокзал». Вы никогда не сталкивались с искушением сыграть серьезную драматическую роль?

— Хороший вопрос. Ну, во-первых, в моей биографии есть такой фильм, как «Человек у окна» (нетипичная для Юрия Стоянова роль с массой драматических элементов. — «Культура»)…

Понимаете, я человек зависимой профессии, к сожалению. Да, у меня есть право говорить «да» или «нет», но выбираю я из того, что мне предлагают. И я гораздо более высокого мнения о тех ролях, которые не сыграл, чем о тех, которые получил (улыбается). С другой стороны… В кабинете, где мы сидели с Илюшей (Илья Олейников. — «Культура»), было написано: «Мы не смешим, они смеются». Мы не входили в кадр только ради того, чтобы нахохмить. Мы честно делали свое дело, понимая, что зрители, наверное, рассмеются. Хохмы не были самоцелью. Но жизнь распорядилась вот так: теперь режиссер, готовый предложить мне драматическую роль, сталкивается с серьезным вызовом. Он понимает, что ему придется воевать с моим же бэкграундом.

— Потому что восприятие аудитории в таких случаях довольно консервативно…