Евгений Чириков: забытый классик

Матвей РАЗДЕЛЬНЫЙ

05.08.2019

5 августа исполняется 155 лет со дня рождения Евгения Чирикова — ​величайшего среди забытых русских писателей.

Вымарывание советской цензурой его изображения с коллективного портрета участников телешовской «Среды» (Леонид Андреев, Горький, Бунин etc) стало уже вторым сигналом к посмертному забвению. А первым явилось нежелание эмигрантской публики хоть в чем-нибудь отличаться от своих идеологических оппонентов.

Уехавшие из России точно вопрошали: «Как это Вы, Евгений Николаевич, озаглавив лучший Ваш роман «Зверем из бездны», не показали нам собственно зверя-большевика? Что это у Вас за братья Паромовы: один — ​чуть ли не коммунист, а второй — ​пусть и белогвардеец, но какой-то, знаете ли, с зеленоватым оттенком?» Советская же власть не могла простить автору Ленина-антихриста, выведенного в эпопее «Отчий дом», хотя с вождем пролетариата у Чирикова наблюдалось немало общего.

Они вместе учились в Казанском университете: обоих исключили за участие в студенческих беспорядках 1887-го. А много лет спустя писатель покинул страну, получив от Ильича записку следующего содержания: «Уважаю Ваш талант, но Вы мне мешаете. Я вынужден буду Вас арестовать, если Вы не уедете». Наконец, создатель «Государства и революции» и автор «Чужестранцев» внимательно следили за творческой деятельностью друг друга. Так, например, ленинское «шаг вперед, два шага назад» Чириков перефразирует в «Заметках провинциала» в «шаг вперед и три назад», а красный вождь на чириковской брошюре «Народ и революция» пометит: «Особая полка: белогвардейская литература». Кстати, в «Заметках…» обнаруживается весьма актуальный разбор механики расшатывания государства «справа»: методы достижения о. Илиодором «монархического демократизма» находят отклик в псевдоправославном акционизме, осуществляемом ныне, скажем, Дмитрием Энтео.

Искреннее стремление быть не просто общественником, но именно русским человеком и писателем не позволило Чирикову оторваться от почвы: помимо симпатий к прогрессу, он горячо любил традиции. Чего стоит один только геометрический чертеж Елевферия Крестовоздвиженского из «Отчего дома»: две пересекающиеся прямые, первая из которых идёт от буквы «И» (интеллигенция) к букве «С» (социализм), а вторая — ​от «Н» (народ) к «Г» (Град Незримый, он же Царствие Божие). Точка пересечения озаглавлена буквой «З». Елевферий объясняет: «Как видите, обе дороги сперва идут в одну сторону и всё сближаются, пока не скрестятся и не сольются в точке «З». Вот здесь и кроется обман и опасность: у мужика тут — ​земля, а у революционеров — ​«Земля и воля». Чириков устами своего героя будто голосует за сохранение корневой системы.

И всё же наиболее полно любовь к традиции выразилась в сказках и легендах, сочиненных Евгением Николаевичем. Его «В царстве сказок» — ​своего рода автобиография, совмещенная с энциклопедией русских мифов. Причем «Девьи горы» можно легко использовать в качестве вступительной главки к «Отчему дому»: в ней подробно описано пришествие антихриста, чей образ много позже будет синтезирован с личностью Владимира Ильича.

Стоит заметить, что в отличие от, допустим, Бунина, Чириков никогда не пытался изливать желчь на классово-чуждый элемент. Тем любопытнее, что слоганом фильма Никиты Михалкова «Солнечный удар», снятого по одноименному произведению и «Окаянным дням» Ивана Алексеевича, стала фраза «Как всё это случилось?». Ведь у Чирикова есть рассказ под названием «Как это случилось». Пафос и кино, и новеллы можно сформулировать так: в совершении переворотов повинны не только и не столько революционеры, сколько те, кто своим действием или бездействием (вольно или невольно) провоцирует появление последних.

Творческий и жизненный путь Чирикова нельзя назвать линейным. Если Сергей Булгаков двигался поступательно от марксизма к православию, что отчасти и отразил в труде «Героизм и подвижничество», то Евгений Николаевич всегда словно бы имел некий люфт внутри себя. Люфт этот позволял высказывать вещи порой взаимоисключающие, однако тут не наличествовало приема, как в случае, например, с Василием Розановым. Просто Чирикова всегда отличала глубинная свобода. Он являлся немножко «правым», когда был «левым», и оставался немножко «левым», когда стал «правым».

Еще он мог написать повесть от имени собаки («Моя жизнь»), предвосхищая тексты Саши Черного и нобелевского лауреата Шмуэля Агнона (правда, местами повторяя «Холстомера» Толстого), а мог сочинить экзистенциальный рассказ «Прах мужа» в духе Альбера Камю и Жана-Поля Сартра. Также он был способен долгое время не касаться драматургии, но, восхитившись вдруг чеховским «Дядей Ваней», создать сразу несколько пьес, одной из которых, «Иваном Миронычем», заинтересуется великий Станиславский, поставит ее и сам в ней сыграет.

А существовала еще пьеса «Евреи» о кишиневском погроме 1903 года. И тут амбивалентность Чирикова вновь над ним посмеялась: сто с лишним лет спустя его станут вспоминать не по прогремевшей юдофильской пьесе, к тому же подвергшейся императорской цензуре, а по так называемому «чириковскому инциденту» — ​дескать, писатель в частном разговоре с г-ном Арабажиным изумился, не слишком ли много евреев желают заявить о себе в русской литературе? И как бы ни объяснял потом Евгений Николаевич, сколь превратно истолковали его мысль, от клейма избавиться он уже не мог.

К слову, история с колебаниями «слева направо» и антисемитским скандалом удивительным образом сближает Чирикова с таким, казалось бы, совершенно посторонним относительно него персонажем, как французский режиссер Клод Отан-Лара. Роднит их и обоюдное наличие прижизненной славы и посмертного забвения: автора классической картины «Через Париж» буквально смыло с корабля современности новой волной. Да и родились они в один день.

5 августа вообще становится почти судьбоносной датой для Евгения Николаевича. Будучи в Финляндии, Чириков знакомится с художником Ильей Репиным, и тот пишет его портрет. Надо ли говорить, что вместе с 155-летием писателя мы празднуем и 175-летний юбилей великого художника?

Странные совпадения, конечно, не мог не оценить реалист-мистик, автор не только провинциальных комедий и общественных драм, но и драматических фантазий и драм-сказок, — ​наш именинник. Кроме того, Чириков сочинял «пьесы для экрана». В частности, он перевел свои «Девьи горы» на язык киносценария…

Талант Евгения Николаевича был многогранен, а широта его души и взглядов, пожалуй, могла испугать любого мегалофоба. С таким портфолио он наверняка занял бы место, как минимум, в первой двадцатке русских классиков. Однако партийность и кумовство в литературных кругах порой способны творить чудеса: вышедшие в начале XX века восьми- и 17-томные собрания сочинений Чирикова сегодня напрочь забыты. Приходится довольствоваться изданием «Отчего дома» в 2010-м и, к счастью, существующим музеем писателя в Нижнем Новгороде. Но хочется верить, это — ​лишь начало возвращения величайшего автора!


     Иллюстрация на анонсе: Иван Куликов. Портрет Евгения Чирикова