Андрей Зайцев, режиссер фильма «Блокадный дневник»: «Четыре года я жил на территории смерти»

Алексей КОЛЕНСКИЙ

14.10.2020




Главный приз Московского международного кинофестиваля завоевала военная драма Андрея Зайцева «Блокадный дневник». Корреспондент «Культуры» пообщался с обладателем «Золотого Георгия».

— Какое событие биографии вдохновило на съемки «Блокадного дневника»?

— Сценарий был написан более десяти лет назад после прочтения «Блокадной книги» Гранина и Адамовича. Именно она дала мне толчок к идее снять кино про блокаду. Эта книга меня сильно изменила, даже читать ее практически невозможно, каждые пять страниц душат слезы, а когда рядом с тобой играет маленький ребенок особенно тяжело перенести невероятную концентрацию боли и страданий. Я просто не понимаю, как они ее смогли написать, поговорив со столькими очевидцами и пропустив все это через себя. За увековечение памяти блокады в «Блокадной книги» Гранину и Адамовичу, мне кажется, нужно отдельный памятник поставить. Прочитав ее, я понял, что той блокады, которая там описана, особенно самой тяжелой, первой зимы, 41-42-го года, я в нашем кино видел очень мало. Это были честные, искренние фильмы, но, мне кажется, в кино жертв блокады мы еще не отмолили и всей тяжелой правды про их страдания не рассказали.

— Просыпаясь в заледеневшей квартире, героиня актрисы Ольги Озоллапини бормочет о вине перед отцом, которую ей необходимо искупить перед смертью. Что имеется в виду?

— В данном случае это не столь важно. Все мы обижаем наших родителей, они уходят, а мы всю жизнь мучаемся чувством невысказанной вины. Это переживание, безусловно, объединяет всех нас — и сидящих в зале, и умирающих на экране. Именно эта вина и любовь к отцу заставляют героиню пойти в путь через умирающий город и попросить прощения.

— Утешая дочь, отец говорит: переживаемые ужасы посланы затем, чтобы очиститься от шелухи и жить более осознанно. Звучит несколько общо — как ответ Бога страдающему Иову.

— Нет, все конкретнее — в основе сценария лежит автобиографическая повесть «Дневные звезды» Ольги Берггольц, в которой она рассказывала, как умирала и не хотела дальше жить, точнее, сил у нее не было жить дальше. Но все-таки пошла через весь город к работавшему в больнице отцу, чтобы увидеть его последний раз и попрощаться с ним. А, поговорив с ним, поняла, что будет жить дальше, что раньше она жадно все брала от жизни, от людей, а теперь пришла пора отдавать и что она должна вернуться в город, чтобы помогать тем, кто слабее и кому нужна ее помощь.

Она вернулась в Радиокомитет, где читала по радио свои стихи. Многие блокадники, которые лежали в своих постелях и не могли уже встать от голода, вспоминали, что, услышав ее стихи и ее голос, они находили в себе силы встать и бороться за жизнь. То есть она своими стихами, своей силой и верой в Победу спасла многих людей. И разговор с отцом реален — он говорил, что в экстремальной ситуации человек становится тем, кто он есть на самом деле. Мы до конца не знаем, какие мы, пока не окажемся на грани жизни и смерти. Никто не знает — отнимет ли он кусок у слабого, или поделится последним с умирающим человеком на улице, ведь, как говорили блокадники, «привыкнуть можно ко всему, к боли, к обстрелам, лишь к голоду привыкнуть невозможно». Каждая клетка организма — кости, мышцы, нервы — кричит: накорми меня! Мутится сознание, ты перестаешь себя контролировать. Отец героини, которого сыграл Сергей Дрейден, говорит, что после такой трагедии, как блокада Ленинграда, мы должны измениться, что это нельзя забыть, но, как выясняется, мы не изменились. Страдания блокадников для нас стали чем-то далеким, подобная близорукость неизбежно приведет к еще более страшному повторению. Евреи постоянно говорят про Холокост, и весь мир помнит о нем, почему же мы не рассказываем всем о своей национальной трагедии? Бывая на фестивалях и рассказывая о готовящемся кино, я встречал абсолютное непонимание европейцев о чем пойдет речь, словосочетание «блокада Ленинграда» вызывало у них удивление, для меня это был шок, я был уверен, что в мире про блокаду помнят и знают. 

