Недавний Открытый фестиваль документального кино «Россия» в Екатеринбурге удостоил приза за лучший полнометражный фильм драму Ангелины Голиковой «Кресты», раскрывающую тайны самой зловещей и загадочной тюрьмы нашей страны.

— Как появился замысел сделать такую ленту?

— Во время работы над картиной «Георгий Жженов: Русский крест» нашей студии «Остров» был эпизод, в котором народный артист посещал «родную» тюрьму. Прошло двенадцать лет, подъезжая к Петербургу в «Сапсане», я увидела современное белое здание и решила, что это какой-то научный центр. Попутчица удивилась моей необразованности: «Да что вы, это же «Кресты», в них уже перевозят заключенных!» Сильно удивилась, ведь я прекрасно помнила старую тюрьму в центре города. Доехав, набрала своего продюсера, режиссера «Георгия Жженова» Сергея Мирошниченко и предложила поймать уходящую натуру.

— И ФСИН сразу пошел навстречу?

— Да, все сложилось гладко — нам позволили отснять заключенных и надзирателей, их повседневную жизнь. В 2018-м зафиксировали переезд, к которому долго готовились; это была секретная операция — в течение одной ночи сотрудники «Крестов» переместили на новое место более двух тысяч человек! Позже я вернулась к своим героям — бывшим и действующим начальникам опустевшего СИЗО-1, а новая тюрьма вдохновила эпилог — концерт сидельцев, посвященный Дню России.

— Судя по фильму, в следственном изоляторе люди томятся годами…

— Это не редкость — иной раз расследования преступлений сильно затягиваются, но, кроме них, в хозобслуге отбывают срок осужденные по не тяжким статьям, и эту работу им еще надо заслужить примерным поведением.

— Вы настаиваете: старый комплекс составляют три «Креста», однако питерское СИЗО состоит из пары монументальных блоков.

— Они объединены переходами с третьим, в центре которого располагается храм. Продуманная архитектурная композиция символизирует Голгофу, вход в рай между раскаивающимся и нераскаянным разбойником. Каждый заключенный понимает, что постигшая его кара предполагает выбор между спасением и проклятием. В новой тюрьме все иначе: между двумя крестообразными зданиями помещается сортировочный приемник, а церковь планируют воздвигнуть чуть поотдаль, впрочем, внутри корпусов уже действует православный храм. В старых же «Крестах» были и отдельные молельные помещения для мусульман и иудеев, им даже еду готовили в разных баках.

— Странное впечатление производят перекрестья корпусов тюрьмы, напоминающие окруженные проходными галереями и окнами обители…

— Это стандартная европейская планировка конца позапрошлого века, придуманная для экономии искусственного освещения, — открытое пространство, расположенные в пять ярусов окна позволяли видеть расходящиеся коридоры помещенному в центр надзирателю.

— Тем не менее ваши «Кресты» оставляют зловещее ощущение, усиливающееся от непрестанного лязга дверей, стука ключей и воплей узников.

— Люди переговариваются через стены, перестукиваются, зовут надзирателей, постоянно выводятся на прогулки и к адвокатам. Тюрьма напоминает вокзал с непрестанно лязгающими составами, это жуткая безысходность. Привезла кино осужденным — ребята сидели в масках, но вдруг я узнала двух наших персонажей. У меня промелькнуло три года поездок, работы, новых впечатлений, а они просто продолжали сидеть… Не могла заставить себя взглянуть им в глаза, переступить через ощущение остановившейся жизни, а они плакали, говорили: спасибо за честное кино, вы показали все как есть! Это было важно услышать, ведь, задев за живое, невольно причинив боль, я словно украла у людей что-то самое дорогое.

— При этом многие надзиратели относятся к тюрьме нежно, как к родному дому. Юная сотрудница признается, что «Кресты» для нее — это женщина, чуть ли не мать, другая видит в них настоящего мужчину...

— Несмотря на постоянный дискомфорт, тюрьма настраивает на философский лад, дает пищу для самоанализа — в конце концов, сотрудники «сидят» гораздо дольше заключенных, многие из них — десятки лет, и подследственные видят в них опытных товарищей. У многих, особенно у женщин, за ее стенами нет личной жизни; одна говорила мне, что не признается новым знакомым о своем месте работы. Но далеко не все надзиратели способны к саморефлексии, многим проще жить, ведь все вопросы за них решает тюрьма.

— Чего не скажешь о начальниках СИЗО, производящих впечатление ничуть не угрюмых, хитроватых мужиков себе на уме.

— За годы службы они навидались столько, что хватит на десяток жизней! Это как исповедывающие священники, только на их глазах чуть ли не ежедневно гибнут люди, гибнут души и каким бы железным ни был человек, он оставляет для самого себя закрытые темы. Я была в комнате, где проводились расстрелы, но поняла, что показывать ее не нужно. Все-таки тюрьма — не музей, и хотя следы от пуль заштукатурены, атмосфера в ней очень тяжелая, и начальники изолятора, один из которых был и руководителем исполняющей приговоры группы, отказались сниматься на фоне этих стен.

