Дарья ЕФРЕМОВА

27.01.2013

Наша газета продолжает знакомить читателей с толстыми журналами регионов. Формат, казавшийся реликтовым, на самом деле не забыт. В январе выходит третий номер возрожденного «Литературного Тамбова». Основанный писателем, лауреатом четырех сталинских премий Николаем Виртой в 1950-е, альманах хоть и «похудел» в годы перестройки до приложения к областной газете, но не утратил темперамента. Тамбовская «Литературка» с внушительным для региона тиражом в пять тысяч экземпляров стала площадкой для самых горячих споров. О том, что сегодня представляет собой издание, рассказывает его главный редактор — писатель и публицист Сергей Доровских.

культура: Издавать литературный альманах на родине Баратынского, Сергеева-Ценского, наверное, не просто. Как был принят журнал?

Доровских: В этом и заключался главный курьез. С одной стороны, мы получили самые благосклонные отзывы читателей, высокую оценку дала кафедра филологии ТГУ им. Г.Р. Державина... Однако «Литературный Тамбов» подвергся нападкам «штатных мэтров», среди которых были и члены местного отделения Союза писателей. Некоторые даже высказывали мнение, что журнал «внес смуту и расколол местную писательскую среду». Но ведь все новое обязательно кому-то не по душе. Думаю, «Литературный Тамбов» выявил необходимость перемен, развития литературного процесса по современному сценарию, немаловажная черта которого — многополярность и здоровая конкуренция.

культура: В чем специфика нового издания? Какие задачи перед собой ставите?

Доровских: Идеологию издания мы определяем как почвенничество новой волны. Обычно принято считать, что традиционализм — удел старшего поколения, нечто неминуемо «уходящее», «не современное», а все молодое и свежее в нашей стране — обязательно либеральное, в рамках «общемировых» ценностей и западных литературных тенденций. Мы решили плыть в ином, «не модном» направлении, продолжая традиции Толстого, Аксакова, Достоевского, Белова, Шукшина, Распутина. Наша цель — не прервать эту нить преемственности, которая в последнее время стала угрожающе тонкой. Кроме того, Тамбовщина — край аграрный, половина жителей области — сельчане, и потому пристальное внимание уделяем деревне, ее прошлому и будущему. Ближайший номер, наоборот, планируем сделать легким: стихи, юмористические миниатюры, детские рассказы, басни. Все же хотелось бы контраста, чтобы каждый выпуск был индивидуален и приходил в «новой одежде».

культура: Известно, что в начале девяностых «Литературный Тамбов» не ограничивался одними лишь вопросами искусства. Продолжите эту традицию?

Доровских: Иначе здесь было бы и невозможно. История родного края, социология, философия и даже экология... Иными словами, общество, человек и окружающий мир — были и остаются темами, живо интересующими тамбовчан. Поэтому, помимо стихов и прозы, мы печатаем краеведческие исследования, публицистику. Иногда важно и опровергать закостенелые мифы. Особенно это относится к больным местам нашей истории, например, таким как крестьянский мятеж на Тамбовщине под предводительством Александра Антонова, который мифологизирован донельзя.

культура: Можете ли дать оценку литературной жизни в регионах? Вы ведь работали не только в Тамбове, но и в Воронеже.

Доровских: На мой взгляд, в окрестных городах ситуация не самая радужная. Периодически «стучатся» соседи, предлагая рассказы и стихи, часто очень неплохие, из Пензы, Орла, Липецка. Что ж, будет приятно, если «Литературный Тамбов» превратится в один из центров литературной жизни Черноземья. Что же касается Воронежа, где я работал над выпуском журнала «Губернский стиль» и газеты «Культурный квартал», то, как мне показалось, в литературной среде Воронежа «легче воздух». В Тамбове, если берешься за литературное издание, прежде нужно запастись щитом от камней и мечом для ближнего боя.

культура: Что для Вас хороший, а что плохой тон в литературе? Какие вещи с удовольствием берете, что — никогда не поставите?

Доровских: «Литературный Тамбов» открыт для самых разных жанров. Не скрою, мне как редактору не очень интересно «искусство ради искусства» без социального звучания. С другой стороны, важна энергия, увлеченность, когда автор пропускает через себя то, о чем пишет. Если человек работает горячо, подчас жертвуя собой, то эта отдача ощущается в каждой строчке. А часто бывает иначе, как у Гумилева сказано: «И, как пчелы в улье опустелом, / Дурно пахнут мертвые слова». В «Литературном Тамбове» нет места для мертвых слов. И еще — для русофобии, пустой антисоветчины и «сплетен в виде версий» на исторические темы.

Ты уж больше не пропадай, Сереженька!

Ирина Машенкова, Тамбов

ЗДРАВСТВУЙ, Сереженька! Здравствуй, сынок мой дорогой!

Все никак не верится, что наконец-то получила от тебя весточку. Как ты сейчас поживаешь? Ты не горюй, сыночек, все образуется. Вот я уж сколько лет горевала, тосковала по тебе, а теперь — радуюсь. И у тебя все хорошо будет. Проходят все беды и обиды, и память о них стирается. А потом думаешь-гадаешь: что же мы, дураки, горевали да обижались? Любить надо было да прощать, вот и вся премудрость.