— И все-таки остается вопрос: «За что весь этот ужас?» Возможный ответ дает кровавая история «колыбели революции», и в частности бурная биография комсомолки Берггольц — в ее случае до и после ареста речь идет о разных людях.

— Но наш фильм не про нее. Когда я столько узнал о блокаде, мне стало непонятно, как можно уложить все это в один фильм, и пронзительная повесть Берггольц подсказала идею движения через город. У нас получилось роад-муви. Мы вместе с героиней проходим через блокадный город, встречаем самых разных людей, попадаем в разные ситуации, и из всех этих лиц и эпизодов складывается мозаика, фреска блокадного города.

— Много страшных эпизодов пришлось исключить на монтаже?

— Да, иначе никто бы не смог досмотреть фильм до конца. Но надо не забывать, что блокадники вспоминают, что в блокаду было очень много плохого, страшного, но хорошего было больше, люди очень помогали друг другу, поддерживали как могли, сами погибали, а других спасали. Многие сюжеты, не попавшие в картину, вошли в четырехсерийную режиссерскую телеверсию, которую мы покажем одновременно с кинопремьерой — 27 января 2021 года, в день полного снятия блокады.

— Ряд нареканий вызвала достоверность происходящего — люди то еле передвигаются, то проявляют поразительную физическую активность, истошно кричат…

— Мы ничего не придумывали, строго шли за воспоминаниями блокадников. Если человек кричит и разговаривает в фильме фальцетом — это от голода разрушались связки и люди так начинали говорить тоненьким голосочком. А, например, незадолго до смерти некоторые люди приходили в крайнее возбуждение и начинали много и быстро говорить, хотя до этого молчали и еле двигались — все вокруг уже знали, что человек скоро умрет. И действительно, через полчаса он успокаивался и умирал. Спасти его было уже невозможно. Нам просто не дано понять до конца, что происходит с человеком в состоянии крайнего голода, пока мы сами этого не переживем. Не дай Бог, конечно. 

— Кто из блокадников видел картину?

— Алиса Бруновна Фрейндлих, ей очень понравилось. Мне очень важно было услышать именно ее мнение, к тому же из реальных свидетелей блокады остались только пережившие ее дети, а она ребенком провела всю блокаду в Ленинграде.

— Как входила Ольга Озоллапиня в крайнее состояние героини?

— Я не знаю. Она — предельно честный человек и в жизни, и в работе — не актер техники, а актер проживания. Признавалась, что ей, наверное, следует уходить из профессии, иначе долго не проживет. Как она выдержала 80 съемочных дней, в каждый из которых буквально умирала, я не понимаю.

— Бывая в Питере, вы ощущаете суровую ауру города-мемориала, города мертвецов?

— Правда — не понимаю, откуда в меня попало и проросло зерно блокады, может быть, с советской школы? Помню, как меня до дрожи пробирала минута тишины 9 Мая и голос диктора, вспоминающий погибших отцов, матерей, братьев, сестер. Еще помню, как в 16 лет оставался ночевать в Питере в гостях, лежал и глядел на потолок комнаты, думал: так же, как я, здесь лежал и умирал какой-то ленинградский мальчишка. 

— Что главное в кинорежиссуре?

— Быть терпеливым. Кто умеет терпеть, в конце концов побеждает.

— Способно ли искусство изменить мир?

— Безусловно.

— Вас изменила эта работа?

— Очень устал. Фильм мы делали четыре года, и все это время приходилось постоянно находиться, если так можно выразиться, на территории смерти, в постоянном соприкосновении с ней.

— А что будет дальше?

— Снимем продолжение «14+» (подростковая мелодрама, первый полный метр Андрея Зайцева 2014 года. — «Культура»), после  кино о смерти, о страданиях надо снять жизнеутверждающее кино про чистую, светлую любовь. 

Фото на анонсе: www.filmpro.ru