— Проходимость «Крестов» за год достигала 30 тысяч человек, известно ли, сколько людей томилось в застенках на протяжении более чем 130-летней истории существования?

— Конечно, нет! «Кресты» строились как тюрьма одиночного заключения, но и в тридцатые, и в девяностые через каждую камеру проходили десятки человек.

— Странным образом, в ленте не замечены конфликтные ситуации.

— Куда же без них? Но, поверьте, самые острые моменты остались для наших героев в прошлой вольной жизни. Тюрьма — это государство в государстве. Сотрудники ФСИН признавались, что сидельцы сумели бы выжить на самообеспечении — как в девяностые, когда персоналу не платили зарплаты и в камерах яблоку было негде упасть. Сейчас заключенные распределяются в соответствии с инкриминируемыми статьями, и никому из подследственных не выгодно добавлять себе срок безумствами — за исключением пожизненно осужденных. Но мое кино не о них, а о том, что у каждого из нас — и вольных, и поднадзорных — есть внутренняя тюрьма, в которую мы запираем себя сами или же запирают нас. Хочется, чтобы за непростым фильмом ощущался свет — зло никогда не победит зло, только любовь, иного пути у человечества нет.

— Что нового вы узнали о своей внутренней тюрьме в «Крестах»?

— Постоянно задаваясь этим вопросом, я стала меньше судить людей. Это непросто — в мире соцсетей и чатов, не оглядываясь на себя, мы часто «отовариваем» ближних ярлыками. Легко гвоздить со своей колокольни, а спуститься с нее трудно. Можно сказать, тюрьма освободила меня от оценочных суждений и связанной с ними самоцензуры, внутренней редактуры. Осознав это, я освободилась — можно сказать, вырвалась из заточения, сделала свой самый честный и откровенный фильм.

— ...созвучный эпохе карантина! Стал ли ковид вашей новой тюрьмой?

— Вовсе нет, я много снимала и монтировала, как сорежиссер помогала Сергею Мирошниченко закончить новую серию «Рожденных в СССР», а недавно вошла в команду платформы МТС-медиа как продюсер неигрового контента. Буду искать талантливых режиссеров и помогать создавать им большие проекты, но говорить о концепции пока рано. Презентация намечена на апрель.

— Когда мы увидим новую главу документального сериала и «Кресты»?

— В наступающем году (2021-м. — «Культура») — на большом экране и в федеральном эфире. 

— Вы — дочь и соавтор выдающегося документалиста Сергея Мирошниченко. Какой случай помог определиться с выбором профессии и пойти по стопам отца?

— Дело было на Секирной горе. В шестнадцать лет приехала на Соловки в составе съемочной группы документального сериала «Земное и Небесное» — веселая, молодая, с дредами по пояс. Монахи пригласили коллег в келью, а меня, единственную девочку, не пустили, и я пошла назад к пазику, но поскользнулась, упала и ударилась головой. Очнулась — поняла, что примерзла головой ко льду. Лежу под колесами, двинуться не могу, смотрю себе на небо и думаю: «Господи, ну почему я? Именно здесь, где погибали люди! На дворе ХХI век, и я — одна, под дурацким пазиком!» Вдруг — как в кино — из ниоткуда появился здоровенный монах в черной рясе, ухватил меня за шкирняк и оттащил в храм, к самой печке: «Грейся!» Когда подоспел народ, никто не верил: «Зачем придумываешь? Все монахи сидели с нами в келье, на много километров тут больше никого нет!» И кем же тогда был мой спаситель, существовал ли он, или мне просто сильно захотелось, чтобы меня спасли? В любом случае, тогда я решила, что мне интереснее всего либо запечатлевать, либо создавать свою реальность. Начала сознательно работать в кино и вот что поняла: когда люди трудятся не ради денег, а занимаются творчеством, вокруг проявляется магия. Попасть в их мир, конечно, непросто, но выйти — невозможно: кино проникает в жизнь, и с тобой начинают происходить удивительные вещи. 

— А о каком фильме можете сказать: «О, вот история про меня, и как жаль, что ее сняла не я»?

— Не делю кино на игровое и документальное, но точно, если бы мне довелось сделать один-единственный фильм, «Летят журавли», стала бы счастлива. Еще есть безумно талантливый Годфри Реджио — человек космоса, дарящий нам фантастические эмоции, но, наверное, мы, документалисты, находимся на том месте, где нужнее всего здесь и сейчас. У меня отложен авторский сценарий, но за столько лет в кино я поняла: о замыслах нельзя рассказывать ничего и никому, даже маме на кухне, иначе все утечет к другим, а сделать его обязана именно я.