— Москва: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020

Коллекция эссе о натурщицах знаменитых художников — от музы Праксителя, античной гетеры Фрины, до моделей, подруг и жен основоположника кубизма (разлюбив женщину, Пикассо изображал ее в специфической манере, придавая сходство то с феминным чудищем, то с разъяренным Минотавром) — новинка долгожданная. Изданию предшествовал цикл лекций, который писательница читала в Екатеринбурге, и номинированный на «Большую книгу» роман «Завидное чувство Веры Стениной», чья героиня, воспитанная и благонравная мать-одиночка, перемежает всплески зависти к авантюристке Юльке искусствоведчески точными впечатлениями от полотен великих мастеров. Вера «разговаривает» с портретами, слышит музыку, которую играют изображенные на картинах флейтистки.

Анна Матвеева подчеркивает, «Картинные девушки» — это разноплановые истории, они «жили в разные века, имели разное происхождение и такие непохожие характеры; кто-то из них не хотел уступать в мастерстве великим, а кому-то было достаточно просто находиться рядом».

Впрочем, сюжета про идеальных спутниц творцов тут не могло сложиться по определению. Во-первых, художникам часто приходилось писать высокопоставленных дам: это и первая красавица флорентийского Ренессанса Симонетта Веспуччи, возлюбленная Медичи, «почти видение, символ, не человек, которую Боттичелли так везде и рисовал в виде Венер, Мадонн, весен»; и графиня Юлия Самойлова, дочь Марии Скавронской, жена флигель-адъютанта Александра I, легенда петербургских и римских салонов, известная по полотнам Брюллова. Случались и куртизанки — например, возлюбленная Рафаэля — Маргерита Лути, прозванная Форнариной (булочницей — в «честь» рода занятий ее отца). Роскошную римлянку с немного подмоченной репутацией художник считал своим ангелом. Однако, по недоброй иронии судьбы, в присутствии той, с кого была писана «Сикстинская Мадонна», папский посланник, прибывший к смертному одру мастера, отказался даже разговаривать, сочтя это нецелесообразным, и рыдающую девушку вывели из покоев.

Однако самыми захватывающими оказываются истории муз французских импрессионистов — художниц, музыкантш, Гекат богемных кабаре, возмутительниц спокойствия и подрывательниц общественных устоев, наводивших ужас на мирных обывателей, прогуливающихся по Монмартру или бульвару Капуцинок. Такова Сюзан Валадон, натурщица, товарищ и коллега Огюста Ренуара, Эдгара Дега, Анри де Тулуз-Лотрека, известная не только многочисленными романами и рождением ребенка вне брака, но и тем, что стала первой женщиной, допущенной к членству в Национальном обществе изящных искусств. Не менее колоритна «Оливия» Эдуара Мане — художница и музыкантша Викторина Меран. «Своенравную взбалмошную парижанку с роскошными волосами» недоброжелатели окрестили Креветкой из-за ее миниатюрности и прозрачно-розовой кожи и Липучкой — из-за претензий на наследство художника, предъявленных к родственникам. Также среди героинь книги — юная Жанна Эбютерн, жена и муза Амадео Модильяни, выбросившаяся из окна после его гибели, легендарная Гала Дали, рафинированная и окрыляющая Белла Шагал, царственная Надежда Забела — оперная дива, жена и муза Михаила Врубеля.


Елена Погорелая. «Черубина де Габриак. Неверная комета». 

— Москва: Молодая гвардия, 2020

Героиня книги Елены Погорелой вовсе не Черубина. От сочинительницы «сладкозвучной» манерной лирики, рассылательницы надушенных конвертов автор открещивается чуть ли не с первых страниц. Куда насыщеннее и интереснее «биографии поэтической однодневки», история жизни ее создательницы — поэтессы, переводчицы, драматурга, тайновидицы, гаранта русского отделения Антропософского общества Елизаветы Ивановны Дмитриевой. Драма, по мнению автора, в том, что это едва ли не «самая фантастическая и печальная» фигура в русской литературе рубежа веков, так и не вышедшая из тени собственного вымысла.

«Если о ней и пишут, то с плохо скрываемым неодобрением, — замечает Елена Погорелая, — на нее возлагают ответственность за дуэль, ей (только-только двадцатилетней!) вменяют в вину эротическую игру, сталкивание лбами двух зрелых поэтов; а уж за откровенное, в духе Серебряного века, признание: «Мне все казалось, я хочу обоих, зачем выбирать?» — не пеняет ей только ленивый. Между тем вряд ли та, что сделала это признание, имела в виду, что «не выбирать» означает спать с обоими. Скорее всего, речь шла о выборе между старшим — и младшим, между плотской любовью — и духовным содружеством, между обессиливающей страстью — и высоким родством».

Эта книга — поколенческая биография, попытка рассмотреть на примере Лили Дмитриевой и ее литературной маски архитектонику мировоззрения людей Серебряного века, вызревавшего в предгрозовом сне России, когда шестидесятники XIX века, народники, демократы и разночинцы, с которыми связывались надежды на обновление, начали терять сторонников; государство, ужесточая цензуру, стагнировало, а молодежь, «по-достоевски взвинченная и экзальтированная», увлеклась утверждением новых заветов. Мистика, оккультизм, сумеречные, переходные, канунные образы (идеалом Черубины была Тереза Авильская — средневековая мученица, влюбленная в Иисуса Христа) — все это было мейнстримом литературных салонов, — «Башни» Вячеслава Иванова и дома Мурузи, салона четы Мережковских, брюсовской квартиры на Цветном бульваре, где в 1900-е годы не только читали стихи, но и вертели спиритические столики. Оплакивая поколение рожденных на переломе времен, Максимилиан Волошин, сыгравший ключевую роль в истории Дмитриевой, написал: «В других — лишенных всех корней — /Тлетворный дух столицы Невской: /Толстой и Чехов, Достоевский — /Надрыв и смута наших дней...»