Что же, вы с Ниной-то по-прежнему вместе живете? Еще деток родили или один у вас Санечка? Здоров ли? У нас тут объявили в школе карантин по гриппу: болеют детишки, а я все о Санечке думаю. А он, верно, уже в армии? Ты уж его береги, Сережа, не ругайся с ним. Сам видишь, как эта ругань боком выходит.

Сынок, а вы приезжайте к нам с Ниной и детишек привозите, сколько у вас есть. Отдохнете вдали от города, да там, глядишь, и все трудности ваши уладятся. Может, дед что присоветует. Он уж тоже давно на вас не сердится и рад будет встрече с вами и с внуками. Вот только из больницы его отпустят, он вам тоже напишет. А пока я ему еще не говорила, что ты объявился — боюсь его тревожить, хоть и радостным известием. Что-то мы с ним сдали за последний год, но пока друг за дружку держимся, не свалились. Надо, надо, Сереженька, друг за друга держаться. Вот и ты о нас вспомнил. Оно и правильно: к кому же еще за поддержкой обратиться, как не к матери? У чужих такие деньги брать — не приведи Господь! Это кабала верная. Я-то на похороны себе откладывала, да теперь уж, верно, поживу еще, на внуков порадуюсь. Пенсию нам с дедом вовремя приносят, картошка у нас своя — проживем. Так что ты, сынок, не беспокойся, что о деньгах попросил. Хорошо, что номер телефона моего разыскал.

А у деда номер такой же, только на единичку меньше. Он мне теперь из больницы все время звонит, а СМС отправлять не научился. А я-то разобралась, что к чему. Потому и СМС твое прочитала, и деньги сразу на твой номер положила, как ты просил. Вот только дозвониться до тебя никак не могу — не отвечает твой номер. А мне бы только голос твой услышать, да почтовый адрес узнать. Как дозвонюсь, так письмо и отправлю. Ты уж больше не пропадай, Сереженька!

Корпоративный интерес

Владимир Селиверстов, Тамбов

ИГОРЬ работал в автосервисе механиком. Дело знал отлично, а потому ощущал себя, как рыба в воде — свободно и независимо. Диагноз любой машине поставить мог не хуже компьютера. Его и прозвали автоэкстрасенсом. Он за собой этот талант знал и часто спорил с другими. Приз всегда был один — коньяк «Плиска». Любил покачиваться на его легких волнах в качалке и смотреть с балкона на звезды.

В последние годы, после развода с женой и расхождения с дочкой, он все чаще обращался к этой терпкой дурманной жидкости.

Сегодня первый клиент появился сразу после открытия. Старик, каких и встречают и провожают по одежке, по ней сразу видно, каков ум. Одежда у деда была «районной»: не пиджак, а серый помятый пинджак, черные брюки с пузырями на коленках и не туфли, а сношенные нечищеные штиблеты.

Старик неприятно зашамкал полупустым ртом.

— У меня «Мерс» не последний, но свежий. Вчера начал заводить, а он не фурычит. Я все больше по тракторам и «жигулям» спец. Свечи захватил, может, посмотрите?

Глядя на пожилого, неопрятного человека, на Игоря нахлынули совсем посторонние мысли: «Вот говорят, не хлебом единым … а чем же еще? С черной икрой? Хлеба и зрелищ, как в Древнем Египте? То есть Риме. Смотреть стриптиз и жрать? Или пиццу с кока-колой у компьютера?»

— Ну, давай, отец, твои свечи, сейчас продегустируем.

Игорь загнал свечу в прибор, нагнал давление, дал искру.

— Свеча мертвая. Ты что с ними делал?

— Как положено. Прокалил на газу, а перед этим наждаком. Все равно не фурычат.

— Эх, Расея, матушка. Нельзя было этого делать. Эти свечи не от «ЗИЛа» и не от «ГАЗа» — немецкая технология. Угробил ты их на корню. Вот тебе накладная, иди в кассу, а потом ко мне.

Вернулся старик через пять минут совсем дряхлым. Руки трясутся, на глазах слезы. Облокотившись за стол, упал на колени и запричитал:

— В кассе шесть тыщ с полтиной просят. Товар импортный из Германии…эслюзивный. У меня пенсия такая же. Бабку кондратий хватит. Из дома выгонит. На что жить-то?

Игорь смотрел на старого человека, посеревшего до цвета пиджака, и чувствовал, как к горлу подкатывает горячий комок. Вот сволочь директор, им же красная цена в базарный день две тысячи! Нашел на ком наживаться. На ветеранах! Он понимал, что прыгает в пропасть и не мог себе уяснить — кого он сейчас предает: этого деда или свою фирму, нарушая правила бизнеса.

— Давай, батя, тысячу сто и забирай свечи. Только больше в газ их не суй. Выжми сначала акселератор до упора и подожди, если не заведется, пережди минут пять и снова пробуй.

Старик, сразу помолодев лицом, распахнул задом дверь и исчез. На радостях хотел доехать на такси, но привычка к экономии взяла верх, сел в общественный транспорт, подумав, резонно — если он общественный, то и для него, тем более, говорят, мэрия доплачивает за пенсионеров. Вот он и воспользуется льготой — зачем городским деньгам пропадать? Дома с порога крикнул:

— Эй, мать, доставай из загашника, я тоже бизнес сделал, пять тыщ сэкономил из десяти, что сын на ремонт дал. В сервисе лох попался лопоухий с доброй душой.

На следующий день Игоря уволили «за нарушение корпоративного интереса».