Юлия МДИВАНИ ,  Дарья ЕФРЕМОВА

15.10.2014

16 октября исполнилось 160 лет со дня рождения Оскара Уайльда, человека, называвшего себя апостолом наслаждения. Удивительно, но дендизм, появившийся во времена Сенанкура и Констана, прочно связывается именно с этой фигурой.

Красота может все

«Дорогая мама! Обе фланелевые рубашки, которые ты положила мне в корзину, — рубашки Уилли; мои — одна алая, другая лиловая, но пока еще слишком жарко, чтобы их носить», — пишет тринадцатилетний Оскар матери из Королевской школы Портора. Еще в пору отрочества будущий автор «Портрета Дориана Грея» и, по мнению многих критиков, вершины его литературного творчества — комедии «Как важно быть серьезным» проявлял необычайную чувствительность к стилю. Позднее он скандально изречет, что чувство цвета для становления личности значит гораздо больше, чем формирование представлений о добре и зле. 

«Красота совершенна. Красота может все», — экзальтированно записал он по-французски, будучи студентом Оксфорда, в своей тетради для заметок. «Я не ощущаю ни малейшего смирения ни перед публикой, ни перед чем-либо иным — лишь перед Вечным Существом, Идеей Красоты и Памятью о великих».

Даже если бы Уайльд не заявил о себе как о блистательном литераторе, история все равно воздала бы ему должное за произведение иного рода, для создания которого не требуется ни писчей бумаги, ни чернил, — собственной жизни. «Я пробудил воображение моих современников так, что они окружили меня мифами и легендами. Все философские системы я умел выразить в одной фразе и все сущее — в эпиграмме». Весной 1877 года, на подступах к светской славе, Уайльд явился на открытие лондонской картинной галереи Гровенор в пиджаке, который отливал то бронзой, то красным, а со спины напоминал виолончель. Предмет одежды он увидел во сне, а, проснувшись, сразу набросал эскиз. Позднее «Нью-Йорк таймс» извещала читателей о том, что Уайльд был одет так, как до него, вероятно, не одевался ни один взрослый человек на свете. Сам возмутитель спокойствия утверждал, что мнение газет его интересует мало, все его время отдано богам и грекам. 

Как денди лондонский 

Дендизм возник в Англии на рубеже XVIII–XIX веков. Бытовое явление, вскоре обретшее не то что художественное значение — сокрушительный ментальный резонанс. Причины, как водится, носили социальный характер. В Старом Свете поднимали головы так называемые sine nobilitate. Так в списках студентов Итона и Оксфорда именовали молодых людей незнатного происхождения — по аналогии с аристократами (noble — дворянин), к имени которых добавляли «эсквайр». Нувориши, хоть и стремились подражать счастливым обладателям титулов, снискали лишь пренебрежение последних. Неловкое щегольство. Демонстративное фатовство, скверно скрывающее впитанный с молоком матери практицизм. Витиеватая речь. Узловатые пальцы. Но больше всего аристократов выводила из себя фарисейская нравственность, мораль без полутонов, эта «кольчуга отвлеченных понятий, заменяющая мозги».

Одним из первых денди стал Джордж Браммел, сын крупного чиновника, друг принца-регента, будущего короля Георга IV. «В чем секрет моего успеха у женщин? Со служанкой я веду себя, как с дамой, с дамой — как со служанкой», — фрондировал он. Среди прочего, ввел в моду современный мужской черный костюм с галстуком, тратил, роскошествовал, промотал наследство. Окончивший свои дни в психушке красавчик Браммел тем не менее стал кумиром Бодлера. «Денди — воплощение идеи прекрасного, перенесенного в материальную жизнь, это тот, кто предписывает форму» — пояснял автор «Цветов зла». Байрон, Барбе, Обри Бердслей, Гюисманс, Михаил Кузьмин, Анатолий Мариенгоф — кто только не входил в «прекрасную секту». 

Во времена Уайльда дендизм давно уже вышел за рамки искусства повязывать галстук. Изысканное острословие вместо пуританской проповеди, парадоксальность, игра смыслов, индивидуализм. «Быть хорошим — значит, жить в согласии с самим собой, — пояснил лорд Генри, обхватив ножку бокала тонкими белыми пальцами. — А кто принужден жить в согласии с другими, тот бывает в разладе с самим собой <...> Современная мораль требует от нас, чтобы мы разделяли общепринятые понятия своей эпохи. Я же полагаю, что культурному человеку покорно принимать мерило своего времени ни в коем случае не следует, это грубейшая форма безнравственности». 

Этика эстетики

При всей своей «декоративности» и эпатажности Уайльд никогда не приносил форму в жертву содержанию. Одно из доказательств тому — его жестокие метания между протестантизмом и католичеством. Форма всегда была для него не просто некой притягательной оболочкой, но символом, вместилищем смысла. Уже в ранние годы за чудачеством и позой фланера с неясно очерченной этической доктриной угадывалась жажда единства красоты внешней и внутренней, завещанная столь любимыми им Античностью и Возрождением. Звучал бескомпромиссный призыв к глубинной гармонии физического и духовного.

Как писатель и драматург Уайльд умел превосходно конструировать пленительные маски, но тут же безжалостно срывал их, обнажая скрывающиеся за ними изломы уродства и бездны отчаяния. 

«Душа без тела и тело без души — вот где настоящий ад». Это замечание уже не эстетическое, а самое что ни на есть психоаналитическое. 

Дерзкое прославление красоты, которую он вознес выше морали, навлекло на него немало отравленных стрел — обвинений в безнравственности, эгоизме, сибаритстве, содомии. «Пуританин, педант и проповедник достаточно плохи, взятые по отдельности; а все трое в одном лице они страшнее, чем любые зверства Французской революции», — Уайльд знал цену этим словам. 

Апологет индивидуальности и свободы самовыражения, этот гедонист-мученик честно преодолел свой путь от полюса удовольствия до полюса страха, вкусив все плоды, которые уготовила ему судьба, — и самые изысканные, и невыразимо горькие: «Не счастье, нет. Не оно превыше всего. Наслаждение! Надо всегда стремиться к самому трагическому». «Баллада Редингской тюрьмы», единственное литературное творение, которое Уайльд создал после выхода из заключения, продавалось так, как ни одна другая его поэма. В июне 1899 года книга выдержала седьмое переиздание. Лишь на этот раз автор позволил указать в скобках на титульном листе после С.3.3 — тюремного номера — свое настоящее имя.

30 ноября 1900 года блистательный денди в последний раз бросил осуждающий взгляд на отвратительные обои в цветочек в третьеразрядной парижской гостинице. Дешевый гроб отвезли на бедняцком катафалке на кладбище Баньо. Похоронную процессию составили то ли шесть, то ли четырнадцать человек. Жизнь, начавшаяся как куртуазный роман, закончилась как греческая трагедия. «Общество нередко прощает преступников, мечтателей — никогда».