Был тот народ добродушный и трудолюбивый, даровитый и приветливый. Жил он на зеленых гималайских предгорьях, и страна его, словно сама собою, цвела и плодоносила. Нивы его наливались и зрели, и виноградники его красовались и радовали, а луга его росились, колосились и благоухали. Дома его строились просторные, во все дерево, с резьбой, в красоте и веселии. И вся жизнь его была легкая и светлая.

Петь ли начнут прямичи — им в ответ Гималаи сладостным стоном отвечают; плясать ли примутся — все леса окрестные в гомон придут и самые старинные кедры плечами пошевеливают и шишки роняют. А лето у них стояло вечное, круглогоднее. Покончит народ работы на поле или в мастерской — и всю-то ночь напролет хороводы за околицей водит и снежным горам свои разливные, нежные песни поет.

Жили прямичи друг с другом в мире и любви: ни злобы на душе, ни обиды; и все были со всеми уветливы и помогливы. Тягаться друг с другом у них и в заводе не было; суд собирался всего три раза в год и решал редкие споры скоро и полюбовно. А о сословной розни у них и не слыхивали. Правление было у них легкое и простое, потому что прямой народ был прямичи. Управлялись они княжеским обычаем, и народ чтил власть своих царей, как святыню. Воевали прямичи неохотно, но, раз начав войну, кончали ее победою. А Богу своему верили в сердечной крепости и молились ему из душевной полноты.

Казалось бы, такому народу только и жить, цвести да красоваться. А вышло совсем по-иному. И погубила его эта самая праведность.

Окрестные народы были совсем иного складу. Один был пустозвон с хвастливым гонором. Другой — нахрапистый, с гордым умом и жестоким сердцем. А там сидел еще один, хитрый и каверзный. А по другую сторону — торгаш криводушный. Были еще и такие, что только самих себя за настоящих людей почитали, а прочих презирали и всех в свое далайламское изуверие силой обратить собирались. И все друг с другом ссорились и затяжные войны вели. Бывали войны семилетние, тридцатилетние и даже столетние. Были войны от гонора, для завоевания, из-за наследства, ради торговли, из каверзы, по жадности и от изуверского презрения. И не было той пакости, которой соседи друг другу не чинили бы: и города друг другу жгли, и лучших людей вырезали, и в плен уводили, и монету фальшивую соседям подбрасывали, и смуту пускали, и чумой заражали. Обходились друг с другом без Бога и без совести...

Но с прямичами избегали воевать. Боялись их храбрости и победности. Боялись их Бога. Боялись их князей. И пуще всего опасались их сердца, потому что знали, что если прямичи осерчают, то начнут ломить до последнего: пойдут живой стеной, неуемным напором; а такого воина и убить мало, а еще и повалить надо...

И кому же цвести и красоваться, как не такому народу? Кому Божий мир украшать? Но вышло совсем по-иному. И погубила их эта самая праведность.

Что у царей, что у простого народа не терпело сердце несправедливости. Как привыкли они дома у себя жить в прямоте и приветливости, и гордыни не знали, и обиды не делали, так потянуло их водворить у других народов справедливость. Показалось им невтерпеж, что соседи друг друга насилуют и обижают. Не стало им ни покоя, ни веселья от чужой грубости и чужого страдания.

«Не можем мы терпеть. Зачем эдакое повсюду делается? Какое нам есть спокойствие, если за теми вон горами народ взбунтовался и своему князю голову отрубил?! Нет нам ни радости, ни веселья, если за этими лесами и озерами мулукурумбы курумулумбам свое далайламское изуверие кровью навязывают... Не снесем чужой обиды! Не простим соседской крови! Нам от всей этой мерзости — и жизнь не в жизнь, и хлеб не в хлеб, и пляс не в пляс. Какие же мы прямичи, если будем поступать, как лукавые кривичи?! Хоть и не доходят сюда чужие стоны, а нам их слышно; хоть и не видно нам чужой злобы и крови, а от них в глазах солнце меркнет. Нельзя это так оставить!»

Совещался молодой царь прямичей Буйтур Справедливый со своими старейшинами, и народ со своим царем советовался. Думали крепкую думу и приняли решение: отбирать в отбор самых лучших, сильных и храбрых прямичей, устраивать из них «железную рать справедливости» и принимать от всех народов жалобы на обиды и насилие. И по тем жалобам, времени не теряючи и сил не жалеючи, ходить крепким походом и водворять справедливость своей ратию, а если придется, «полегти всем за правду, за истину»...

Узнали об этом соседи и обрадовались: нашли они опору для своей жадности, приспела помощь для их кривды и коварства. И понеслись отовсюду криводушные жалобы. Нахрап пустозвона изобидит, да сам же и нажалуется. Предатель торгаша обманет и раздразнит, а сам сиротой прикинется. Гордый доносил на слабого; сильный беззащитным прикидывался; лукавый сильному яму рыл. И все были хороши; всяк по-своему вредил и изощрялся и про чужую несправедливость вопил. А правду-истину ни разглядеть, ни рассудить бывало невозможно.

Иначали прямичи по чужим странам походами ходить, справедливость и порядок водворять. Воевали прямичи и у ближних соседей, и у дальних. Ходили всюду, куда позовут. А полководцы у них были — орлы. И на запад походы делали до самого Ирана, и к востоку на больших китайских реках воевали, и к югу по всему морскому побережью Индии порядок наводили. А грозный военачальник их по имени Сувор к северу через Гималайский хребет переваливал, на самой страшной вершине во льду ночевал и каменный столб поставил Богу во славу, народам на устыждение. И никогда прямичи ничем не корыстовались. Бывало так, что всю чужую страну займут — и города, и крепости, и три года порядок и справедливость наводят; а потом уведут свое верное войско и все назад отдадут безо всякого присоединения и даже ущерба не ищут. «Нам, — говорят, — этого ничего не надо; мы своим довольны; а сражаемся за правду, за истину».

За сорок лет такой войны прямичи всем окрестным народам помогли. Тогда-то они и морских пиратов в океане потопили, и с пришлыми неграми расправились, и грозного завоевателя монгольского Чибисхана отразили, и обезьянье нашествие отвратили. И всегда старались они правому помочь. Но на деле часто выходило иначе. Бывало так, что все неправы, а они, недоглядев, все-таки чью-то руку тянут. А бывало и так, что самый горький обидчик обманет их и себе помогать заставит. И не было им никогда ни благодарности, ни слова доброго за всю их услугу и защиту. Напротив, все народы отвечали им завистью и страхом, враждой и предательством. И прозвали их «дураками неумытыми». И не раз случалось так, что соседи промеж себя сговорятся: одни прямичей на помощь позовут, а другие на их же страну нападение сделают, села пожгут, нивы потопчут, стариков побьют, а женщин в плен уведут. И кому они больше помогут или прямо из петли вынут и от рабства избавят, тот на них большею злобою пылал и гордостью возносился... Нестерпима людям чужая доблесть, не прощают они другим благодеяний...

Из года в год все лучшие и храбрейшие прямичи вступали в справедливое войско и воевали за чужие дела в соседних странах. На всех просторах белели их геройские кости; и всюду вороны клевали их голубые глаза. Прошло сорок лет и больше, начал народ прямичей заметно хиреть и опускаться. Лучшие в поход уходили и не возвращались, а старики да женщины дома оставались и не управлялись с работами. Поля стали забрасываться, виноградники стояли не перекопанные, луга зарастали. И дети стали родиться хилые и болезненные.

И однажды в отсутствие царя Буйтура, замирявшего далекую страну, пришел неведомо откуда поганый народ тупорылого племени, пожег и потоптал всю страну прямичей, стариков перебил, женщин и детей в полон угнал, а землю разделил своим богопротивным насельникам.

День и ночь шел за ними в угон престарелый царь Буйтур со своим войском и нагнал их недалеко от океана в устье великой реки Ганга. Увидели прямичи издали своих жен и детей, услышали их стоны и крики о помощи. Дрогнуло их сердце гневом и скорбью, и бросились они в бой с тупорылыми, как ярые львы. Три дня и три ночи длилась битва небывалая. И одолела тупорылая сила усталых прямичей: полегли они все костьми до единого. А когда увидел Буйтур Справедливый, что погибло его войско и что сам он окружен совсюдно поганой силой, пал он добровольно на свой меч и отдал Богу свою храбрую душу.

И погиб праведный народ. Исчез с лица земли. И осталось об нем одно предание.

Всветлых пространствах первозданного чертога Божия перед сонмами ангелов предстал на великий суд царь Буйтур Справедливый.

И спросил его Господь: «Скажи Мне, слуга Мой верный, Буйтур Справедливый, где народ Мой любимый, тебе доверенный?»

Ничего не ответил Буйтур и поник головою.

И сказал ему Господь: «Что ты сделал с народом Моим, тебе препорученным? Отчего не зреют его нивы и виноградники? Почему не стонут Мои Гималаи от его песен легких и радостных? Что Я не слышу его детского веселья? Где жизнь его любовная и уветливая? Куда исчез вертоград Мой избранный?»

И не мог ничего ответить Буйтур Справедливый, только залился горючими слезами.

Исказал ему Господь: «Как мог ты погубить народ Мой праведный? Кто дозволил тебе растратить силы его на борьбу с чужой злобою? Кто поставил тебя судить и исправлять другие народы? Кто научил тебя попирать свободу, от века Мною всем народам дарованную? Как искупишь ты, как исправишь ты грех свой великий?»

И пал Буйтур Справедливый у первозданного подножия и, горько рыдая, бился головою о камни в позднем разумении и раскаянии. Скорбно молчали лики ангельские, а вселенная ждала приговора.

И сказал Господь в последнее: «Не дам погибнуть до конца любимому народу Моему. Пройдут века, и возродится от его семени на равнинах запада иной народ, и создам великое царство иного имени. Он одолеет в себе искушение непризнанного судьи и соблазн навязанной праведности. И когда одолеет, тогда воссоздаст Мне вертоград Мой духовный.

А тебя, слуга Мой верный, Буйтур Справедливый, Я пошлю ему спасительным вождем в час великой беды, ему уготованной. И тогда ты искупишь подвигом грех свой и оправдаешься передо Мной в своеволии». И умолк Господь. А лики воспели ему хвалу.